Сатанисты XX века

— Ого… — раздались гневные голоса… — Это меняет дело… Изменник и доносчик подлежит смерти по нашим статутам. Разногласия быть не может в подобном случае…

— Разве только в вопросе о том, какой приговор поставить и кому передать исполнение? — осторожно добавил германский социалист. Снова поднялся граф Вреде.

— Предоставим совету семи решить этот вопрос, дорогие собратья. Подобные «подробности» входят в компетенцию нашего исполнительного органа и нуждаются лишь в принципиальном одобрении великого синедриона.

— Ставлю на голосование вопрос об этом одобрении, — спокойно произнёс председатель. — Согласных прошу встать с места.

На этот раз поднялись все присутствующие, за исключением петербургского банкира Гольдмана, оставшегося сидеть, «просто по рассеянности».

— Да ведь и без меня большинство было обеспечено! — объяснил он по окончании заседания окружавшим его знакомым.

Граф Вреде молча улыбнулся. Он слишком хорошо знал своего «приятеля», чтобы поверить его «рассеянности». Что же помешало ему подняться, когда решался вопрос о жизни и смерти изменника и его сообщницы? Неужели ему жаль стало этих людей? Русский сановник покачал неодобрительно головой.

— Наш Гольдман на дурной дороге, — шепнул он барону Ротенбургу, присоединившемуся к нему в маленьком палисаднике, разросшиеся кусты которого скрывали уходящих через узкую калитку, искусно проделанную в самой чаще уже зацветающей сирени. — Его знакомство с французской актрисой, на которой он собирается жениться, очевидно, дурно влияет на него, внушая ему слабость, недостойную еврея. Я боюсь, чтобы жена-гойка не завела нашего друга в непроходимые дебри душевных противоречий.

Старый фанатик ничего не ответил. Он молча пожал руку графа Вреде и, догнав великого раввина Франции, принялся горячо говорить с ним на древнееврейском языке, непонятном для большинства присутствующих.

Русский граф молча улыбнулся. В голове его мелькнула мысль: «И мы собираемся основывать всемирное государство, требующее полного единения всех евреев! Мы, не имеющие ни общего языка, ни общих верований, ни общих убеждений и идеалов… Все это было и прошло, забыто… сдано в архив вместе со «старыми ханаанскими штанами», по остроумному выражению 40 раввинов Германии. В конце концов, всемирное господство жидовства разобьётся на куски, как разбилось столько всемирных империй. И тогда людям с умом и энергией, действительным избранникам судьбы, достанутся обломки мирового престола, из которых мы сумеем смастерить царский трон для нас и наших потомков!.. Так было после разрушения империи Александра Македонского, так будет и с всемирным владычеством евреев… Пожалуй, ещё раньше — после падения полумирового владычества России… И тогда настанет твоё время, Помпеи Вреде… которое я вижу и подготовлю…

X. В Тиргартене

В конце мая, или начале июня, когда молодая зелень ещё не сожжена солнцем, старый Тиргартен так дивно хорош, что, блуждая по его тенистым дорожкам, забываешь близость Берлина.

Особенно прекрасен роскошный парк, подаренный Вильгельмом I городу Берлину (с тем, однако, чтобы ни одно дерево не могло быть срублено без разрешения императора) — ранним утром, когда молчаливые аллеи ещё не превращены в шумные бульвары бесчисленными колясками, каретами, велосипедами и извозчиками.

В эти часы «публику» встречаешь только изредка на усыпанных песком узких дорожках, предназначенных для всадников.

Берлинская аристократия, настоящая и поддельная, военная и штатская, избирает ранние часы утра, от 7 до 9, для кавалькад.

Число наездников и наездниц всё увеличивается с каждым днем, вплоть до середины июля, когда вместе с окончанием скачек в Гоппер-гартене кончается и официальный весенний берлинский «сезон». Берлин пустеет, большинство театров закрывается и в столице остаются только те злосчастные люди, которым некуда или нельзя бежать из духоты каменных коридоров, именуемых городскими улицами.

Май только подходил к концу и прелестные аллеи древовидной жимолости, окружающие памятник «Победы» в Тиргартене, стояли облитые грандиозными гроздьями благоухающих розовых цветов. Берлинская аристократия была ещё в сборе и тенистые аллеи Тиргартена были оживлённей, чем когда-либо, в аристократические часы раннего утра.

Особенное внимание всех встречных в это утро привлекла кавалькада, состоящая из кавалеров и двух амазонок, позади которых держался на почтительном расстоянии маленький грум, мальчишка лет 15-ти.

Амазонки были прелестны. Они дополняли своей молодой красотой прелесть дивного весеннего утра в зелёном оазисе парка, спрятавшегося за двойной оградой шестиэтажных зданий.

Наездницы сидели на великолепных чистокровных конях, а в углу синих чепраков дамских сёдел виднелась золотая корона над красиво переплетенными буквами: А.Ф.

Принц Арнульф-Фридрих афишировал себя в обществе своей протеже, известной всему Берлину звезды «Резиденц-театра». Для немецкого аристократа это была несказанная дерзость, но так как принц Арнульф был холост, в военной службе не числился и пользовался репутацией неисправимого ловеласа, то на его выходки берлинские аристократические кумушки обоего пола смотрели сквозь пальцы, тем более что император относился к нему снисходительно.

Рядом с принцем ехала, впрочем, не Гермина Розен, оставшаяся во второй паре, между двумя красивыми молодыми поручиками, бывшими однополчанами принца и его ближайшими друзьями, — а Бельская, так быстро ставшая популярнейшей артисткой прусской столицы, звездой первой величины на полотняном небе театрального Берлина.

Русская артистка не могла устоять перед предложением принца Арнульфа испробовать его прекрасных верховых коней и согласилась участвовать в утренних кавалькадах. Сидя на горячем караковом скакуне, Ольга чувствовала себя совершенно счастливой.

В классической чёрной суконной амазонке с разгоревшимися щеками и блестящими глазами, она была особенно красива.

Принц Арнульф залюбовался молодой женщиной.

— Да вы такая же прекрасная наездница, как и великолепная актриса, — восторженно воскликнул он, видя, как Ольга легко и свободно «взяла барьер» на пробном скаковом кругу в конце Тиргартена, где офицеры обыкновенно объезжают своих коней.

— Я ведь не даром казачка… У нас, в степи, маленькие девочки скачут на неосёдланных лошадях. А привычки детства не забываются…

— Значит вы южанка? — полюбопытствовал принц. — Вот бы никогда не поверил… С вашими глазами, с вашими золотисто-пепельными волосами, вы тип настоящей северной красавицы, — любезно заметил принц.

Гермина Розен, слыхавшая этот комплимент, громко рассмеялась.

— Ого, — насмешливо проговорила она, трогая свою лошадь хлыстом и выравнивая её по другую сторону принца. — Предупреждаю, принц, напрасно потеряете время… Моя Ольга холодна, как настоящая царица льдов, хотя и родилась где-то в степи, где яйца пекутся на солнце. В венской консерватории мы её прозвали «царевна-недотрога». Не правда ли это прозвище к ней подходит?.. Не хмурься, Ольга. Все присутствующие знают, и даже по личному опыту, что ты имеешь полное право играть добродетельных девиц твоего репертуара, несмотря на твое пристрастие к всемирной истории…

Ольга вспыхнула при этом намеке. Мужчины же в один голос закидали Гермину вопросами:

— Это ещё что за история?.. И какая история? древняя, новая или новейшая?.. Военная или штатская история?.. Всякая история, касающаяся нашей прекрасной «Иоанны д'Арк», должна быть особенно интересной историей… — наперебой сыпались возгласы молодых офицеров.

Ольга нахмурилась, но её легкомысленная подруга звонко засмеялась и, неожиданно обхватив свободной рукой талию приятельницы, притянула её к себе.

— Не сердись, Оленька… Никто не подумает ничего дурного о твоём романе с учёным историком.

— А… Речь идёт о профессоре Гроссе, — с оттенком разочарования произнёс принц Арнульф. — Ну, это старая история. Я, по крайней мере, знаю больше двух недель, что сей учёный муж по уши влюблён в мою прекрасную соседку.