Большая барыня

юковский помещик как новые поздравления гостей, так и вторичные уверения семейства городничего в вечной признательности за оказанную им услугу.

Все это выслушал Петр Авдеевич с достоинством и сидя; когда же в свой черед подошла к нему бледная племянница городничего и с румянцем стыдливости на лице протянула ему свою хотя и не миниатюрную, но очень пухленькую и довольно беленькую ручку, Петр Авдеевич вскочил на ноги, уронил картуз, поцеловал протянутую руку красавицы и, опомнившись, опрометью бросился в первую попавшуюся ему дверь; по счастью, вела дверь эта в канцелярию городничего, куда немедленно явился и он сам.

— Что с вами, почтеннейший Петр Авдеевич? — спросил городничий, осматривая с удивлением гостя своего, — мы уже вообразили себе, что вы занемогли, боже упаси?

— Не то чтобы занемог, — отвечал с застенчивостию штаб-ротмистр, — но находиться в дамском обществе в таком наряде, как мой, неловко как-то.

— Полноте, сударь, общество это с сегодняшнего дня вам более не чуждо, и кто же взыщет с человека, который готов был жертвовать…

— Все так, Тихон Парфеньич, а все-таки…

— И! ровно ничего, поверьте слову.

— Но…

— Что же но?

— Но, — повторил штаб-ротмистр, оглядываясь во все стороны, — вы взгляните сюда; я и не заметил сначала.

— Да, так вот что, — проговорил городничий, взявшись за бока, — ну, это обстоятельство иное, конечно, не то чтобы ловко при дамах; впрочем, мы делу поможем. — Анисим! Анисим! — закричал Тихон Парфеньевич, выглянув из двери, — принеси-ка, братец, мой стеганый архалук.

— Как архалук? — спросил штаб-ротмистр, — для кого же это архалук?

— Не тревожтесь, почтеннейший, архалучек-то с иголочки, жена намеднись подарила.

— Сила не в новизне, а как же мне его надеть? разве просидеть здесь?

— Как бы не так.

— Так неужели я решусь показаться в нем при дамах?

— А вы думали?

— Нет уж, Тихон Парфеньич, вы меня извините.

— И дамы извинят, ручаюсь, — перебил, смеясь, городничий.

— Ну уж нет, Тихон Парфеньич.

— Не нет, а да!

— Ну уж нет!

— Посмотрим! Дарья Васильевна, Александра Осиповна, Маланья Андреевна, пожалуйте-ка сюда на часок, — закричал городничий так громко, что на зов его тотчас же отозвались три женские голоса.

— Что вы это, Тихон Парфеньич, — жалобно завопил штаб-ротмистр, бросаясь запирать дверь, — ведь этак вы меня губите совершенно, ведь этак я пропаду совершенно со стыда.

— Дарья Васильевна, пожалуйте-ка сюда, матушка, — продолжал кричать городничий, — вот в чем сила, тут вы?

— Тут, тут, — пропищали за дверью те же три женские голоса.

— Тихон Парфеньич! Тихон Парфеньич! — прошептал еще жалостнее штаб-ротмистр, — ради самого бога!

— Нет, сударь, ни за что, — продолжал городничий, — вы не хотите сделать нам чести откушать с нами, потому что…

— Тихон Парфеньич!..

— Потому что, спасая наших же, разорвали себе платье, так это, сударь, не причина, потому что я предлагал вам архалук, и дамы, верно…

— Тихон Парфеньич, согласен! но только именем