Рассказы. Очерки. Воспоминания. Пьесы

Многие приемы, характерные для романтических форм художественного обобщения, Горький смело использует и в реалистических произведениях, на что первым обратил внимание В. Короленко. Соседство и прямое взаимопроникновение их казалось противоестественным Толстому. Называя Горького даровитым художником, большим талантом, он в то же время упрекал молодого писателя в том, что герои у него говорят «очень умно», что он якобы «приукрашивает все», рисует «рыцарей». Но Горький не мог согласиться с толстовским убеждением, что «герои — ложь, выдумка, есть просто люди, люди и — больше ничего». Этому противоречила правда самой русской действительности, в которой миллионы уже поднимались на героическую борьбу за свое освобождение, невозможное без массового героизма. То было совершенно новое явление, побуждавшее Горького в каждом человеке «толпы» видеть «кандидата в герои».

Горький искал художественные приемы, позволяющие нарисовать нового героя во весь рост, искал особые — яркие, емкие — слова для воссоздания героического дела эпохи.

Литературные критики, ученые, читатели Горького не сразу определили подлинное положительное начало в его творчестве.

Довольно долго бытовала легенда о Горьком как апологете босячества и босяков — жертв существующего строя, опустившихся на самое дно. Виднейший критик-народник Н. Михайловский истолковывал даже Сокола, Данко, Зобара как очищенных от грязи босяков. [2] Порой такими виделись герои Горького и Л. Толстому. Тем более что молодой писатель действительно проявлял одно время повышенный интерес к босякам, которых в девяностые годы в России насчитывалось около пяти миллионов. Среди них встречались выходцы из самых различных классов, и, следовательно, изображая их, можно было показать, что существующее общество трещит по всем швам. К тому же зачастую это были люди талантливые, нередко добровольно «выламывавшиеся» из своего класса. Порывая все связи с той средой, они освобождались от большинства предрассудков буржуазного общества: жадности к деньгам, страсти к стяжательству, мещанскому благополучию. В их среде чаще и громче звучал голос осуждения «хозяев жизни», выше ценились такие качества, как гордость, смелость, независимость, любовь к свободе. «Видно, что-то неладное творится в самом обществе, если жемчужины его нравственного уклада надо искать по задворкам, в навозных кучах», — подсказывал читателям подспудную мысль Горького критик-большевик В. Боровский. [3] Нетрудно, однако, убедиться, что автор хорошо видит органическую неспособность босяков к последовательной, сознательной революционной борьбе, их «бунт на коленях», «анархизм побежденных». Даже самого лучшего из босяков, в отличие от других умеющего и любящего работать — Коновалова, писатель уподобляет углю из медленно угасающего костра. Гаснущий костер в конце рассказа символизирует бесперспективность «босячества». Вспомним, что, показывая в «Фоме Гордееве» группу рабочих, собравшихся в лесу, чтобы обсудить свою жизнь, Горький изображает их тоже у костра, но уже не угасающего, а разгорающегося все ярче.

Марксистская и революционно-демократическая критика решительно выступила против легенды о босяке как положительном герое Горького.

«Я, разумеется, никогда и никого не звал: „идите в босяки“, — писал Горький в 1910 году, — а любил и люблю людей действующих, активных, кои ценят и украшают жизнь хоть мало, хоть чем-нибудь, хоть мечтою о хорошей жизни. Вообще русский босяк — явление более страшное, чем мне удалось сказать, страшен человек этот прежде всего и главнейше — невозмутимым отчаянием своим, тем, что сам себя отрицает, извергает из жизни». [4]

Народническая и либерально-буржуазная критика столь же безосновательно обвиняла Горького в ненависти к мужику и даже противопоставлении городу деревни.

Отношение писателя к деревне и мужику действительно было очень сложным, на отдельных этапах противоречивым, но не имело ничего общего ни с босяцким всеотрицанием, ни с народнической слащавостью. Горького пугал факт подавляющего преобладания крестьянства в России, иногда деревня представлялась ему сплошной собственнической стихией, что приводило к ошибочным заключениям, как то случилось, например, в 1917 году. Но в своих художественных произведениях, начиная с «Товарищей», «Дела с застежками» и «Вареньки Олесовой», он не только не отрицал, а убедительно показывал, что русская деревня таит огромные запасы человечности, что в ней немало революционного горючего. Задумав в самом начале XX века цикл драм, Горький намеревался написать пьесу и о деревне.

Писатель ощущает все большее тяготение к обобщающим картинам русской действительности, к многостороннему раскрытию ее противоречий, ее внутреннего, все усиливающегося динамизма, к выявлению ее закономерностей и перспектив. От рассказа и очерка он обращается к повести, роману, а с начала нового века и к драматургическим жанрам. Руководители молодого, набиравшего тогда силу Московского Художественного театра стали упорно уговаривать писателя попробовать себя на поприще драматургии. В 1901 году Горький написал пьесу «Мещане», первым читателем которой был А. Чехов. Успех окрылил писателя. Вслед за «Мещанами» он создает еще пять пьес.

Позднее К. Станиславский писал, имея в виду прежде всего Горького: «Брожение и нарождающаяся революция принесли на сцену театра ряд пьес, отражавших общественно-политическое настроение, недовольство, протест, мечтания о герое, смело говорящем правду». [5] Сегодня, оглядываясь на то время, мы можем сказать больше: с этими пьесами на сцену вышел совершенно новый герой, — прежде всего в образе машиниста Нила, о котором А. Чехов писал К. Станиславскому: «Это не мужик, не мастеровой, а новый человек, обынтеллигентившийся рабочий». [6]

Как мы видели, уже раннее творчество Горького озарялось вспышками надежды на очищающую бурю. По мере роста революционных настроений в народе, все более глубоким выразителем которых становился Горький, такие вспышки воспринимались как сполохи приближающейся грозы. Раздвигая границы своего творчества, захватывая в его орбиту новые пласты действительности, писатель изображает нарастание революционного разлома изнутри ее и закономерное выдвижение во главу протестующих масс могучей фигуры «бойца, рабочего, мстителя».

Горький первым в мировой литературе показал, что рабочие-революционеры — истинные хозяева жизни, подлинные патриоты и интернационалисты, люди необычайной интеллектуальной мощи, душевной красоты, нравственной чистоты. Они по-новому понимают чувство долга, дружбу, любовь, слово у них не расходится с делом, требующим беспримерной самоотдачи, стойкости, выносливости и бесстрашия. Такое изображение рабочего-революционера явилось открытием мирового значения.

В эстетическом плане это привело к кристаллизации нового творческого метода на основе принципа строгого историзма. Писатель поднялся на высочайшие интеллектуальные вершины, что позволило ему создать немало шедевров, начиная с пьесы «На дне», по праву входящей в первую десятку лучших пьес, созданных человечеством за все его существование. Горький показал изнанку эксплуататорского общества, заставив мир содрогнуться. Полтора десятка людей, один другого униженнее, разорвавших все связи с обществом и начисто отвергнутых им, ведут нескончаемые споры о таких категориях, как правда, свобода, труд, равенство, счастье, гордость, честность. Что такое человек, для чего он явился на землю, в чем подлинный смысл его бытия? «Основной вопрос, который я хотел поставить, — говорил Горький в одном из интервью, — это — что лучше, истина или сострадание?.. Это вопрос не субъективный, а общефилософский». [7] Горькому удалось поставить его в пьесе всеобъемлюще, придать разработке его исключительную художественную глубину.