Мадфогские записки

Когда мистеру Николасу Талрамблу было вручено письмо муниципалитета, он как раз предавался этим размышлениям, в душе проклиная судьбу, забросившую его угольный сарай именно в Мадфог. Пока он читал письмо, малиновый румянец начал заливать его лицо, потому что перед ним уже витали ослепительные видения.

— Моя дорогая, — сказал мистер Талрамбл жене, — меня избрали мэром Мадфога.

— Ах ты господи! — сказала миссис Талрамбл. — А что приключилось со старикашкой Снигсом?

— Покойный мистер Снигс, миссис Талрамбл, — ответил мистер Талрамбл раздраженно, ибо ни в коей мере не одобрял бесцеремонное наименование лица, исполнявшего высокую должность мэра, «старикашкой Снигсом», — покойный мистер Снигс, миссис Талрамбл, скончался.

Несмотря на всю неожиданность этого сообщения, миссис Талрамбл ограничилась только повторным восклицанием «ах ты господи!», как будто мэр был самым обыкновенным смертным, и мистер Талрамбл сердито нахмурился.

— А жалко, что это не Лондон, правда? — сказала миссис Талрамбл после краткого молчания. — Жалко, что это не Лондон, а то бы тебе устроили процессию.

— Я полагаю, мне могут устроить процессию и в Мадфоге, если я сочту это нужным, — загадочно ответил мистер Талрамбл.

— А ведь и впрямь могут! — ответила миссис Талрамбл.

— И неплохую к тому же, — сказал мистер Талрамбл.

— Чудесную! — воскликнула миссис Талрамбл.

— Такую, которая удивит тамошнюю невежественную публику, — сказал мистер Талрамбл.

— Все от зависти поумирают! — сказала миссис Талрамбл.

И так они решили, что подданные его величества в Мадфоге будут удивлены великолепием и сражены завистью при виде процессии, подобной которой не бывало ни в этом городе, ни в каком-либо другом городе, ни даже в самом Лондоне.

На другой же день после получения письма почтовая карета примчала в Мадфог высокого форейтора (и сидел он не на какой-нибудь из лошадей, а внутри — да, да, именно внутри кареты!), который, подъехав к самым дверям ратуши, где заседал муниципалитет, предъявил написанное бог знает кем и подписанное Николасом Талрамблом письмо, в котором Николас на мелко исписанном с обеих сторон золотообрезном листке атласной почтовой бумаги сообщал, что он отвечает на призыв своих сограждан с искренней радостью; что он принимает многотрудную должность, которую они доверили ему; что он обещает никогда не уклоняться от исполнения своего долга; что он попытается нести свои ответственные обязанности с тем достоинством, какого требует их серьезность и важность; и многое другое в том же роде. Но даже и это было не все. Высокий форейтор извлек из своего правого сапога еще сырой экземпляр газеты графства; в ней крупным шрифтом, занимая весь первый столбец, было напечатано обращение Николаса Талрамбла к гражданам Мадфога, где он сообщал, что с радостью подчиняется их воле, и, короче говоря, как будто желая избежать недоразумения, еще раз описывал, каким замечательным деятелем он будет в тех же самых выражениях, которые он уже употребил в своем письме для освещения того же вопроса.

Члены муниципалитета уставились друг на друга, а затем посмотрели на высокого форейтора, словно ожидая разъяснения, но гак как высокий форейтор внимательно созерцал золотую кисточку, свисавшую с самого верха его шапки, и так как он не мог бы ничего объяснить даже в том случае, если бы его мысли ничто не отвлекало, они удовлетворились тем. что с сомнением покашляли и нахмурились. Потом высокий форейтор вручил им еще одно письмо, которым Николас Талрамбл извещал муниципалитет о своем намерении торжественно прибыть в ратушу с пышной процессией в ближайший понедельник. При этом мрачное настроение, охватившее советников, усугубилось; но поскольку в конце послания мадфогские законодатели в полном составе официально приглашались после церемонии отобедать у мэра в МадфогХолле (Мадфог-Хилл, Мадфог), они незамедлительно обнаружили во всем происходящем светлую сторону и просили передать, что благодарят и непременно будут.

Случилось так, что в Мадфоге, как это почему-то случается почти во. всех городах, расположенных в пределах британских владений, а может быть, и за их пределами, — считая последнее весьма вероятным, мы, не будучи любителем путешествий, не беремся утверждать это с полной уверенностью, — случилось так, что в Мадфоге проживал симпатичнейший, добродушнейший лентяй и бездельник, питавший непреодолимое отвращение ко всякому труду, а также непобедимую страсть к крепкому пиву и прочим спиртным напиткам, с которым все были знакомы и никто, за исключением его жены, не трудился ссориться, и который, унаследовав от своих предков имя Эдварда Туиггера, с честью носил прозвище Красноносого Нэда. Он напивался в среднем раз в день и каялся, по столь же точным вычислениям, раз в месяц, а когда каялся, то неизменно находился в последней стадии сентиментального опьянения. Это был оборванный неугомонный буян, крепкий, остроумный и находчивый, умевший делать что угодно, когда у него возникало желание поработать. Он не был принципиальным противником тяжелого труда, отнюдь нет — во время крикетного матча он трудился весь день напролет: бегал, ловил, бил, отбивал и наслаждался работой, которой не выдержал бы и галерный раб. Он был бы украшением любой пожарной команды: он, как никто, обладал врожденным уменьем орудовать насосом, лазать по лестницам и выбрасывать мебель из окон верхнего этажа. И не только огонь был его родной стихией — он один был целым обществом спасания на водах, одушевленным багром, живым спасательным кругом и за свою жизнь спас больше утопающих, чем плимутская спасательная шлюпка или аппарат капитана Мэнби [3]. Благодаря таким талантам Красноносый Нэд, несмотря на свою распущенность, был всеобщим любимцем; памятуя о его многочисленных услугах населению, мадфогекие власти в награду разрешали ему напиваться, как угодно, не опасаясь колодок, штрафа или узилища. К нему относились с большой снисходительностью, а он, чтобы не прослыть неблагодарным, пользовался ею, как мог.

Мы посвятили столько места описанию характера и времяпрепровождения Красноносого Нэда для того, чтобы иметь возможность без навязчивости и неприличной спешки сообщить читателю одну подробность, и теперь с большой естественностью можем рассказать, как в тот же самый вечер, когда мистер Талрамбл с семейством возвратился в Мадфог, только что вывезенный из Лондона новый секретарь мистера Талрамбла, обладавший бледным лицом и очень светлыми бакенбардами, по самый галстук просунул голову в дверь «Герба лодочника», осведомился, не блаженствует ли в зале за кружкой пива некий Нэд Туиггер, и объявил, что Николас Талрамбл, эсквайр, возложил на него миссию попросить мистера Туиггера немедленно явиться в Мадфог-Холл по очень важному и секретному делу. Поскольку ссора с мэром явно не отвечала интересам мистера Туиггера, он с легким вздохом покинул свое местечко у камина и без всяких препирательств последовал за белобрысым секретарем по слякоти мадфогских улиц к Мадфог-Холлу.

Мистер Николас Талрамбл восседал в чулане с верхним светом, который он называл своей библиотекой, и занимался тем, что набрасывал на большом листе бумаги план пресловутой процессии. В этот-то чулан секретарь и провел Нэда Туиггера.

— Как делишки, Туиггер? — снисходительно спросил Николас Талрамбл.

Было время, когда Туиггер ответил бы: «Как делишки, Ник?» Но то было в дни тачки, года за два до осла, теперь же он ограничился поклоном.

— Я хочу, чтобы вы начали упражняться, Туиггер, — сказал мистер Талрамбл.

— Для чего, сэр? — удивленно осведомился Нэд.

— Ш-ш-ш, Туиггер! — сказал мэр. — Закройте дверь, мистер Дженнингс. Посмотрите-ка сюда, Туиггер.

Говоря это, мэр отпер высокий шкаф и указал на гигантские медные латы.

— Я хочу, чтобы в будущий понедельник вы их надели, Туиггер, — сказал мэр.

— Господи боже мой, сэр! — ответил Нэд. — Вы бы еще захотели, чтобы я надел семидесятичетырехфунтовую пушку или чугунный котел.