Мандарины

Симона де Бовуар начала работать над «Мандаринами» в октябре 1948 года и потратила на создание этого произведения четыре года, ежедневно проводя за письменным столом от шести до семи часов и не отступая перед необходимостью снова и снова возвращаться к тому, что уже сделано ^[18]. Изменению подверглось даже первоначальное название романа: «Выживших» сменили «Мандарины». Слишком искусно выстроенная интрига первой версии произведения не удовлетворила де Бовуар, которая, отвергая традиции современного ей «французского романа», хотела применить на практике то, чему научили ее «романы англоязычные», и постаралась «воспроизвести хаотичность жизни, ее случайность и незавершенность».

В начале 1950-х годов левые, по наблюдениям де Бовуар, интересовались политикой достаточно, чтобы обсуждать эту тему в барах, но не настолько, чтобы видеть в ней смысл жизни. Размежевание во французском обществе достигло крайних пределов, и де Бовуар чувствовала себя неуютно в условиях жесткой полярности политических взглядов. Ей казалось, что новый роман никому не будет нужен. «Не оставалось места для тех, кто отказывался примкнуть к одному из двух лагерей, — писала она. — Мы с Сартром думали ^[19], что я не сумею угодить ни левым, ни правым: хорошо еще, если у меня наберется три тысячи читателей! Этот провал, в котором не приходилось сомневаться, печалил и сам по себе, и потому, что в нем проявлялась наша отверженность: всякое политическое действие стало для нас невозможным, и наша литература готова была кануть в Лету» (Ibid.: 274). Сартр и де Бовуар ошиблись: она сумела угодить и тем, и другим: «Мандарины» были благожелательно встречены прессой. «Против ожидания именно буржуазные критики посчитали, что мой роман имеет привлекательный налет антикоммунизма, тогда как коммунисты в нем-то и увидели свидетельство симпатии; что касается некоммунистических левых, то я как раз и пыталась говорить от их имени. Только некоторые социалисты и крайне правые с яростью обрушились на меня» (Ibid.: 336), — констатировала она. Возможно, причину успеха романа следует искать в том, что его «суперангажированная» создательница парадоксально воспринимала борьбу партий. В 1965 году Сартр писал, что его всегда поражало отношение де Бовуар к политике. «Она ни в грош ее не ставит. Нельзя сказать, что она относится к ней совсем уж наплевательски, но она и слышать о ней не хочет» (цит. по: Bair 1990: 368). Подобная внутренняя «невовлеченность» помогла де Бовуар рассматривать жгучие политические проблемы с импонирующим читателю объективизмом.

Одна из важнейших задач литературы, по мнению де Бовуар, состоит в том, чтобы обнаруживать двусмысленные и противоречивые истины, которые никогда не стыкуются; только в редких случаях их удается все-таки соединить, вписав в некий воображаемый объект. И, полагала она, лишь роман способен «выявить многочисленные и неустойчивые значения» изменившегося мира, в котором де Бовуар оказалась, в частности, в августе 1944 года: мира нестабильного и не стоящего на месте. «Он увлекал в своем движении и меня, а вместе со мною и то, во что я верила, — счастье, литературу» (Beauvoir 1963: 283), — писала она. Из глубины сердца шли слова, в которых выражены настроения де Бовуар тех лет: «Мне причиняет несчастье одно то, что я не чувствую себя счастливой» ^[20](Ibid.: 275). Содержанием книги стала агония общих надежд после поражения Сопротивления. «Чтобы говорить о себе, нужно было говорить о нас в том смысле, какой вкладывали в это слово в 1944 году ^[21], — писала де Бовуар. — Опасность бросалась в глаза: мы были интеллектуалами, особой породой, с которой романистам не советуют связываться; ^[22]описывать специфическую фауну, авантюры которой представляют собой лишь анекдотический интерес, — подобный проект меня не увлекал. Но мы, в конце концов, тоже люди, только несколько больше других озабоченные тем, чтобы облечь нашу жизнь в слова» (Beauvoir 1963: 283).

В определенном смысле Симона де Бовуар добровольно взяла на себя труд тех, кто пожелал бы сформулировать задачи, которые ставила перед собой писательница при работе над этой книгой: она сама их изложила в воспоминаниях и ответила на достойные внимания упреки прессы. С досадой восприняла де Бовуар распространенную критиками легенду о том, что она создала верную фактам хронику. «Мой вымысел в таком случае обретает черты бесстыдства или даже доносительства» (Ibid.: 339), — сокрушалась она. Как и сны, романы порой оказываются вещими, но только потому, что в них обыгрываются возможности ^[23]. Так, Камю и Сартр, прототипы главных героев «Мандаринов», поссорились ^[24]через два года после того, как она поведала о разрыве дружбы между Дюбреем и Перроном.

Чтобы полнее представить французскую интеллигенцию послевоенной поры, де Бовуар ввела в роман большое число персонажей, а в качестве главных героев выбрала двух писателей левых взглядов: Анри Перрона и Робера Дюбрея. Хотя основную интригу книги составляет ссора, а затем примирение между этими героями, значительное место отведено и Анне — жене Дюбрея. Многое из того, о чем хотела рассказать писательница, связано с положением женщины в обществе. Рядом с Анной, от лица которой ведется повествование, де Бовуар поместила и мужчину-рассказчика — Анри Перрона, чтобы, пользуясь разными взглядами на мир — мужским и женским, показать сложность нашего мира. Кроме того, ей хотелось, чтобы историю отношений между Дюбреем и Перроном кто-нибудь пережил «изнутри». Нельзя было отдать весь личный опыт де Бовуар одной Анне еще и потому, что тогда книга сделалась бы исследованием частного случая, а это не входило в намерения автора. Анна наделена тягой к смерти, вкусом к абсолюту и пассивностью; в ее настроениях — острый привкус страхов самой писательницы, усиленных тем, что во время работы над романом у де Бовуар обнаружили опухоль, которая, к счастью, оказалась незлокачественной. Анри, в отличие от Анны, писательница изобразила активным и деятельным. Таким образом, две точки зрения, которые в тексте то и дело сменяют друг друга, даны очень непохожими людьми. Поднимая завесу над частной жизнью Анри Перрона, де Бовуар желала показать писателя в его «величии и чудаковатости». Важное место отведено и другому писателю — Дюбрею, куда более, чем Анри, «вовлеченному» в политику: по отношению к Дюбрею определяются и Анна как его жена, и Анри как его друг. После публикации романа де Бовуар упрекали в том, что она не вывела в нем женщину, которая наравне с мужчинами участвовала бы в политической и профессиональной деятельности. Писательница отвечала, что и не ставила перед собой такой задачи.

Один эпизод, как признавала де Бовуар, оказался мало связанным с основной интригой романа: любовь между Анной и американским писателем Льюисом. В 1955 году Симона де Бовуар встречалась в Париже с Ильей Эренбургом, и тот поведал ей, что в Москве вся интеллигенция, владеющая французским, прочла «Мандарины». Хотя по цензурным соображениям публикация романа в СССР была в то время невозможна, наши соотечественники отзывались о нем одобрительно. Правда, любовная история многим показалась лишней. Однако нельзя упускать из виду, что книга родилась именно из потребности де Бовуар написать «своего рода воспоминания», в которых отразился бы жизненный опыт, полученный ею во время поездки в США, и прежде всего ее любовь к Нелсону Олгрену (прототипу Льюиса). Кому-то эта история могла показаться «сором», но, как известно, из подобного «сора» и растут, «не ведая стыда», произведения искусства. И все-таки когда де Бовуар дошла в повествовании до встречи с Нелсоном Олгреном, то поняла, что у нее не хватит духу рассказать о своей любви от собственного лица. «Мне надо было найти способ сказать правду, не говоря ее; в конце концов, литература и есть не что иное, как обман, который исподтишка протаскивает правду», — писала она Нелсону Олгрену в октябре 1947 года. Найденный ею способ оказался не из простых: словно по иронии судьбы, «прекрасная и банальная любовная история» послужила отправной точкой для романа, ставшего классикой ангажированной литературы.