Юность без Бога

Итак, мы прощаемся, Б. явно разочарован.

«Больше не играет роли?» — думаю я.

Хм… А ведь без этого компаса этот Б. никогда бы ко мне не пришел.

Я ловлю себя на том, что теперь думаю иначе, не так, как раньше.

Всюду ищу взаимосвязи.

Нет ничего, что бы имело значение.

Я чувствую действие неуловимого закона…

На лестнице мы встречаем адвоката.

Он живо меня приветствует.

— Хотел уже благодарить вас письменно, — говорит он, — ведь только благодаря вашему беспощадному и бесстрашному признанию я сумел прояснить эту трагедию.

Он рассказывает, что Ц. решительно излечился от своей влюбленности и что у девушки были истерические судороги, и теперь она лежит в тюремной больнице.

— Бедняжка! — торопливо добавляет он и спешит прочь, «прояснять новые трагедии».

Я смотрю ему вслед.

— Жалко девочку, — раздается вдруг голос Б.

— Мне тоже.

Мы поднимаемся по лестнице.

— Нужно ей помочь, — говорит Б.

— Да, — говорю я и вспоминаю ее глаза.

И тихие озера в лесах моей родины.

Она в больнице.

И опять на нее набегают облака, облака с серебристой каемкой.

Разве она не кивнула мне, перед тем, как сказать правду? А что говорит Т.? Она убийца, просто хотела выкрутиться… Ненавижу Т.

Резко останавливаюсь.

— Правда, — спрашиваю Б., — что вы меня между собой называли Рыбой?

— Да нет! Это только Т. так сказал. У вас совсем другая кличка.

— Какая?

— Вас зовут Негр.

Он смеется, и я вместе с ним.

Мы поднимаемся по ступенькам.

Он опять становится серьезным.

— Господин учитель, — говорит, — вам не кажется, что это все-таки был Т., хотя компас который нашли, и не его?

Я опять останавливаюсь.

Ну и что мне сказать?

Нужно сказать: «Вероятно, может быть»?

И я говорю:

— Да. Мне, кажется, это все-таки был он.

Глаза у Б. загораются.

— Все-таки он! И мы его поймаем!

— Надо надеяться!

— Мы примем постановление, что наш клуб должен помочь девочке. По параграфу седьмому, мы все в клубе не только чтобы книжки читать, но чтобы потом еще так же жить.

Я спрашиваю:

— А какой у вас девиз?

— «За правду и справедливость»!

Он весь дрожит от жажды деятельности.

— Клуб будет следить за Т., за каждым его шагом и вздохом, днем и ночью, и ежедневно будет предоставлять мне отчет.

— Отлично, — говорю я и невольно улыбаюсь.

В детстве мы тоже играли в индейцев.

Только джунгли теперь другие. Теперь они тут, у нас.

Два письма

На следующее утро я получаю взволнованное письмо от родителей. Они в ужасе, что я потерял работу. Я, что же, о них не подумал, когда выложил историю со шкатулкой? И зачем я ее рассказал?

Нет, я о вас подумал. И о вас тоже.

Успокойтесь, голодать мы уж как-нибудь не будем!

«Мы всю ночь не спали, — пишет мама, — все думали о тебе!»

«И чем мы это заслужили?» — спрашивает отец.

Он мастер цеха на пенсии, а мне сейчас надо подумать о Боге.

И все-таки, мне кажется, он у вас не живет, хотя вы и ходите в церковь каждое воскресенье.

Сажусь писать родным.

«Милые родители, не волнуйтесь, ведь Бог же поможет нам…»

Останавливаюсь. В чем дело?

Но ведь они же знают, что я в Него не верю, и подумают: вот, теперь он пишет о Боге, потому что у него дела плохи.

Нет, не надо, чтобы кто-нибудь так думал!

Мне стыдно…

Я рву письмо.

У меня пока есть гордость!

И весь день потом хочу написать родителям.

Но не делаю этого.

Я начинаю снова и снова, но душа у меня не лежит вывести слово — «Бог».

Наступает вечер, и у себя в квартире мне становится жутко.

В ней так пусто.

Выхожу на улицу.

В кино?

Нет.

Иду в бар, где недорого.

Там встречаю Юлия Цезаря, он у них — завсегдатай.

И он мне искренне рад.

— Это с вашей стороны было так достойно рассказать обо всем, и о шкатулке, в высшей степени достойно. Я б не смог! Уважаю, уважаю!

Мы выпиваем и обсуждаем судебный процесс.

Я рассказываю про Рыбу…

Он выслушивает меня очень внимательно.

— Конечно, этот самый и есть Рыба, — замечает он. А потом улыбается и говорит: — Если я смогу быть вам чем-то полезен, я в вашем распоряжении, у меня ведь тоже есть связи…

Да, связи у него, безусловно, есть.

Наш разговор то и дело прерывают. Я вижу, с каким глубоким почтением приветствуют Юлия Цезаря, многие идут к нему за советом, как к мудрому и знающему человеку.

Все они — сорная трава.

Аве Цезарь, идущий на смерть, приветствует тебя!

Внезапно во мне просыпается тоска по растлению. Как бы мне хотелось иметь булавку для галстука с черепом, у которого зажигаются глаза!

— Смотрите — письмо! — окликает меня Цезарь. — Оно выпало у вас из кармана.

Ах да, письмо!

Цезарь в это время как раз разъясняет некоей фройляйн новые параграфы в законе об общественной морали.

А я думаю о Еве…

Как она будет выглядеть в возрасте этой фройляйн? Кто поможет ей?

Я сажусь за другой столик и пишу родителям: «Не волнуйтесь, ведь Бог нам поможет!»

И уж больше письмо не рву.

Или я написал им только потому, что напился?

Неважно!

Осень

На следующий день хозяйка вручает мне конверт, его передал посыльный. Это голубой конверт, я вскрываю его и не могу не улыбнуться.

Заголовок гласит: «Первый отчет клуба».

А потом написано: «Ничего особенного не замечено».

Да, да, молодцы, клуб!

Они борятся за правду и справедливость, но не заметили ничего особенного!

Я тоже ничего не заметил.

Что же сделать, чтобы ее не осудили? Думаю о ней все время…

Так я люблю эту девочку?

Не знаю.

Знаю только, что хотел бы ей помочь…

У меня было много женщин, я не святой, и женщины те не святые.

Но сейчас я люблю по-другому.

Это оттого, что я уже не молод?

Это старость?

Пустяки, ведь еще лето!

И каждый день я получаю голубой конверт: второй, третий, четвертый, пятый отчет клуба.

Нет, ничего особенного не замечено.

А дни идут…

Яблоки уже поспели, и к ночи опускается туман.

Стада с летних пастбищ вернулись домой, поля опустели.

Да, пока еще лето, но снег не за горами.

Я хочу помочь ей, чтобы она не мерзла.

Хочу купить ей пальто, ботинки и белье.

И ей не надо будет раздеваться…

Мне только нужно знать, пора ли уже выпадать снегу.

Все еще зелено.

Но ей не нужно быть со мной.

Только бы ей было хорошо.

Гость

Сегодня с утра у меня был посетитель. Я не сразу его узнал, оказалось, это тот священник, с которым мы рассуждали как-то об идеалах человечности. Вошел; одет в обычный гражданский костюм: темно-серые брюки, синий пиджак. Я оторопел. Он что, сбежал из ссылки?

— Вас удивило, что я в мирском? — улыбается он. — А именно так я в основном сейчас и одеваюсь, ситуация у меня изменилась, ссылка моя закончена, и поговорим теперь о вас! Я читал в газетах о вашем мужественном признании и появился бы и раньше, да только для начала надо было добыть ваш адрес. Вы, кстати, сильно изменились. Что-то в вас появилось другое. Правда, вы смотритесь гораздо веселей!

— Веселей?

— Ну да. И вы должны радоваться, что рассказали про шкатулку, хотя теперь полмира ваше имя и треплет. Я часто вас вспоминал, и это несмотря… а, возможно, как раз потому, что вы мне тогда признались, что не верите в Бога. А, может, вы с тех пор стали думать о Нем несколько иначе…

Чего он от меня хочет? — думаю я, посматривая на него с недоверием.

— Я имею кое-что важное вам сообщить, но сперва ответьте мне, пожалуйста, на два вопроса. Итак, во-первых, понимаете ли вы, что после того, как прокуратура возбудила против вас дело, ни в одной школе этой страны вы преподавать не сможете?