Батраки

Она лежала бледная, иссохшая, вытянувшись на постели. Лицо ее потемнело дочерна, волосы слиплись прядями. Увидев ее, можно было бы подумать, что жизнь давно от нее бежала, если бы не глаза… огромные остекленевшие глаза.

В них остановилась душа, улетая из тела. И видна в них была бесконечность — безнадежность и бескрайная тоска…

— Господи! — взывала она в минуты слабости. — Господи! За что ты меня оставил? Сиротами бросил нас на земле… Ты дал нам изведать муку твою… Иисусе! И мы не роптали, покорно несли этот крест… Так дай нам хоть тихую кончину и не покидай в час смерти, Иисусе!

Были минуты, когда Зося думала, что мать умирает. Тогда она рыдала так горько, что впавшая в беспамятство мать возвращалась к жизни.

Однажды после такой ночи, когда смерть схватилась с жизнью и, казалось, вот-вот ее задушит, наступило незначительное улучшение.

У Зоей сердце запрыгало от счастья, когда утром мать крикнула: «Есть!» Она подбежала к постели и робко спросила, боясь, что мать снова ничего не захочет:

— А что вы будете есть, мамуся?

— Из муки сделай… из муки!

Радость Зоей сразу померкла. Уже неделю она ела одну картошку, и больше в хате ничего не было. Что делать?

— Может, вы картошечки поедите? — спросила она чуть слышно.

— Ох, нет, нет!

— Так что же вам дать?..

— Из муки… свари с молоком… Ах, правда! Молока-то нет… — она взглянула на Зоею. — Ты чего плачешь, дочка?

— И муки тоже нет…

Наступило грустное молчание.

Маргоська заплакала — слезы одна за другой катились на постель.

— Мамуся! — шепнула Зося.

— Что?

— Я схожу в деревню…

— В такой снег!

— Я пройду. Вот увидите! Обую старые керпцы, оденусь…

Маргоська не отвечала, а Зося, переминаясь с ноги на ногу, заглядывала ей в глаза с немым ожиданием.

— Мамуся!

Больная с усилием повернула к ней голову.

— Что ж, хочешь итти, иди… Только ни к чему это.

— У людей-то есть… Неужели они нам не дадут?

— Боже милостивый!

Зося мигом обулась, укуталась в материя платок…

— А как сказать? — спросила она уже в дверях.

— Проси хорошенько, чтобы дали тебе хоть каплю молока…

— И муки?

— И муки или зерна… Хоть щепотку!

— Хорошо.

— Да скорее возвращайся…

— Чего мне там сидеть!

— Видишь, Дочка, ведь я…

Зося уже вышла. Приперев дверь в сенях, она побежала по сыпучему снегу прямо к мосткам.

«Как чудно в глазах! — думала она. — Так и переливает, словно на солнышко глядишь… А уж белешенько кругом…»

Она в первый раз за эту зиму уходила так далеко. Ее веселил снег, хрустевший под ногами.

«Скрип… скрип… Больно ему, когда я давлю… Ну, и пускай больно!» — Зося улыбалась, нарочно притопывая маленькими, тепло обутыми ножками.

На минуту она забыла о хате, обо всем…

«Кабы это были перья, вместо снега… вот бы хорошо! Было бы где поваляться… И откуда у них там, на небе, этот снег?.. Верно, святые всю зиму щиплют перья, а потом они падают и замерзают… Нет! Тогда бы они таяли и все бы их собирали… Или у них там другие гуси… или еще что…»

Вскоре она подошла к мосткам; бревна обледенели и покрылись скользкой корочкой. Зося вся тряслась, переходя через ручей, но Добралась благополучно. Отсюда уже шла протоптанная дорожка до самых хат.

Зося раздумывала, куда ей сперва итти и с чего начинать, как просить… Со страхом она переступила порог первой хаты.

«Выгонят меня, пойду в другое место», — решила она.

В хате садились завтракать, когда она вошла… Зося поздоровалась и с любопытством посмотрела, что едят…

— Ты чья? — спросили ее.

— Маргоськина, из-за ручья…

— Вот какую девчонку Маргоська вырастила… Ну-ну! — удивлялась хозяйка, подливая молоко в клецки.

— Позови ее к столу! — шепнул хозяин.

— Так она и пойдет! — буркнула хозяйка. — Ведь ты уже ела? — спросила она Зоею.

— Ела! — робко ответила девочка.

— Видишь! — сказала хозяйка. — Они-то спозаранку едят, даром, что бедняки…

— Они и встают спозаранку… Не валяются, как ты, до полудня! — проворчал хозяин.

— Не вводи ты меня в грех, не гневи господа!..

Видя, что дело идет к ссоре, Зося подошла к хозяйке и поклонилась ей в ноги.

— Еще велела мама хорошенько вас просить, чтобы вы дали мне каплю молока и муки…

— А коз у вас нет?

— Нету, мама продала…

— Та-ак? Стало быть, мать деньги копит, а вас гонит побираться? Хороша мать!

У Зоей слезы навернулись на глаза. Она всхлипнула, стараясь не заплакать.

— Ты скажи матери: я для нее коров не держу, подняла? Найдется у меня кому поесть и попить, только было бы что…

Зося хотела что-то сказать, даже несколько раз открывала рот, но слезы все подступали ей к горлу… Она молча повернулась и пошла прочь.

— Видали, как девчонку-то учат! Даже не скажет: «Оставайтесь с богом!» — неслось ей вдогонку из хаты.

С минуту Зося стояла, не зная куда итти… Охотнее всего она бы вернулась домой. Но она пересилила себя и зашла в следующую хату. Здесь добрые люди отговорились тем, что и самим-де нечего есть.

Так же не посчастливилось ей и в соседних хатах. Всюду она робко входила и дрожащим от страха голоском начинала в дверях:

— Еще мама велела хорошенько вас просить…

Но всюду встречал ее тот же ответ: мягкий или грубый — в зависимости от того, как были расположены, как выспались и не ссорились ли хозяева. Одни выпроваживали ее, ни о чем не спросив, другие упорно расспрашивали: «Зачем? Почему? Как? Мать, говорили, сама ничего даром не станет делать, нипочем ее не упросишь, а клянчить она умеет!»

Тогда Зося готова была забиться хоть в мышиную норку, только бы не стоять так, на виду у людей. Она скорей убегала, часто забыв даже сказать: «Оставайтесь с богом».

Одно ее удивляло: где и хотели ей что-нибудь дать, чуть она скажет, что мать хворает, — тотчас отговаривались чем попало и не давали. И еще удивляло ее: когда какой-нибудь мягкосердый мужик бранил свою бабу, что она жалеет для бедных каплю молока, та сердито отвечала: «Какой умный выискался! Дам я на тот берег, все у меня и попортится… лучше я собаке вылью!»

Так она обошла все ближние дворы и уже хотела возвращаться домой. Но все же у нее еще теплилась искорка надежды, и она зашла в последнюю хату — безземельного бедняка. Хозяйка приняла ее очень радушно, расспросила про мать и, узнав, что она хворает, пожалела ее до слез, даже глаза утерла грязным фартуком.

Зося приободрилась: «Ну, если тут нет, — подумалось ей, — так уж нигде мне не дадут…» и произнесла фразу, которую столько раз сегодня повторяла:

— Еще велела мама хорошенько вас просить, чтобы вы дали мне каплю молока и муки…

— Ох, милая! Да я бы с охотой… А что, сильно она хворает?

— Сильно!

— Не миновать — помрет… — обернулась хозяйка к сидевшей у печки старухе.

Зося задрожала от страха. Хата вдруг закружилась у нее перед глазами и в ушах зашумело так, что она не слышала, из-за чего поссорились женщины.

— И всегда я тебе говорю, Настка, тебя не переспоришь! — сердилась старуха. — Дала ты тогда молока той из Гроника, что померла, — вот и перестали у нас коровы доиться… Пришлось тебе потом искать тряпки покойницы да окуривать коров… или не помнишь?

— Да, но это было…

— Когда бы ни было! Ты не будь умнее старших, сама ни с чем останешься… вот увидишь! Обычай-то у нас какой: не посылай лежащему на смертном одре или живущему за водой ни молока, ни муки, ни другого, в чем ему нужда, не то все как есть у тебя попортится.

— Так ведь…

— Это тебе неведомо, — перебила ее старуха, — когда ее час придет… Может, и сегодня. Да еще они живут за водой… Была ведь девчонка в других хатах, почему ей ничего не дали? Ты это сообрази и поразмысли…

— Да я не знаю…

— Поразмысли, говорю, поразмысли!

Хозяйка с минуту подумала, потом с тяжелым вздохом обратилась к Зосе:

— Ты ступай, милая… да скажи маме, чтобы не обижалась… сама видишь, ничего я тебе дать не могу…