Манхэттен

– Милый Джеймс, ложись в постельку и успокойся, – усталым шепотом сказала тетя Эмили. – Мамочка очень больна. Ей нужен полный покой. Ничего опасного.

– Пока ничего опасного, миссис Меривейл, – сказал доктор, протирая очки.

– Милый мальчик! – раздался голос сестры, низкий, чистый, бодрящий. – Он всю ночь волновался и ни разу нас не потревожил.

– Я уложу тебя в постель, – сказала тетя Эмили. – Мой Джеймс это очень любит.

– Можно мне только взглянуть на мамочку? Тогда я буду знать, что все благополучно.

Джимми застенчиво взглянул на толстое лицо в очках. Доктор кивнул.

– Ну хорошо, мне пора уходить. Я забегу в четыре или пять часов посмотреть, как идут дела. Доброй ночи, миссис Меривейл. Доброй ночи, мисс Биллингс. Доброй ночи, мой мальчик.

– Идем, – сказала сестра милосердия, положив руку на плечо Джимми.

Он высвободился и пошел за ней. Свет в маленькой комнате был затемнен приколотым к абажуру полотенцем. С кровати слышалось хриплое дыхание, которого он не узнал. Ее измученное лицо было повернуто к нему. Опущенные фиолетовые веки, сведенный рот. Он минуту смотрел на нее.

– Хорошо, теперь я пойду спать, – шепнул он сестре.

Его кровь стучала оглушительно. Не глядя на тетю и на сестру милосердия он вышел твердой походкой. Тетя говорила что-то. Он побежал по коридору, хлопнул дверью и запер ее на замок. Он долго стоял посреди комнаты, окаменелый, холодный, со сжатыми кулаками.

– Я ненавижу их, я ненавижу их! – закричал он.

Потом, сдерживая сухие рыдания, погасил свет и скользнул в кровать, на холодную, как лед, простыню.

– У вас столько дел и хлопот, мадам, – говорит Эмиль певучим голосом, – что вам необходимо завести помощника в лавке.

– Знаю… Я убиваю себя работой. Я знаю, – вздыхала мадам Риго, сидя за кассой.

Эмиль долго молчал, глядя на большой кусок вестфальской ветчины, лежавший на мраморной доске около его локтя. Потом застенчиво сказал:

– Такая женщина, как вы, такая красивая женщина, как вы, мадам Риго, никогда не останется без друзей.

– Ah ça… [92] Я слишком много пережила… Я больше никому не верю. Все мужчины – грубые животные, а женщины… О, с женщинами я совсем не сближаюсь.

– История и литература… – начал Эмиль.

Задребезжал дверной колокольчик. Мужчина и женщина вошли в лавку. У нее были желтые волосы и шляпа, напоминающая цветочную клумбу.

– Только не будь расточителен, Билли, – говорила она.

– Но, Нора, должны же мы что-нибудь поесть. В субботу у меня будут деньги.

– Ничего у тебя не будет, если ты не бросишь играть.

– Ах, отстань, ради Бога. Возьмем ливерной колбасы. Кажется, холодная индейка хороша.

– Поросенок, – проворковала желтоволосая девица.

– Отстань от меня, я возьму индейку.

– Да, сэр, индейка очень хорошая. Есть прекрасные цыплята, еще совсем горячие. Emile, mon ami, cherchez moi un d ces petits poulets dans la cuisin-e.

Мадам Риго говорила точно оракул, неподвижно восседая на своей табуретке за кассой. Мужчина обмахивался широкополой соломенной шляпой с клетчатой лентой.

– Жарко сегодня, – сказала мадам Риго.

– И как еще!.. Знаешь, Нора, лучше было бы поехать на Кони-Айленд, [93] чем задыхаться в городе.

– Билли, ты же знаешь очень хорошо, почему мы не можем поехать.

– Довольно тебе хныкать. Я же тебе говорю: в субботу все будет в порядке!

– История и литература… – продолжал Эмиль, когда покупатели ушли, унося цыпленка и оставив мадам Риго полдоллара серебром (она тут же заперла их в кассу). – История и литература учат нас, что бывает дружба… что иногда встречается любовь, достойная доверия…

– История и литература, – смеясь, пробурчала мадам Риго, – хорошая штука.

– Но разве вы никогда не чувствовали себя одинокой в этом большом, чужом городе? Так все тяжело! Женщины глядят вам в карман, а не в сердце. Я не могу это больше выносить.

Широкие плечи и толстые груди мадам Риго заколыхались от смеха. Ее корсет затрещал, когда она, смеясь, поднялась с табурета.

– Эмиль, вы красивый малый, и притом вы настойчивы. Вы далеко пойдете… Но я никогда не отдам себя снова во власть мужчины. Я слишком много страдала. Никогда – даже если бы вы пришли ко мне с пятью тысячами долларов.

– Вы очень жестокая женщина!

Мадам Риго снова засмеялась.

– Пойдемте, вы мне поможете закрыть магазин.

Тихое, солнечное воскресенье висело над городом. Болдуин сидел в своем бюро без пиджака, читая юридический справочник в кожаном переплете. Изредка он делал на листке заметки твердым, размашистым почерком. В знойной тишине громко прозвонил телефон. Он дочитал параграф и снял трубку.

– Да, я один. Если хотите, зайдите. – Он повесил трубку. – Будь ты проклята! – пробормотал он сквозь зубы.

Нелли вошла не постучавшись. Он шагал взад и вперед перед окном.

– Хелло, Нелли! – сказал он не поднимая глаз.

Она стояла, глядя на него.

– Слушай, Джордж, так не может продолжаться.

– Почему нет?

– Мне тяжело все время притворяться и обманывать.

– Ведь никто же ни о чем не догадывается – так?

– О, конечно, нет.

Она подошла к нему и поправила ему галстук. Он нежно поцеловал ее в губы. На ней было красновато-лиловое платье с воланами и голубой зонтик в руке.

– Как дела, Джордж?

– Чудесно! Знаешь, ты принесла мне счастье. Я получил массу хороших дел и завязал очень ценные знакомства.

– Зато мне это принесло мало счастья. Я не решилась даже пойти на исповедь. Священник подумает, что я стала язычницей.

– Как поживает Гэс?

– Носится со своими планами. Можно подумать, что он заработал эти деньги, – так он ими гордится.

– Послушай, Нелли… а что, если ты бросишь Гэса и станешь жить со мной? Ты могла бы развестись с ним, и мы бы обвенчались. Тогда все было бы в порядке.

– Глупости! Ты об этом всерьез не думаешь.

– Все-таки стоит, Нелли, честное слово.

Он обнял ее и поцеловал в твердые, неподвижные губы. Она оттолкнула его.

– Я не затем пришла сюда. О, я была так счастлива, когда шла по лестнице… хотела увидеть тебя… А теперь вам заплачено, и дело с концом.

Он заметил, что завитки на ее лбу распустились. Прядь волос висела над бровью.

– Нелли, не надо расставаться врагами.

– А почему нет, скажите пожалуйста?

– Потому что мы когда-то любили друг друга.

– Я не собираюсь плакать. – Она утерла нос маленьким платком, свернутым в комочек. – Джордж, я начинаю ненавидеть вас… Прощайте!

Дверь резко захлопнулась.

Болдуин сидел за столом, покусывая кончик карандаша, ощущая летучий запах ее волос. У него першило в горле. Он закашлялся. Карандаш выпал у него изо рта. Он стер с него слюну носовым платком и сел в кресло. Он вырвал исписанный листок из блокнота, прикрепил его к стопке исписанных бумаг. Он начал на новом листе: «Решение Верховного суда штата Нью-Йорк…» Внезапно он выпрямился и опять закусил кончик карандаша. С улицы донесся долгий, мрачный свист поезда.

– Ах, это поезд, – сказал он вслух.

Он опять начал писать размашистым, ровным почерком: «Иск Паттерсона к штату Нью-Йорк… Решение Верховного…»

Бэд сидел у окна в Союзе моряков. Он читал газету медленно и внимательно. Около него два человека со свежевыбритыми, красными, как сырое мясо, лицами, скованные крахмальными воротничками и синими костюмами, шумно играли в шахматы. Один из них курил трубку. Когда он затягивался, она всхлипывала. За окном нескончаемый дождь сек широкий, мерцающий сквер.