Усадьба Грилла

Ведь в церковь дорога лежит через лес.

Невеста верна мне, а нюх твой хорош -

Дорогу домой без труда ты найдешь!

Всю ночь пировали, но встали чуть свет.

Возница дремал, не предчувствуя бед.

Рванулся скакун и простился с толпой,

Как ветер понесся знакомой тропой.

Вот кто-то погнался, похмелье кляня,

Запутался в чаще, свалился с коня.

Другие дремали - вини не вини,

Невесты близ храма хватились они.

А рыцарь смотрел - не мелькнет ли фата,

И мост был опущен, открыты врата.

И вот он невесту завидел вдали -

Друг верный летел, не касаясь земли.

Упала решетка, и поднят был мост.

Венчанья обряд был и краток и прост.

И вот показался кортеж у ворот -

Кольцом со стены рыцарь знак подает.

“Эх, поздно!” - шипела похмельная рать.

А рыцарь промолвил: “К чему враждовать?”

Смирилися старцы - впустил их жених,

И подняли кубки за молодых!

{* Основана на Le vair Palefroi; среди фаблио, опубликованных Барбазаном. (Примеч. автора).}

Мистер Принс выслушал балладу с очевидным удовольствием. Потом он повернулся и направился было к дивану, но, найдя свое место занятым, изобразил такое разочарование, что его преподобию сделалось просто смешно.

“В самом деле, - подумал отец Опимиан, - не влюблен же он в старую деву”.

Мисс Грилл меж тем уступила место другой барышне, и та в свою очередь спела балладу, но совсем иного толка.

Возраст и любовь

Средь трав, в цветущем первоцвете,

Детьми играли мы давно,

Смеясь, забыв о всем на свете,

Венки плели, и - как чудно! -

Мне было шесть, тебе - четыре,

Цветы сбирая все подряд,

Бродили в вересковом мире -

Да, шесть десятков лет назад!

Ты стала милою девицей.

Пылала первая любовь,

И дни летели, словно птицы,

Нас радостию полня вновь.

И я любил тебя столь нежно

И повторять о том был рад,

Я мнил, что любишь ты безбрежно, -

Да, пять десятков лет назад!

Как вдруг поклонников армада,

А ты все краше, все ясней,

В гостиных ты была усладой

Для многих блещущих очей.

Ты позабыла клятвы детства -

Манил блеск злата и наград,

Я был убит твоим кокетством -

То было сорок лет назад.

Но я не умер - был повенчан

С другой, а у тебя дитя.

Жена не худшая из женщин,

Я не желал детей, хотя

Потомство чудной вереницей

Стоит пред елкой - стройный ряд!

Смотрю - и как не веселиться? -

То было тридцать лет назад.

Ты стала матерью семейства,

Мила, блистательна, модна,

Я был далек от лицедейства,

И жизнь текла тиха, скромна,

Но я знавал иную сладость:

Глаза восторженно блестят -

Братишку крестят! Шепот, радость -

То было двадцать лет назад.

Шло время. Дочка вышла замуж,

И я со внучкой, старый дед.

Своей любимицей - ну надо ж! -

Пришел на луг, где первоцвет,

Где наше детство пролетело!

Она вдыхает аромат,

Цветы срывая то и дело -

Нет, не десяток лет назад.

Хотя любви той ослепленье

Прошло, ее окутал мрак,

По-прежнему то восхищенье

Храню в душе как добрый знак,

И до последнего дыханья -

Неумолимо дни летят -

Я буду помнить те признанья,

Звучавшие сто лет назад!

Мисс Тополь:

- Печальная песня. Но сколько раз первая любовь кончалась столь же несчастливо? А сколько было их и куда более несчастных?

Преподобный отец Опимиан:

- Зато каково исполнение - такую четкость и точность услышишь не часто.

Мисс Тополь:

- У юной леди отличный контральто. Голос дивной красоты, и умница она, что держится в естественных границах, не надсаживаясь и не стремясь брать ноты повыше, как иные прочие.

Преподобный отец Опимиан:

- Да кто нынче не надсаживается? Юная леди надсаживается, дабы превратить свой голос в альтиссимо, молодой человек надсаживается, дабы свой ум превратить во вместилище непереваренных познаний, - право, они стоят друг друга. Оба усердствуют напрасно, а ведь, держись они в рамках естественного вкуса и способностей, оба могли бы преуспеть. Молодые люди те просто становятся набитыми дураками, в точности как Гермоген {123}, который, поразив мир своими успехами в семнадцать лет, к двадцати пяти вдруг оказался ни на что более не годен и весь остаток долгих своих дней провел безнадежным глупцом {“История греческой литературы” Дональдсона. Т. 3. С. 156. (Примеч. автора).}.

Мисс Тополь:

- Бедные юноши не виноваты. Их не сочтут пригодными ни для какого дела, покуда они не обременят себя разными ненужными сведениями, нелепыми к тому же и несовместными со служением естественному вкусу.

Преподобный отец Опимиан:

- Истинно так. Бриндли не взяли бы строить каналы, Эдварда Уильямса не допустили бы до постройки мостов {Строитель Понт-и-Прида. (Примеч. автора).} {124}. На днях я видел экзаменационные листы, по которым Малборо уж ни за что бы не доверили армии, а Нельсона непременно отставили бы от флота. Боюсь, и Гайдна бы не сочла композитором комиссия лордов, подобных одному его ученику, который вечно пенял учителю за грехи противу контрапункта; Гайдн даже как-то ему заметил: “Я думал, мне надобно вас учить, а оказывается, это вам должно учить меня, однако я не нуждаюсь в наставнике”, - после чего пожелал его сиятельству всего доброго. Вообразите, Уатта вдруг спросили бы {125}, сколько получила Иоанна Неапольская от папы Клемента Шестого за Авиньон {126}, и сочли бы его непригодным к инженерной работе, буде он не нашелся с ответом.

Мисс Тополь:

- Да, странный вопрос, доктор. Ну и сколько же она получила?

Преподобный отец Опимиан:

- Ничего. Он обещал ей девяносто тысяч золотых флоринов, но не заплатил ни единого: в том-то, полагаю, и суть вопроса. Правда, он, можно сказать, с ней расплатился в некотором роде чистой монетой. Он отпустил ей грех убийства первого мужа и, верно, счел, что она не осталась в убытке. Но кто из наших законников ответит на этот вопрос? Не странно ли, что кандидатов в парламент не подвергают конкурсным испытаниям? Платон и Персии могли бы тут помочь кой-каким советом {Платон, “Алкивиад”, I; Персий, Сатира IV.} {127}. Посмотрел бы я, как славные мужи, дабы их допустили к власти, стали бы отвечать на вопросы, на которые обязан ответить любой чиновник. Вот была бы парламентская реформа! Эх, мне бы их дали экзаменовать! Ха-ха-ха, ну и комедия!

Смех его преподобия оказался заразителен, и мисс Тополь тоже расхохоталась. Мистер Мак-Мусс поднялся с места.

Мистер Мак-Мусс:

- Вы так веселитесь, будто обнаружили-таки, кого искал Джек из Дувра.

Преподобный отец Опимиан:

- Вы почти угадали. И это славный муж, с помощью конкурсного экзамена доказывающий, что он обладает мудростью государственной.

Мистер Мак-Мусс:

- Вот уж подлинно конкурс на глупость и верное ее испытание. Преподобный отец Опимиан:

- Конкурсные испытания для чиновников, но не для законодателей - справедливо ли? Спросите почтенного сырборского представителя в парламент, на основании каких достижений своих в истории и философии почитает он себя способным давать законы нации. Он ответит только, что, будучи самым видным золотым мешком из сырборских мешков, он и вправе представлять все то низкое, себялюбивое, жестокосердое, глупое и равнодушное к отечеству, что отличает большинство его сограждан-сырборцев. Спросите нанимающегося чиновником, что он умеет. Он ответит: “Все, что положено, - читать, писать, считать”. “Вздор, - скажет экзаменатор. - А знаете ли вы, сколько миль по прямой от Тимбукту до вершины Чимборасо?” “Нет, не знаю”, - ответит кандидат. “Значит, вы в чиновники не годитесь”, - скажут ему на конкурсных испытаниях. Ну, а знает ли это сырборский представитель в парламент? Ни этого он не знает, ни другого чего. Чиновник хоть на какой-то вопрос ответит. Он же - ни на один. И он годится в законодатели.