Избранное

— Кьеркегор стоит перед проблемой: эстетически наслаждаться бытием или жить по законам нравственности. Но мне кажется, что такая постановка вопроса неправильна. Проблема «или — или» живет лишь в голове Серена Кьеркегора. В действительности же эстетически наслаждаться бытием можно, только смиренно живя по законам нравственности. Но это мое мнение лишь в данную минуту, от которого я, может быть, при дальнейшем размышлении откажусь.

— Вы хотите получить от меня совет. Но я плохой советчик. Для меня дать совет, по сути, всегда значит предать. Совет — трусливое отступление перед будущим, являющимся пробным камнем нашего настоящего. Но проверки боится лишь тот, у кого нечистая совесть. Человек, не выполняющий задачи своего времени. Однако кто совершенно точно знает свою задачу? Никто. Потому у каждого из нас нечистая совесть, от которой хочется убежать — как можно скорее уснув.

Г. Яноух заметил, что Иоганнес Р. Бехер в одном стихотворении [168] назвал сон дружеским визитом смерти.

— Это верно. Возможно, моя бессонница лишь своего рода страх перед визитером, которому я задолжал свою жизнь.

О книге Альберта Эренштайна [169] «Тубуч» с двенадцатью рисунками Оскара Кокошки:

— Такая маленькая книжка, и так много шуму в ней. «Вопль человеческий»… Так, кажется, называется книга стихотворений Альберта Эренштайна.

— Вы, значит, хорошо знаете его?

— Хорошо? Живущих никогда не знают. Настоящее — это изменение и превращение. Альберт Эренштайн — одно из явлений настоящего. Он потерянный в пустоте, кричащий ребенок.

— А что вы скажете о рисунках Кокошки?

— Я их не понимаю. Рисунок — производное от слов «рисовать», «разрисовать», «обрисовать». Мне они обрисовывают лишь великий внутренний хаос и сумятицу художника.

— Я видел на выставке экспрессионистов его большую картину, где изображена Прага.

— Большая… С зелеными куполами церкви св. Николая в середине?.. На картине крыши улетают. Купола как зонтики на ветру. Весь город взлетает и улетает. Но Прага стоит — вопреки всем внутренним раздорам. И это как раз изумительно в ней.

Г. Яноух переложил на музыку два стихотворения Иоганнеса Шляфа [170] и послал ему экземпляр нот. В ответ он получил длинное письмо Шляфа, которое показал Кафке.

— Шляф так трогателен. Мы с Максом Бродом навестили его, когда были в Веймаре. Он знать ничего не хотел о литературе и искусстве. Весь его интерес был сосредоточен на том, чтобы опровергнуть существующую Солнечную систему.

— Недавно я видел толстую книгу Шляфа, где он объявляет Землю центром Космоса.

— Да, это и тогда уже было его идеей, в правильности которой он хотел нас убедить своим собственным объяснением солнечных пятен. Он подвел нас к окну мещанской квартиры и показал Солнце в старый школьный телескоп.

— Вы смеялись?

— Что вы! Тот факт, что с помощью этого смешного наследия старины он отваживается выступить против науки и Космоса, был настолько комичен и вместе с тем трогателен, что мы чуть было не поверили ему.

— Что же помешало вам?

— Собственно говоря, кофе. Он был скверный. Мы ушли.

Г. Яноух рассказал Кафке слышанную им историю о том, что лейпцигский издатель Курт Вольф в восемь часов утра отклонил перевод Рабиндраната Тагора, а через два часа погнал издательского редактора на почту, чтобы вернуть рукопись, так как узнал из газеты, что Тагору присуждена Нобелевская премия.

— Странно, что он отклонил. Тагор ведь не так далек от Курта Вольфа. Индия — Лейпциг, это расстояние только кажущееся. В действительности же Рабиндранат Тагор лишь переодетый немец.

— Может быть, учитель?

— Учитель? Нет, не это, но саксонцем он мог бы быть — как Рихард Вагнер.

— Стало быть, мистик в пресловутом непромокаемом пальто?

— Нечто в этом роде.

Г. Яноух дал Кафке немецкий перевод индийской книги о религии «Бхагавадгита».

— Документы индийской религии привлекают и в то же время отталкивают меня. В них, как в дурмане, есть что-то притягательное и пугающее. Все эти йоги и маги покорили естественную жизнь не пламенной любовью к свободе, а молчаливой, холодной ненавистью к жизни. Источник индийских религиозных упражнений — глубочайший пессимизм.

В ответ на напоминание Г. Яноуха об интересе Шопенгауэра к индийской философии религии:

— Шопенгауэр — мастер языка. Этим определяется и его мышление Его непременно нужно читать ради одного только языка.

Увидев у Г. Яноуха томик стихов Михаэля Мареша [171]:

— Я знаю его. Он ярый анархист, которого в «Прагер тагблатт» терпят как курьез.

— Вы не принимаете всерьез чешских анархистов?

— Это очень трудно. Эти люди, которые называют себя анархистами, так милы и приветливы, что нельзя не верить каждому их слову. Но в то же время — именно из-за этих особенностей — нельзя верить, что они действительно могли бы стать этакими разрушителями мира, как они утверждают.

— Вы, значит, знаете их лично?

— Немного, Очень милые, веселые люди.

В связи с выходом нового номера издаваемого Карлом Краусом [172] журнала «Факел»:

— Он великолепно разделывает журналистов. Только заядлый браконьер может быть таким строгим лесничим.

О маленьких, блестяще написанных эссе Альфреда Польгара [173], часто появлявшихся на страницах «Прагер тагблатт»:

— Его фразы так гладки и приятны, что чтение Альфреда Польгара воспринимаешь как своего рода непринужденную светскую беседу и совсем не замечаешь, что на тебя, собственно говоря, влияют и воспитывают тебя. Под лайковыми перчатками формы скрывается твердая, бесстрашная сила содержания. Польгар — маленький, но деятельный маккавеец в стране филистеров.

Возвращая Яноуху книгу стихотворений Франсиса Жамма [174]:

— Он так трогательно-прост, так счастлив и силен. Жизнь для него — не эпизод между двумя ночами. Он вообще не знает темноты. Он и весь его мир надежно укрыты во всемогущей длани божьей. Как дитя, он обращается к боженьке на «ты», словно к члену своей семьи. Потому он и не стареет.

По поводу романа Альфреда Дёблина «Три прыжка Ван-Луня «:

— Это большое имя среди новых немецких романистов. Кроме этой его первой книги, я знаю только несколько небольших рассказов и странный любовный роман «Черный занавес». Мне кажется, Дёблин должен воспринимать зримый мир как нечто абсолютно несовершенное, и творчески дополнить этот мир призвано его слово. Это мое впечатление. Но если вы будете внимательно его читать, вы придете к тому же.

О книге Альфреда Дёблина «Черный занавес, роман о словах и случайностях»:

— Я не понимаю этой книги. Случайностями называют стечение событий, причинность которых неизвестна. Но без причинности нет мира. Поэтому случайности существуют, собственно, не в мире, а лишь здесь. (Кафка дотрагивается левой рукой до лба.) Случайности существуют только в нашей голове, в нашем ограниченном восприятии. Они — отражение границ нашего познания. Борьба против случайности — всегда борьба против нас самих, борьба, в которой мы никогда не можем стать победителями. Но об этом в книге ничего нет.