Собрание сочинений. Т. 9.

Луиза, рыдая, упала на стул, а взволнованный Лазар стал большими шагами ходить по комнате.

— Слезы ни к чему, дорогая, — продолжала Полина. — Поистине ты очень нетерпима, во многом ты сама виновата… А ты, мой бедный друг, можно ли так грубо обращаться с ней? Это отвратительно, а я думала, что у тебя доброе сердце… Да, да, вы большие дети, и оба одинаково виноваты, вы не знаете, что еще придумать, только бы мучить друг друга. Но я не желаю, слышите, не желаю видеть грустные лица… Сейчас же поцелуйтесь!

Она пыталась смеяться, она уже не ощущала недавнего трепета, который так беспокоил ее. В ней осталось лишь сострадание, она искренне хотела, чтобы они поцеловались у нее на глазах, убедиться, что ссора окончена.

— Поцеловать его? Нет, ни за что! — сказала Луиза. — Он наговорил мне слишком много дерзостей.

— Никогда! — воскликнул Лазар.

Полина от души расхохоталась.

— Ну, хватит дуться. Ведь вы знаете, что я великая упрямица… Обед подгорает, гости ждут… Я подтолкну тебя, Лазар, если ты откажешься повиноваться. Ну-ка, становись перед Луизой на колени. Обними ее, так, так, покрепче!

Полина заставила их обняться и весело, с торжествующим видом смотрела, как они целуются. Ни тени досады не промелькнуло в глубине ее ясных глаз. Огонь радости горел в ней ярким пламенем, возвышая ее над ними. Лазар, снедаемый угрызениями совести, обнимал Луизу, а она, в матине, с обнаженными руками и шеей, отвечала на его ласки, рыдая еще сильнее.

— Сами видите, это лучше, чем ссориться. Я убегаю, вы уже не нуждаетесь во мне.

Распахнув дверь, она громко захлопнула ее, и позади остался этот приют любви с приготовленной на ночь постелью, разбросанной одеждой и запахом гелиотропа, который теперь умилял ее; он казался ей союзником, он поможет супругам окончательно помириться.

Внизу, на кухне, Полина стала напевать, помешивая рагу. Она подбросила хворосту в печку, подняла вертел с уткой и опытным глазом окинула жаркое. Стряпня забавляла Полину, она надела большой белый фартук и была счастлива, что может накормить всех, что не гнушается черной работой, что близкие будут обязаны ей сегодня и своим весельем, и своим здоровьем. Теперь, когда благодаря ей Лазар и Луиза помирились, она мечтала устроить для них праздничный обед, что-нибудь очень вкусное, пусть только едят с аппетитом и улыбаются за столом.

Тут она вспомнила о дяде и племяннике, выбежала на террасу и была очень удивлена при виде Лазара, сидевшего подле ребенка.

— Как! — воскликнула она. — Ты уже здесь?

Лазар лишь кивнул головой, им снова овладело равнодушие, усталость, плечи его ссутулились, руки повисли как плети. Полина с тревогой спросила:

— Надеюсь, вы не принялись за старое, как только я вышла?

— Нет, нет, — сказал он наконец. — Луиза одевается и скоро придет. Мы простили друг друга. Но надолго ли? Завтра произойдет какая-нибудь новая история, и так ежедневно, ежечасно! Разве можно переломить себя, разве можно что-либо изменить?

Полина стала серьезной, в глазах ее появилась печаль, и она опустила их. Он прав, она предвидела череду одинаковых, однообразных дней, непрерывно возникающие ссоры, которые ей придется улаживать. Да и она сама не была уверена в том, что окончательно исцелилась, что никогда не поддастся своей неистовой ревности. Ах! все повторяется, и эти повседневные невзгоды тоже! Но Полина тут же подняла глаза, ведь она привыкла преодолевать себя. Посмотрим, кто скорее устанет — они ссориться или она мирить их. Эта мысль развеселила ее, и она, смеясь, поделилась ею с Лазаром. Она останется без дела, если в доме наступит мир! Ей станет скучно, нужно же лечить какие-нибудь болячки.

— Где доктор и аббат? — спросила Полина, удивленная их отсутствием.

— Вероятно, они на огороде, — ответил Шанто. — Аббат хотел показать доктору наши груши.

Полина собралась было выйти, но взгляд ее упал на маленького Поля.

— Вот мы и проснулись! — воскликнула она. — Смотри, он уже бегает!

И правда, Поль, встав на коленки, начал ползать по красному одеялу, он убегал на четвереньках, озираясь. Но не успел он добраться до кучи песка, как споткнулся о складку одеяла и, покачнувшись, опрокинулся на спинку, платьице его задралось, а ножки и ручки болтались в воздухе. Розовое обнаженное тельце барахталось на фоне красного одеяла и походило на расцветший пион.

— Хорош! Показывает нам все свое достояние, — весело продолжала Полина. — Погодите, сейчас увидите, как он стал ходить со вчерашнего дня.

Она опустилась на колени подле малыша и попыталась поставить его на ноги. Он развивался как бы нехотя, даже отстал для своего возраста, одно время боялись, что у него будут слабые ножки и он не скоро научится ходить. Поэтому вся семья была в восхищении, глядя, как он делает первые шаги, хватаясь ручонками за воздух и падая при малейшем препятствии.

— Ну, брось баловаться! — твердила Полина. — Докажи нам, что ты мужчина… Так, держись крепче, иди обними папу, а потом обнимешь деда.

Повернув осунувшееся от острой боли лицо, Шанто наблюдал за внуком. Несмотря на свое подавленное настроение Лазар тоже принял участие в игре.

— Иди сюда, — сказал он ребенку.

— Да не так! Протяни ему руки, — объяснила Полина. — А то он боится, он должен заранее знать, где упадет… Ну-ка, мое сокровище, смелее!

Нужно было сделать три шага. Раздались возгласы умиления, всех охватил безмерный восторг, когда Поль прошел это небольшое расстояние, раскачиваясь, как неуверенный в себе канатоходец. Он рухнул в объятия отца, который поцеловал его в реденькие волосенки; и он смеялся захлебывающимся, восхитительным смехом, как все маленькие дети, широко открывая рот, влажный и яркий, как роза. Крестная хотела заставить его говорить, но язык мальчугана явно отставал от ног, он издавал лишь гортанные крики, в которых одни только родные могли разобрать слова «папа» и «мама».

— Это еще не все, — сказала Полина, — он обещал обнять деда… Ну как? На этот раз предстоит целое путешествие!

По меньшей мере восемь шагов отделяли стул Лазара от кресла Шанто. Никогда Поль еще не пускался в такое далекое странствие. Это было серьезное испытание. — Полина стала на пути, чтобы предупредить беду. Минуты две пришлось убеждать малыша, наконец он двинулся, растерянно размахивая ручонками. Один миг Полине казалось, что придется его подхватить. Но он ринулся вперед, как положено смелому мужчине, и уткнулся в колени деда. Раздались крики «браво».

— Видели вы, как он бросился?.. Да, он молодец, наверняка будет храбрым малым.

Теперь его заставили раз десять проделать этот путь. Он уже бесстрашно кидался вперед по первому зову, переходил от деда к отцу и потом снова возвращался к деду, громко смеясь, очень довольный этой игрой, вот-вот готовый упасть, словно земля дрожала под его ногами.

— Еще раз к папе! — крикнула Полина.

Лазар начал уставать: дети, и даже его собственный ребенок, быстро надоедали ему. Видя сына таким веселым и окрепшим, Лазар подумал, что это маленькое существо переживет его, вероятно, закроет ему глаза, и тут несчастного охватила дрожь и начал душить страх. С тех пор как он решил прозябать в Бонвиле, его беспокоило лишь одно: он, конечно, умрет в комнате, где умерла его мать. Он ни разу не поднимался по лестнице, не подумав, что когда-нибудь неизбежно его гроб пронесут здесь. Коридор в одном месте сужался, поворот был трудный, и Лазар беспокоился, удастся ли людям пройти с гробом. По мере того как шли годы и Лазару оставалось жить все меньше и меньше, мысль о смерти ускоряла распад его существа, уничтожая остатки мужества. Он конченый, бесполезный человек, говорил про себя Лазар. «К чему барахтаться?» — спрашивал он, опустошенный бездействием и скукой.

— Еще раз к дедушке! — кричала Полина.

Шанто даже не мог протянуть руку, чтобы подхватить маленького Поля. Тщетно он раздвигал колени, хрупкие пальчики, которые цеплялись за его брюки, причиняли ему нестерпимую боль, и он испускал протяжные стоны. Малыш, живя рядом, уже привык к вечным стонам старика; вероятно, в его едва пробудившемся сознании сложилось представление, что все дедушки так кряхтят. Но сегодня, когда Поль уткнулся в колени деда, вскинул головку и увидел старика при ярком дневном свете, он перестал смеяться. Обезображенные руки Шанто напоминали чудовищные обрубки; красное лицо, изборожденное глубокими складками, искаженное страданием, было слегка повернуто вправо, а все тело в буграх и изломах напоминало разбитую и плохо склеенную каменную статую святого. Поль с удивлением смотрел на деда, который казался таким старым и больным при ярком солнечном свете.