Кабахи

— Не мое дело. Я записал шестьдесят три кило на вас обоих. Вышло тридцать одно кило с половиной на каждого. Ну, снимай мешок. Люди торопятся. И других надо вовремя отпустить.

— Тогда удержи и с меня. Ведь и я был с ними тогда. Втроем мы зерно возили, втроем и должны за него отвечать. — Лексо вышел вперед со своим мешком.

— С тебя никто не спрашивает. Не суйся вперед без спросу, как Цотне Дадиани. Шекспир сказал…

— Что сказал Шекспир, не знаю, а я говорю: раздели недостачу на троих. Раз с этих удерживаешь — удержи и с меня. И я там был.

— Пожалуйста. Мне не жалко. Не моя печаль… Глупая голова всегда в проигрыше. Ни государство, ни колхоз на свое добро позариться не позволят.

— А то ты свое отдашь и на чужое не позаришься!

— Эй ты, ублюдок, сиди лучше в уголке да помалкивай, как бы на тебя кто не наступил!

— Я тебе такой угол покажу…

— Ну, ну смотри у меня!

— Брось дурить!

Надувной, сидевший до сих пор в молчании на куче пшеницы, встал, схватился за свой полный и увязанный мешок и подтащил к весам.

— Лео прав, ребята. Нельзя ни по заготовкам зерно недодать, ни колхозное присвоить. Только Дата и Шота ни в чем не виноваты. Выдай обоим, сколько им полагается, пусть забирают. Ту пшеницу, Бочоночек, я взял. Вот мой мешок — отбери у меня шестьдесят три кило.

Глава восьмая

1

Шавлего остановился и посмотрел вверх. На верхушке кипариса заливался самозабвенной песней дрозд. Верхушка раскачивалась под ветром. Время от времени дрозд задирал хвост, наклонялся, чтобы удержать равновесие, и усаживался покрепче. Оборотившись к Цив-Гомборскому хребту, он исступленно славил дневное светило, смотревшее с зенита сквозь легкую мглу.

Шавлего любил этот сад. С тех пор как в Телави разбили новый большой парк, горожане редко заглядывали сюда. Но в самое последнее время старый сад обновили, посадили в нем много новых деревьев. Столетние вязы, липы и ясени переплелись ветвями, как обнявшиеся танцоры в круговой пляске, разросшийся плющ обвивал зубцы замка Ираклия. Испещренные бойницами, кое-где выщербленные ядрами стены гордо взирали с высоты на город, суетившийся у их подножия. Время избороздило трещинами крепкие бастионы, повредило зубчатые венцы надменных башен. Четырехугольную башню главных ворот замка надстроили — возвели над ней некую пародию на современное здание — и внесли этим резкий диссонанс в строгий архитектурный замысел ансамбля цитадели.

Давно уже Шавлего не совершал такой основательной прогулки по Телави. Как все здесь изменилось — город казался ему почти незнакомым.

Новые, многоэтажные дома.

Административные здания.

Гостиница и больница.

Великолепная турбаза и общежитие пединститута.

Огромный, еще не законченный стадион под горой Надиквари…

В центре города воздвиглись внушительные корпуса новых универмагов — по-современному легкие, светлые и просторные. Рядами тянулись многочисленные магазины, на тротуарах, на поворотах улиц были разбросаны торговые киоски и палатки.

Город был опутан частой сетью ресторанов, столовых, пивных, хинкальных и закусочных.

На главной улице, против музыкальной школы, на глазах вырастал еще один огромный универмаг. Его второй этаж скоро должен был скрыть под собой старое, облупленное, не слишком приятное для глаза низкое здание. И по-прежнему, так же как в детские годы Шавлего, робко ютилось, прижавшись задней стеной к старому саду, скромное одноэтажное строение — библиотека с читальней. Главная, центральная городская публичная библиотека!

Стремительные потоки машин, мчащихся в разные стороны, создавали в городе сутолоку. Множество легковых автомобилей старых и новых марок сновало по улицам…

«И куда это запропастился Надувной? Пошел доставать машину… Держу пари — считает камешки во дворе у заведующего винной точкой…»

Мимо проехала «Победа», свернула в соседний переулок и остановилась. Из машины вышел Купрача.

— Целую неделю тебя не видел!

— Не мудрено — я не выходил из дому.

— Хотел бы я знать, что ты пишешь такое, что даже поглядеть на солнышко недосуг?

— Тебе вряд ли будет интересно.

— А все-таки?

— Исследование: новая технология переработки ресторанных объедков в сырье для изготовления хинкали.

— Смотри, изобретений у меня не красть, а то в суд подам, Хоть в долю возьми.

— Согласен. Ну, я еду в Чалиспири.

— И я туда же. Сейчас вынесу бочонок, и поедем.

— Это и есть наш винный подвал?

— Он самый. Спускайся со мной — не пожалеешь.

— Я подожду в машине.

Шавлего сел в машину и захлопнул дверцу.

Через несколько минут они проехали через город и покатили по шоссе.

— Слыхал я, будто ты решил покинуть наши края?

— Верно.

— Совсем уезжаешь?

— Совсем. А что?

— Да так. Не хочу, чтобы ты уезжал.

— Монах бежит — монастырь остается на месте… Разве тебе не спокойней будет без меня?

— Нет. Того, что ты имеешь в виду, мне и до твоего приезда хватало. И сейчас хватает. А к тебе я привык. Без тебя в деревне станет пусто. Только не пойми меня как-нибудь иначе. Я такой человек — с самим господом богом чиниться не стану: образования, правда, не получил, но как попадется книга под руку, непременно прочитаю. Всякие я книги читал, и из истории тоже.

— Чудной ты человек, Симон.

— Уж какой есть. Буду огорчен, если уедешь. Ей-богу, буду очень огорчен.

— А если не уеду, может статься, наглухо закрою тебе путь к золотоносной жиле.

— Ты об этом не печалься. Ты мне один путь закроешь — я найду сто других лазеек. Жизнь будет всегда идти своим путем. Жизнь не обманешь. Это не река, чтобы перебрасывать ее из одного русла в другое. Если и удастся перебросить, то ненадолго. Так оно установлено от века богом или природой: будут на свете всегда высшие и низшие, жирные и тощие, так же как узкое и широкое, легкое и тяжелое, длинное и короткое. Вот это и есть самая главная философия. В старину господа обманывали рабов: на том свете, дескать, вы станете господами, а мы в слуг превратимся. Разве это не вздорная выдумка? Какой толк — ведь все равно остались бы высшие и низшие; одни были бы господами, другие рабами. Ничего бы не переменилось. А вот видишь — более хитрой лжи не смогли придумать. Таков этот свет. Уравнять всех невозможно. От сотворения мира одни ищут брод, чтобы через реку перейти, а другие не могут глоток воды раздобыть, пропадают от жажды.

— Мне эта философия недоступна. И у меня с тобой все равно никогда не будет взаимного понимания. Это — волчья философия. Ты должен благодарственный молебен отслужить по случаю моего отъезда. Есть старинная индийская пословица: «В лесу, где нет тигра, шакал и тот — раджа». Только знай: в этом лесу остается тигр, который положит конец твоему владычеству гораздо раньше, чем ты даже можешь предположить.

Губы Купрачи скривила насмешливая улыбка.

— Знаю, на кого намекаешь, но пусть тебя не обманывают его разглагольствования. Такие говорят одно, а делают другое. Купрача видал людей поопаснее. А я тебе скажу вот что: нет безвыходных положений, есть только неверные пути. Ты вот про индийцев знаешь, а я тебе турецкую мудрость напомню: «Поступай так, как мулла говорит, а не так, как мулла поступает». Ну, а о волках — это ты мне напрасно… Я давно уже сыт по горло. Сейчас я скорее похож на льва, которого радует победа, а не добыча.

— Жаль мне, что у тебя, как ты говоришь, нет образования. Может, тогда ты пошел бы другим путем.

— По какой канаве воду ни пускай, она в конце концов отыщет свое природное русло. Будь я образованным человеком, сумел бы найти не сто, а сто два обходных пути. Что для одного полезно, то для другого — смерть. То, что одни бранят и проклинают, другие славят и почитают. Как-то разговорился я в Москве, в гостинице, с одним человеком. Он восхвалял Чингисхана, превозносил его до небес. А спроси-ка те народы, чьи страны Чингис предал огню и мечу! Я убежден, что наш погубитель шах Аббас считается в истории Ирана величайшим героем, так же как истребитель сельджуков Давид Строитель — в истории Грузии, Таков порядок в мире, так уж он вертится.