Рассказы по понедельникам

День клонился к закату, выстрелы постепенно удалялись, становились реже. Потом все затихло… Конец… Мы потихоньку вернулись в поле, чтобы узнать о судьбе нашей стаи. Проходя мимо деревянного домика, я увидел нечто ужасное.

На краю канавы рыжие зайцы, серые кролики с белыми хвостиками лежали, вытянувшись в ряд. Сведенные смертью лапки словно молили о пощаде; затуманенные глаза, казалось, плакали. Красные, серые куропатки, с «подковой» на груди, как у моего товарища, и совсем юные, вроде меня, у которых был еще пушок под перьями, лежали на земле. Знаете ли вы что-нибудь печальнее зрелища мертвой птицы? Птичьи крылья так полны жизни! Сложенные и закостеневшие, они приводят в содрогание… Большая прелестная косуля, казалось, спокойно спала, высунув розовый язычок, как бы собираясь облизнуть губы.

Склонившись над окровавленными жертвами, охотники подсчитывали добычу, убирали ее в ягдташи, волоча за поломанные лапки, за перебитые крылья, без малейшего уважения к свежим ранам. Собаки, взятые на поводок, скалили клыки, как бы готовясь по первому знаку снова броситься в чащу.

Солнце уже садилось вдали, и, глядя, как все они — люди и собаки, — измученные, уходили, отбрасывая длинные тени на бугристую землю, на мокрые от вечерней росы тропинки, я проклинал их. О, как я ненавидел всю эту шайку!.. Ни у меня, ни у моего спутника не хватало духу послать обычный прощальный привет догоравшему дню.

По пути домой нам попадались несчастные зверьки, убитые случайной пулей и оставленные на съедение муравьям. Мыши с испачканными землей мордочками, подстреленные на лету сороки и ласточки лежали на спине, вытянув окоченевшие лапки навстречу осенней ночи, а ночь быстро спускалась, светлая, холодная и сырая. Но сильнее всего раздирал душу протяжный тоскливый зов, доносившийся то с лужайки, то с опушки или из прибрежного тростника — одинокий, тревожный — зов, не находивший отклика.

ЗЕРКАЛО

© Перевод Н. Касаткиной

В северных краях, на берегу Немана, очутилась пятнадцатилетняя креолочка, вся розовая и белая, как цветок миндаля. Она явилась с родины птичек колибри, и принес ее ветер любви… Земляки-островитяне уговаривали ее:

— Не езди на материк, там такой холод!.. Ты не переживешь зимы.

Но креолочка не верила в ужасы зимы, а холод ощущала, только когда лакомилась шербетом. К тому же она была влюблена и не боялась смерти… Итак, она прибыла на север в неманские туманы, со всеми своими веерами, сетками от москитов, с гамаком и золоченой клеткой, наполненной птицами ее родины.

Когда владыка севера Дед Мороз увидел этот дар юга, принесенный ему с островов солнечным лучом, сердце старика растаяло от жалости. Понимая, что холод вмиг прикончит и девчурку и птичек колибри, он поспешил засветить свой желтый солнечный шар, а сам нарядился в летний убор, чтобы встретить южную гостью… Креолка поддалась на обман, приняла недолгий, но тяжкий северный зной за постоянное тепло, вечнозеленую темную хвою за свежую зелень весны, повесила гамак в глубине парка между двумя соснами и знай себе покачивается и обмахивается веером целый божий день!

— Вот ведь какая жара на севере! — смеясь, говорила она.

Все же что-то тревожило ее. Отчего в этом непонятном краю дома без веранд, зато стены толстые-претолстые и повсюду ковры и тяжелые драпировки? На что могут быть нужны пузатые изразцовые печи и поленницы дров, сложенные во дворах? На что нужны накидки из голубых лисиц, теплые шубы, всевозможные меха, запрятанные в шкафах?.. Ей, бедняжке, вскоре предстояло это узнать.

Проснувшись однажды утром, креолочка почувствовала, что ее пробирает дрожь. Солнце скрылось, а с темного, низко нависшего неба, приблизившегося за ночь к земле, падали бесшумные белые пушинки, как будто с веток хлопчатника… Зима пришла! Пришла зима! Ветер свищет, печи гудят. Колибри уже не щебечут в своей золоченой клетке. Неподвижны их голубые, розовые, рубиновые, изумрудные крылышки. Жалко смотреть, как, застыв и нахохлившись от холода, жмутся друг к другу птички с тонкими клювиками и глазками в виде булавочных головок. В глубине парка трясется заиндевевший гамак, а ветки сосен превратились в стеклянные шнуры… Креолочке холодно и страшно выйти из дому.

Сжавшись в комочек возле камина, подобно своим колибри, она весь день смотрит в огонь и греется на солнце воспоминаний. В пылающем жаром очаге ей видится родной край: залитые солнцем набережные, из сахарного тростника струится сладкий коричневый сок, в золотистой пыли кружат зерна маиса. А послеобеденный отдых за светлыми занавесями на соломенных циновках! А звездные вечера, светящиеся мошки, мириады крылышек, жужжащих среди цветов и в сетке тюлевого полога!..

А пока она грезит у камина, зимние дни становятся все короче, все темнее. Каждое утро в клетке подбирают мертвую птичку. Вскоре их остается всего две, два комочка зеленых перьев, которые, нахохлясь, жмутся друг к Другу…

Настало утро, когда креолочка уже не могла встать. Как маонское одномачтовое суденышко, [19] затертое среди северных льдов, ее тоже сковал и обессилил мороз.

В комнате темно и уныло. Иней накинул на окно густую завесу матового шелка. Город как будто вымер, и на безмолвных улицах слышно только жалобное пыхтение паровика, очищающего путь от сугробов снега. Лежа в постели, креолка раскрывает веер, любуется унизывающими его блестками или глядится в зеркала, привезенные с родины и опушенные пестрыми павлиньими перьями.

Все темнее, все короче становятся зимние дни. Креолочка томится и тоскует под кружевным пологом. Больше всего огорчает ее, что с кровати не видно камина. Ей кажется, будто она вторично лишилась родины…

Время от времени она спрашивает:

— Огонь горит?

— Конечно, детка, горит. Камин так и пылает. Слышишь, как потрескивают дрова, как громко стреляют шишки?

— В самом деле?

Но как она ни наклоняется, огня ей не видно, и это приводит ее в отчаяние.

Вот она, бледная и печальная, положив голову на самый край подушки, смотрит вечером в ту сторону, где пылает чудесный незримый огонь, а к постели подходит ее возлюбленный и берет одно из зеркал, лежащих на одеяле:

— Голубка моя! Тебе хочется видеть огонь… Погоди, сейчас я это устрою…

Он становится на колени возле камина и пытается с помощью зеркала направить на нее отблеск волшебного огня:

— Видишь теперь?

— Нет, ничего не вижу.

— А сейчас?»

— Пока еще нет…

И вдруг сноп огня озаряет ее лицо, все ее тело.

— Да, да, вижу! — радостно вскрикивает креолка и умирает со счастливым смехом, унося два огонька в глубине зрачков.