Следы на песке

Николь запустила снежком в ближайшую статую. Резкое движение ее руки разрушило мерзлую неподвижность пейзажа. Снежная пыль мерцающим облачком опустилась на землю.

— Ненавижу, — сказала она сердито, — когда что-нибудь остается без изменения!

Джейку не было дела ни до холодов, ни до новостей, которые день ото дня становились все более мрачными. Когда — слишком редко — они с Анни бывали вместе, он думал только о ней; когда ее не было с ним, бесконечно гадал, где она, с кем, чем занимается. В Париже некоторые продукты стали продавать нормированно, и Анни, похоже, тоже решила себя ограничивать. Случалось, что Джейк не видел ее целыми неделями и чувствовал, как его начинает распирать звериная злоба, но потом она стучалась к нему в дверь или появлялась в баре, и вся его ярость тут же сходила на нет. Порой, досадуя на ее постоянные исчезновения, на ее независимость и самоуверенность, он принимал решение освободиться от Анни, но их разрыв длился лишь до первого ее телефонного звонка или письма.

Однажды она привела его к себе, в комнатку, которую снимала неподалеку от кладбища Пер-Лашез. В одном углу стоял пресс, в другом — стол с чернилами и резцами, на полу валялся матрас, а больше ничего в комнате не было. Они занимались на матрасе любовью, а потом закурили и тихо лежали, сонные от удовольствия, глядя на кольца дыма, плывущие под потолком. Анни сказала: «Пожалуй, нам надо пожениться» таким ровным и будничным тоном, что Джейк сначала решил, что ослышался.

— Извини?

— Я сказала — пожалуй, нам надо пожениться.

Он засмеялся.

— Мистер и миссис Мальгрейв выходят из церкви. Представляешь себе эту картину? Что бы ты надела, Анни? Белое атласное платье или свой халат, заляпанный краской?

Анни промолчала. Он не видел ее лица, только жесткие темные волосы, рассыпавшиеся по его плечу. Его слова гулким эхом отозвались в пустой, неприбранной комнате.

В начале мая, после капитуляции Норвегии, Руфус уехал в Лондон, оставив квартиру Луису и Джейку. 15 мая капитулировала Голландия; немецкая армия неудержимо продвигалась на юг. Как-то раз Джейк с Луисом выпивали в баре, и Джейк заметил в глазах друга затравленное выражение. Он попытался развеселить Луиса, но тот только посматривал на него из-под нахмуренных бровей и отделывался короткими фразами. А через несколько дней Джейк, вернувшись с работы, нашел на столе записку: «Уехал в Мексику через Северную Африку. Не поминай лихом. No pasaran!». ^[21] Джейк скомкал записку и выбросил в окно. Немецкая армия вышла к Ла-Маншу. Квартира казалась Джейку слишком большой, пустой и гулкой. Он уговаривал Анни переселиться к нему, раз Луис с Руфусом уехали, но она только улыбалась, качала головой и говорила:

— Ну уж нет, Джейк. Не думаю, что из этого выйдет что-то хорошее. Ты слишком неаккуратен, и мне для работы требуется одиночество.

Его не покидало чувство, что все кончается, все утекает сквозь пальцы. Он пытался держаться за то, что недавно обрел: за Париж, за свое странное, неустойчивое счастье с Анни. К концу мая, когда он получил письмо от Фейт, уже почти все его друзья уехали из Парижа. Прочитав письмо, Джейк сунул его в карман. Он не мог выполнить просьбу Фейт и поехать домой, потому что уже две недели не виделся с Анни. Он знал, что она, в отличие от Руфуса и Луиса, не покинула Францию, потому что несколько раз приходил к ее дому, заглядывал в окно и видел одежду, аккуратно составленную посуду, но главное — чернильницы, пресс и резцы, уезжая из страны, она могла бросить одежду и свои щербатые чашки, но ни за что не оставила бы инструменты.

Теперь он читал газеты и постоянно слушал радио — в баре и дома. Немецкие танки беспощадно ползли на юг, французская армия распадалась под их натиском, остатки Британского экспедиционного корпуса ждали эвакуации у берегов Дюнкерка и в Париж повалили беженцы с севера. Голландский фермер, разместивший свою скотину у ограды Дома Инвалидов, на окраинах города — бесконечные потоки запыленных, громыхающих автомобилей, набитых бабушками и детишками, и на крыше каждого — по матрасу, — все эти картинки напоминали полотна сюрреалистов. В небе кружились немецкие самолеты и сбрасывали бомбы на предместья Парижа. Джейк, вспоминая Испанию, прикидывал возможные варианты развития событий.

Однако кафе по-прежнему были полны женщин в нарядных платьях и нетерпеливых мужчин, заказывающих пиво, а студенты все так же рылись на книжных развалах на левом берегу Сены. Плакаты со стен призывали парижан: «Граждане! К оружию!».

10 июня Париж показался Джейку городом-призраком. На Елисейских полях царила тишина: богатеи, оседлав свои автомобили, покинули город. Остались только фаталисты, любопытные да несколько американцев, которым, вероятно, казалось, что их защитит гражданство. Пылало солнце — тяжелый бронзовый диск в небесах. Джейк не пошел на работу, а отправился кочевать от бара к бару, от кафе к кафе, по тем злачным местам, которые умудрился запомнить в Новый год. Он искал Анни.

После полудня его усилия были вознаграждены. Сенегалец-саксофонист, растягивая слова, сказал ему:

— Анни? Видел ее пару часов тому назад, приятель. Говорила, что едет на вокзал.

Джейк со всех ног рванул вдоль набережной к вокзалу. Он взмок от пота, рубашка липла к спине. На Аустерлицком вокзале он увяз в толпе, запрудившей площадь. И хотя Джейк толкался и пихался, хотя он был моложе, сильнее и выше большинства, все равно он продвигался страшно медленно. Он плыл против течения людского потока, охваченный чувством беспомощности и страхом, что больше никогда не увидит Анни. С огромным трудом он заставил себя рассуждать трезво. Обогнув вокзал сзади, он наконец протолкался к воротам складов. Джейк перелез через решетку, стараясь не напороться на острые пики, и побежал, петляя между тележками, цистернами и коробками, к пассажирским платформам.

Толпа на платформах казалась сплошным монолитом. Дети не плакали, но личики их были сморщенными и какими-то старческими. Жалость к ним сначала поумерила пыл Джейка, но потом он вновь ввинтился в толпу. Люди передавали друг другу малышей через головы, чтобы тех не раздавили при посадке. Поезда стояли на путях не по порядку. Жара была невыносимой. Джейк видел, как пожилая женщина потеряла сознание, но не упала, со всех сторон стиснутая толпой. Пытаясь пробиться к поезду, Джейк все время высматривал Анни, выискивая взглядом в толпе темноволосых женщин.

Наконец он увидел ее. Она сидела у окна в вагоне всего лишь в нескольких ярдах от него. Паровоз выпустил клубы пара. Джейк замахал руками над головой, выкрикнул ее имя и, расталкивая всех на своем пути, рванулся вперед. Анни медленно повернулась, и ее глаза остановились на нем.

Она опустила стекло.

— Джейк! Что ты тут делаешь?

Он крикнул:

— Ищу тебя! — он пытался приблизиться к ней еще хотя бы на дюйм. — Я должен был тебя увидеть. Куда ты едешь?

— В Ниццу. Там мы встречаемся с Кристианом. — Джейк припомнил хризантемы, присланные ей в канун Нового года. — Мы собираемся пожениться.

Джейк застыл на месте, остановленный не столько толпой, сколько ее словами. Она крикнула:

— Ты должен позаботиться о своей семье, Джейк! За меня не волнуйся!

Наконец к нему вернулся дар речи.

— Ты же говорила, что он зануда. Ты не можешь выйти за него…

— У Кристиана есть ферма в Кении. Там я буду в безопасности.

Джейк ринулся вперед, простирая к ней руки. Ему казалось, что если он сумеет коснуться ее, она сразу же вспомнит, что они значат друг для друга, и выбросит из головы дурацкую мысль выйти замуж за какого-то нудного Кристиана. Свисток кондуктора совпал с его криком:

— Ты должна выйти замуж за меня!

Она улыбнулась.

— Кажется, мы это уже обсуждали, Liebchen.

Руки Джейка беспомощно опустились. Он вспомнил, как они лежали с Анни в постели и она сказала: «Пожалуй, нам надо пожениться». А он засмеялся.