За веру отцов

Из переулка появляются трое. Они пьяны, пот блестит на жарком солнце, катится по выбритым головам с длинными чубами, по лицам, по спинам. Один несет голое тельце ребенка, непонятно, живого или мертвого. Казаки орут, передразнивая еврейского мясника: «Свежая телятина, двенадцать грошей фунт, кошерная, покупайте!»

Наконец все затихает. Только донесся еще с окраинной улочки топот ног и короткий, тут же прервавшийся крик. Всюду валяются пьяные казаки, полуголые, обмотанные женскими шелковыми платками. Рядом — женские и детские тела. Кожаные переплеты еврейских книг, кусок пергамента от свитка Торы, порванные талесы и шубы, оловянные тарелки с остатками еды, куски турецкого ковра — все растоптано, все смешалось с кровью и пролитой водкой. Не понять, кто мертв, кто жив, но кажется, что все пьяны, и живые, и мертвые…

Долог летний день, казалось, не будет ему конца, и не будет конца ужасу и страданию. Проходят часы, но все так же светло и жарко. Но вот из степи начали надвигаться тени, и вскоре ночь укрыла город. Спокойно, черно вокруг, сияют звезды, на болотах квакают лягушки и гудят комары. Все как всегда. Но в опустевших домах — мертвая тишина. Только слышно, как кто-то играет на лире, и поет, и плачет над чьей-то судьбой.

На ночном кладбище, в тишине, что-то движется. Из-за надгробий появляются живые мертвецы. Некоторые закутаны в талесы, некоторые — в праздничных белых халатах, многие не успели надеть погребальное облачение, но тоже прячутся на кладбище: если погибать, то лучше здесь, у могил предков. Целый день ожидали смерти, но смерть не пришла. [37]

Из города доносятся крики погибающих. Уже прочитали предсмертные молитвы, каждый отыскал могилы своих близких и ждет возле них. Но день уже клонится к вечеру, а из города никто не появился. Крики затихли, и в людях вновь проснулась надежда. Оторвавшись от могил, мертвые заговорили друг с другом:

— Слава Богу, конец месяца, луны нет.

— Может, они скоро уйдут.

— Или помощь придет.

— Тссс…

Многие заранее готовят себе погребальное облачение. Теперь те, кто успел захватить на кладбище саваны, надели их: может, казаки примут за покойника, а если все же суждено погибнуть, то лучше быть готовым к погребению. Казалось, мертвые поднялись из могил и ходят среди живых.

— Нет у кого-нибудь кусочка хлеба? Сил нет, есть хочется, — спрашивала у всех старая еврейка в саване.

— Давно на том свете, а все еда на уме, — заметил кто-то.

— Что поделаешь? Пока душа в теле, без еды никак, — ответила женщина.

Семья Мендла тоже была на кладбище. Когда пришло несчастье, Мендл, как и многие другие евреи, хотел переправиться через реку, чтобы бежать в Тульчин. Но, увидев панику, царящую на берегу, решил, что, раз смерти все равно не избежать, лучше встретить ее на кладбище, среди своих. Целый день каждую минуту Мендл и его родные ждали смерти, не раз прощались друг с другом, прочитали предсмертную молитву. Шлойме старался утешить родных как мог. Говорил, что они попадут в рай, как все, кто погиб во имя Господа, рассказывал, какое там солнце, как встречает прибывших небесное воинство, как мудрецы и праведники сидят с коронами на головах и Всевышний учит с ними Тору, а ангелы играют на арфах. О будущем мире, где пребывают праведники всех поколений, Шлойме много читал в святых книгах и знал о нем гораздо больше, чем о настоящем. И что такое этот мир, где правят злодеи, где властвует ужас, по сравнению с будущим, вечным миром?

Шлойме удалось успокоить родных, они были готовы к предстоящему испытанию. Счастливы были родители, что их сын тут, рядом, что он стал их утешителем в этой великой беде. Они забыли о страхе, освободились от него и видели только вечный покой, уготованный им после смерти, и уже ждали ее как избавления.

Шлойме и его молодая жена сидели, прислонившись к надгробию. Ночь окутала их, звезды сияли в небе, с берега, из долины, долетали крики казаков, вспыхивали и гасли огоньки выстрелов, иногда слышалось чье-то приглушенное рыдание. Двойра прижимается к мужу. Не смерти она боится, — боится расставания, ей страшно потерять радость, которую она так недавно узнала. Теснее, крепче прижимается она к нему: пусть лучше они погибнут вместе, чем будут разлучены.

— Шлойме, мы только начали жить и уже должны расстаться. Не дал мне Бог стать матерью твоих детей.

— Двойра, Бог нас соединит, если мы хотим прийти к Нему в святости и чистоте. Там, на небе, мы вечно будем вместе, удостоимся видеть Божественный свет, пока не придет Избавитель, пока его рог не воскресит мертвых.

Внезапно их страх превратился в радость. Они сами не поняли, как это произошло, но почувствовали, что тишина и покой спустились на землю, легко стало у них на сердце, и вернулись слезы, высушенные близостью смерти. Улыбаясь сквозь слезы, Двойра сказала:

— Шлойме, я больше не боюсь смерти. Почему же они не придут, не освободят нас? Так хорошо было бы сейчас умереть! Так же хорошо, как опять пойти с тобой к свадебному балдахину.

— Не надо, Двойра. Пока мы живы, надо просить о жизни, а не о смерти.

— Для Всевышнего все возможно. Да, Шлойме, мы будем жить. Я так хочу жить для тебя, Шлойме, так хочу…

— Тише, Двойра, тише.

— Я так хочу быть с тобой, на этом свете или на том. Жить и знать, что ты со мной, — говорила Двойра, засыпая в объятиях Шлойме.

Шлойме сидел, не шевелясь, смотрел на жену. Такой слабой, такой беззащитной и прекрасной была она сейчас! Ему казалось, что он ее не узнаёт, все земное покинуло Двойру, небесный свет сиял на ее лице, будто это не она, а праматерь Рахель спустилась с неба, будто это сама Божественная душа явилась оплакать разрушенный Храм.

Глава 7

По воде

С наступлением ночи в людях проснулась надежда и воля к жизни. Мендл позабыл о смерти, энергия снова вернулась к нему. Он огляделся по сторонам. Все поняли, о чем он думает. Мендл посмотрел на спящую Двойру.

Она молода и красива. Если казаки схватят ее, они оставят ее в живых, но сделают с ней то, что хуже смерти. Все это понимали, хотя никто не высказал эти мысли вслух.

Тем временем кладбище пришло в движение. Люди появлялись из укрытий, собирались вместе, о чем-то тихо говорили. Это еще больше ободрило Мендла. Он встал.

— Мендл, куда ты?

— Хочу подойти к забору, посмотреть, может…

— Мендл…

— Тише.

— Куда ты пошел? Я тебя не пущу! — Юхевед попыталась остановить его. — Если умирать, лучше умрем вместе.

— Подойду к забору, может, есть какая-то надежда.

Двойра проснулась. Спросила, испуганно глядя по сторонам:

— Кто это играет? Я слышала музыку во сне.

И правда, издали доносился тихий звон крестьянской лиры. Страх вернулся. Кто-то сказал, что это идут казаки. Люди снова начали прятаться среди могил, старались не дышать, матери укрывали платками детей, чтобы те не закричали. Тихо стало на кладбище, только шелестели листья верб, а звон лиры все приближался.

Наконец струны смолкли и кто-то позвал:

— Евреи, пора! Чего вы ждете?

В слабом свете звезд стоял старый нищий с лирой в руке.

— Кто ты?

— Не узнаете? Это я, портной. Я говорю по-украински, вот и затесался среди гоев. Уходите скорее! Я слышал, они говорили, что на кладбище спряталось много евреев со своим золотом и серебром. Когда рассветет, они придут. Уходите!

— Куда?

— Река сейчас спокойная. Злодеи веселятся в городе, пьянствуют и грабят. Несчастен тот, кто это видел! Попробуйте перебраться на тот берег, здесь очень опасно.

Люди снова зашевелились, черные тени двигались среди надгробий, тихо переговариваясь друг с другом. Вдруг кто-то бросился бежать, кто-то вскрикнул.

— Тише, услышат, — отозвалось несколько голосов.

— Что вы делаете? Гои заметят.

— По одному, по одному, через поле, — командовал кто-то.