Кабахи

Русудан стояла, прислонившись к дверному косяку. Она похудела, вид у нее был измученный, и все же она была по-прежнему удивительно красива. Высокая грудь, тонкая талия, стройные ноги, точеное лицо, прекрасные темно-каштановые волосы и глубокие черные глаза. Она была так же привлекательна сейчас, как в самые счастливые свои времена.

Долго, молча смотрела Русудан на подругу. Потом горько улыбнулась и покачала головой:

— Несчастная… Куда более несчастная, чем я…

Пятясь под этим уничтожающим взглядом, Флора отступила до самой тахты, села, вся сжалась, притулившись в уголке, и снова крепко зажмурила глаза. От страха и стыда у нее как бы отнялся язык. Долго сидела она так — сидела, ожидая чего-то…

Прошло бесконечно долгое время — быть может, год. Два. Три. Или десять лет.

Когда Флора раскрыла глаза, Русудан не было в комнате. Вместо нее она увидела Шавлего.

Он, по-видимому, вошел так, что она не услышала, и теперь стоял перед тахтой, устремив взгляд на девушку.

Флора вся задрожала, сжалась еще больше и закрыла лицо руками.

С минуту она не шевелилась. Потом чуть раздвинула пальцы, поглядела сквозь них… нет, видение не исчезло. Это был в самом деле Шавлего — статный, гордый, красивый. Он стоял перед Флорой и смотрел на нее хоть и сочувственно, но сурово.

Господи! Что с ней сегодня творится! Неужели она больна? Или все это — плод воображения возбужденного, изголодавшегося по впечатлениям мозга? Нет, это не галлюцинация, это Шавлего во плоти — повелитель ее земного ада…

Свежие розовые губы девушки зашевелились и чуть слышно прошептали:

— Шавлего…

— Где Русудан? — сухо спросил Шавлего.

Флора вдруг ослабела, понурила голову, ссутулилась. Неужели это в самом деле Шавлего, неужели это вправду он? Боже, какое счастье! Какое безграничное счастье! Он все-таки пришел. Пришел к ней! Сейчас она обовьется вокруг него, так прильнет, что и клещами не оторвешь. Да, она прижмется к его широкой груди, кошкой свернется у него на руках и, как в ту ночь, в ту украденную ночь, снова, не колеблясь, бросится в адский огонь.

Флора выбралась из своего угла, подошла с видом провинившейся собаки к Шавлего и робко подняла на него свои затененные длинными ресницами, полные преданности глаза.

Столько чистоты и тонкости придали ее чертам перенесенные муки и сомнения, душа ее так перегорела и возвысилась за минувшие дни, столько любви и покорности светилось в этих больших, прекрасных, детских глазах, что Шавлего изумился. Около ее ноздрей и на переносице еще можно было заметить почти стершиеся веснушки, но вся нежная кожа лица была такой белизны, как цветок горного рододендрона в августе.

Флора не сводила умоляющего взгляда с Шавлего. Без единого слова, тихо, медленно встала она, вся трепеща, приблизилась, обвила руками сильную, несгибаемую шею и прижалась к нему по-кошачьи.

— Где Русудан? — еще раз холодно спросил Шавлего и отвернул лицо, уклоняясь от прикосновения дрожащих губ, что тянулись к его губам.

Флора оперлась круглым, нежным подбородком о его плечо, еще тесней обняла его шею, и… внезапно сердце у нее словно остановилось. Ледяной холод ударил ее в лоб, пронизал мозг до самого затылка, спустился по спине и сковал грудь. В дверях стояла Русудан — живая, а не призрачная — из плоти и крови.

Шавлего осторожно взял обеими руками руки молодой женщины, обхватившие его шею.

Флора вздрогнула, широко раскрыла вспыхнувшие огнем глаза, зажмуренные было от страха.

Русудан прислонилась к дверному косяку, чтобы не упасть. Обескровленные губы ее зашевелились, и Флора явственно услышала тихий шепот:

— Несчастная… во сто крат несчастнее меня… — Русудан схватилась рукой за сердце, повернулась и ушла, словно растаяла в воздухе.

Флора почувствовала, как заледенела с головы до ног.

«Како совершил кражу!»

«Како совершил кражу!»

И одно связалось, переплелось с другим.

Явление.

Призрак.

Видение.

Галлюцинация…

Шавлего испугался: что с Флорой, уж не стряслось ли с ней чего-нибудь? Он бережно снял со своей шеи ее внезапно ослабевшие руки и спросил, на этот раз громче и отчетливей:

— Флора, где Русудан?

Молодая женщина упала на тахту, голова у нее откинулась назад.

— Ушла… Давно уже.

Шавлего постоял еще немного, задумчиво глядя на дрожащие руки Флоры, которые все еще держал в руках. Мягкие, нежные женские руки с атласной кожей, с длинными, красивыми пальцами. Потом выпустил их, взял молодую женщину за щеки, крепко поцеловал в губы и быстро вышел.

Долго сидела Флора с путающимися мыслями и безумным лицом, устремив неподвижный взор в пространство. Она вдруг почувствовала себя никому не нужной, лишней на свете. Жалость к самой себе охватила ее, и жгучие слезы заструились по бледным щекам.

5

Закро сидел на верхней ступеньке лестницы, обхватив руками высоко поднятые колени, и, опершись о них подбородком, в тишине наслаждался мягким теплом февральского солнца. Словно перезимовавший медведь сидел он перед своей берлогой, заново, как бы впервые, впивая все впечатления жизни и картины мира, полный жадного желания жить. Могучий организм взял свое. Закро с каждым днем наращивал истаявшую плоть, восстанавливая прежние силы и здоровье.

Вернувшись из больницы, он поселил у себя молодоженов — Валериана и Кето, — не отпустил их. Да и сама Кето не захотела оставить его одного. Валериан не знал, как угодить Закро: засматривал шурину в глаза, стараясь угадать его желания. Ходил к Купраче, приносил особо отобранные свежее мясо и другую провизию. Перекопал сад и огород, починил покосившийся забор, укрепил дверь, соскочившую с петли, и подрезал фруктовые деревья во дворе. Правда, кое-где он отсек как раз плодоносные, нужные ветви, но все же, по мере своего разумения, постарался сделать что-то приятное Закро. Подрезку лоз в винограднике хозяин не захотел ему доверить — взял кривой виноградарский нож и вышел сам поработать. Однако выздоравливающий едва дотянул до половины первого ряда — ноги еще плохо держали его, нагибаться и разгибаться над каждым кустом было невмочь недавнему богатырю, — у него закружилась голова и затряслись руки. Организм оказался обессиленным от долгого лежания и бездействия. Кето и Валериан прогнали Закро, потного, с дрожащими руками, домой.

Подрезать виноградные кусты позвали Иосифа Вардуашвили….

…И все же, несмотря на все случившееся, Закро был доволен. Он радовался, что сумел как-то «привести в чувство» отбившегося от рук парня.

В свое время сам старший следователь Хуцураули несколько раз посетил Закро в больнице и настойчиво упрашивал сказать, кто его ранил. «Да я не знаю его», — было единственным ответом Закро. И из Купрачи ничего не удалось вытянуть. Не выдали Валериана и остальные.

Милиция тем не менее установила личность виновника. Но Закро упрямо твердил: «Нет, это не он!» Борец забрал себе в голову, что должен отомстить Валериану сам. Он понимал, что вмешательство милиции оградит от него обидчика.

А потом Бакурадзе поставил на ноги всех друзей борцов, нашел чуть ли не под землей упорно скрывавшегося рыболова и приволок его, изрядно помятого, в палату к Закро.

Появление названой сестры внесло жизнь в огромный пустынный дом Закро. В комнатах стало красиво и уютно, каждая вещь нашла свое место, двор стал чистым и прибранным.

Дом стоял на прекрасном месте, на берегу Берхевы. Отец Закро строил его с заботой и любовью и участок выбрал удачный. Он был председателем Чалиспирского сельсовета.

Отец!

Большой, рослый, добрый! Как он любил своего маленького Закро! Вернувшись домой вечером с работы, он первым делом подзывал сына. Подхватив мальчика на руки, подбрасывал в воздух, ловил, целовал в обе щеки. Потом хватал за ноги у щиколоток, говорил: «Ну, держись!» — и кружил, приговаривая: «Гей, гей, мой малыш!» Потом, бывало, опять расцелует его, поставит на землю и вытащит из кармана пригоршню конфет в пестрых обертках.