Новые силы

Они дошли до дворца, обогнули его и вошли в парк; они забыли о времени, а часы летели. Он начал рассказывать историю, которую прочёл на днях в газетах, сцену в суде. Один человек был обвинён в убийстве и сознался в преступлении. Был поднят вопрос о смягчающих обстоятельствах, и пришли к результату, что смягчающие обстоятельства в деле имеются. Отлично, его приговаривают к пожизненной каторге. Суд переходит к следующему делу. В это время из публики раздаётся голос, кричит возлюбленная убийцы: «Да, он сознался, но он оговорил себя, он никого не убивал. Как мог Генри убить, скажите вы, которые знали его? А кроме того, есть смягчающие обстоятельства, как же можно приговаривать его? Ведь это без заранее обдуманного намерения. Нет, нет, Генри не убивал. Так скажите же вы, кто-нибудь из тех, кто знали его, что он не делал этого. Я не понимаю, как вы можете молчать...». Женщину вывели. Вот это любовь!

Маленькая птичья головка Агаты была растрогана. Как это прекрасно, прекрасно и печально! И её вывели, этим всё и кончилось! Боже, как это грустно!

— Но, может быть, в этом было некоторое преувеличение, — сказал он. — Такая сильная любовь встречается не каждый день.

— Но всё же ведь такая любовь бывает?

— Да, может быть, где-нибудь на островах блаженных... — При этих словах в нём вдруг проснулся поэт, и он продолжал, импровизируя. — И место это называлось, должно быть, вечерней рощей, потому что там было зелено и тихо, когда они пришли туда. Мужчина и женщина одних лет, она белокурая, светлая, нежная и сверкающая, как белое крыло, так что он около неё казался совсем тёмным. Они точно гипнотизировали друг друга, души их с улыбкой смотрелись одна в другую, молча молили и, смеясь, обнимали друг друга. И голубые горы на них смотрели...

Он вдруг остановился.

— Я становлюсь смешным, — сказал он. — Давайте сядем на эту скамейку.

Они сели. Солнце склонялось всё ниже, ниже; где-то в городе пробили башенные часы. Иргенс продолжал говорить, с настроением, полумечтательно, полупламенно. Летом он, может быть, поедет в деревню, поселится в хижине па берегу моря и будет кататься на лодке по ночам. Подумайте только, выехать в море на лодке, в тихую, светлую ночь!

Он почувствовал, что Агата начинает тревожиться относительно времени, и сказал, чтобы удержать её:

— Вы не должны думать, что я всегда так болтаю о голубых горах, фрёкен Люнум. И это, право же, вы виноваты в том, что я сейчас так разошёлся, да, вы. Это вы так действуете на меня, вы прямо таки увлекаете меня, когда я вижу вас. Я знаю, что говорю. В вашем лице есть что-то необыкновенно милое и светлое, а когда вы так наклоняете голову немножко набок, то... Я смотрю на вас с чисто эстетической точки зрения, разумеется.

Агата быстро взглянула на него, и поэтому он прибавил, что смотрит на неё с эстетической точки зрения. Она не совсем поняла это, ей было неясно, почему он сделал это замечание, и она хотела что-то возразить, когда он вдруг засмеялся и сказал:

— Надеюсь, я всё-таки не очень надоел вам своей болтовнёй? Если же да, то я сейчас же пойду в гавань и утоплюсь. Да, вы смеётесь, но я... Впрочем, должен вам сказать, что вам идёт, даже и когда вы недовольны мною, да, да, вы рассердились. Я видел, как у вас мелькнуло сердитое выражение. И если мне дозволено будет ещё раз выразиться эстетически, то вы были похожи в эту минуту на прекрасную дикую газель, которая поднимает голову и нюхает воздух, почуяв врага.

— Ну, а теперь я скажу вам вот что, — ответила она, вставая. — Который час? Да вы с ума сошли! Пойдёмте же скорее! Если я виновата в том, что вы слишком много говорите, так вы-то уже наверное виноваты в том, что я вас слушала и забыла думать о часах. Это безумие!

Второпях они выбежали из парка и поспешили к дворцу.

На повороте к музею скульптуры он сказал, что слишком мало времени осталось на осмотр, не отложить ли им его до другого дня? Как она думает?

Она остановилась, подумала с минуту, потом рассмеялась и сказала:

— Но ведь мы же должны были пойти туда, мы должны были быть там. Нет, это сущее несчастье!

И они пошли дальше.

То, что она сговаривалась с ним насчёт исправления их маленького проступка, что у них двоих была тайна, известная только им одним, наполнило его скрытой радостью. Ему опять захотелось сказать ей что-нибудь, повеселить её, но она утратила всякий интерес к его словам. Она уже не слушала его и всё ускоряла шаги, чтобы поспеть в музей до его закрытия. Она быстро взбежала по лестницам, мимо идущих навстречу людей, мимоходом бросала взгляд направо, налево, чтобы увидеть главнейшие художественные произведения, крикнула: «Где группа Лаокоона 17? Скорее! Я хочу посмотреть её», и побежала отыскивать группу Лаокоона. Оказалось, впрочем, что в их распоряжении ещё целых десять минут, и они обошли музей несколько спокойнее.

Одну минуту ей показалось, что она чувствует на себе мрачный взгляд Кольдевина, выглянувшего из-за угла. Но когда она подошла ближе, чтобы убедиться, он ли это, он внезапно исчез, и она больше не думала о нём.

— Жаль, что у нас так мало времени, — несколько раз повторила она.

Пока они обходили первый этаж, время уже прошло, и им пришлось уходить. На обратном пути она опять разговаривала с Иргенсом и, видимо, была так же довольна, как и раньше. У подъезда она протянула ему руку и поблагодарила, даже два раза. Он просил её извинить его за то, что он помешал ей как следует осмотреть музей скульптуры, и она мягко улыбнулась ему и ответила, что ей зато было очень весело.

— До свиданья в Тиволи! — сказал Иргенс на прощанье.

— Разве вы тоже будете там? — спросила она с удивлением.

— Да, меня звали, там будет кое-кто из товарищей.

Агата не знала, что фру Ганка прислала ему письмо с убедительной просьбой приехать, и потому ответила только: «Вот как!» — кивнула головой и вошла в подъезд.

Оле уже поджидал её, она бросилась ему на шею и воскликнула с радостным оживлением:

— Какая прелесть группа Лаокоона, да и всё остальное тоже! Мало было времени, чтобы осмотреть всё как следует, в подробности, но ты ведь пойдёшь как-нибудь со мной ещё раз, правда? Ну, обещай мне! Я хочу пойти с тобой!

Когда вечером Агата и Оле шли к Тидеманам, чтобы вместе отправиться в Тиволи, Агата вдруг сказала:

— А жаль всё-таки, что ты не поэт, Оле.

Он посмотрел на неё с изумлением.

— Ты находишь? — сказал он.

И вдруг она поняла сразу, как опрометчиво поступила. В сущности, она вовсе не думала серьёзно того, что сказала, это была просто фантазия, тупая фантазия, и она горько раскаивалась в своих словах, она дорого дала бы за то, чтобы они не были сказаны. Она остановилась, порывисто обняла своего жениха посреди улицы и воскликнула:

— И ты поверил? Вот как я обманула тебя, Оле, ха-ха-ха! Послушай, ты ведь не подумал... Клянусь Богом, я не думаю этого, Оле. Так глупо, что я это сказала, но ведь ты же не допускаешь, что я хоть на минуту могла серьёзно подумать это? Отвечай мне, поверил ты моим словам? Я хочу знать.

— Да нет же, я не поверил, — сказал он и похлопал её по щеке, — ни чуточки не поверил, дорогая. Как ты можешь волноваться из-за таких пустяков, глупенькая девочка!

Они пошли дальше. Она была так благодарна ему за то, что он отнёсся к этому спокойно. Ах, он так добр и деликатен, Господи, как она любит его!..

Но эта маленькая сцена определила всё её поведение в этот вечер.