Том 2. Повести и рассказы

Он записал несколько фамилий и попросил швейцара гостиницы узнать адреса этих людей. На другой день ему принесли только адрес одного состоятельного господина, с которым они познакомились в Виши десять лет назад.

Полковник немедленно отправился по этому адресу и, к своему удовольствию, застал хозяина дома. Тот сперва его не узнал, а, узнав, явно опешил. Горячо обняв гостя, он стал заботливо расспрашивать, легко ли ему было выхлопотать паспорт. А когда ответ полковника его успокоил, осведомился еще, как долго полковник намерен пробыть в Варшаве.

— Да хотелось бы здесь остаться — разумеется, если удастся завязать знакомства… — отвечал полковник.

— О, знакомства у нас завязываются легко. Быть может, вы здесь встретите даже одного своего товарища…

— Кого это? — стремительно перебил полковник.

— Тоже бывший офицер французской армии. Бедняга приехал без гроша в кармане и с трудом нашел себе какую-то незавидную службу… Теперь жалеет, что уехал из Франции. Ох, трудно, очень трудно у нас найти работу… Тысячи молодых ищут ее напрасно…

— А мне она не нужна, — возразил гость, засмеявшись впервые за последние месяцы. — У меня есть небольшие сбережения и пенсия полковника.

Улыбка, видно, так смягчила его суровое лицо, что хозяин, встретивший старика довольно холодно, неожиданно проявил восторженное радушие. Он обнял гостя, раз десять, обращаясь к нему, назвал его полковником, напомнил ему множество проведенных вместе в Виши приятных минут, познакомил его со своим семейством и заклинал всеми святыми чувствовать себя здесь как дома и завтра вечером снова оказать ему честь своим посещением.

— У нас соберется несколько человек, — сказал он с жаром, — которые будут рады приветствовать героя…

— Отставного! — поправил его полковник.

Несмотря на столь своеобразный прием, полковник пришел на вечер. В передней его встретил хозяин. Он, кажется, готов был сам снять ему калоши и с большой помпой проводил его в гостиную.

Здесь сегодня был танцевальный вечер, поэтому собралось несколько десятков человек. Полковник быстро перезнакомился со всеми дамами. Одна даже уверяла, что помнит итальянскую кампанию (впрочем, она могла бы помнить и венгерскую). Другая удивлялась тому, что он покинул «этот дивный Париж», а самая молодая робко осведомилась, танцует ли еще пан полковник хотя бы кадриль. Но, так как наш ветеран, которому уже перевалило за семьдесят, не танцевал, она, при всем почтении к нему, забыла о нем с той минуты, как в зале зазвучала музыка. И участник битв при Сольферино и Гравелоте [3] вынужден был уступить дорогу чемпионам вальса и кадрили. Так было во Франции, так и здесь, на родине.

Он прошел по соседним гостиным. Тут играли в карты. Радушный хозяин немедленно предложил собрать компанию для виста и представил полковнику двух советников и одного председателя. Но полковник, поблагодарив, от виста отказался — быть может, из уважения к памяти своих друзей, с которыми последние годы игрывал в Лионе.

После этого его и здесь оставили в покое, чему он был рад. Теперь никто не мешал ему присматриваться к людям.

Он слушал и разговоры вокруг. В одном углу говорили о карнавале, в другом — о биржевом курсе, в третьем — о женщинах, в четвертом — о политике, в частности о том, что немцы нас окончательно съедят.

К этой-то группе подсел полковник, но беседовал недолго. Переходя от одного вопроса к другому, он услышал в конце концов, что сторонники реальной политики должны рассматривать войну как дело промышленности, и только такой шарлатан, как Наполеон Третий, мог воевать за чужие интересы, во имя идеи. [4]

Это самое полковник не раз слышал во Франции. «Так зачем же было ее покидать?» — спрашивал он себя.

Он незаметно ушел с бала и вернулся к себе в гостиницу. Ночью в постели его осаждали видения и мысли. Когда он забывался сном, ему чудилось, что он больше не человек, а крест на осевшей могиле, в которой упокоились его старые товарищи. Когда просыпался, шептал:

— Зачем я вернулся сюда?

И в душе росла тоска по Франции.

На другой день было воскресенье. Старый полковник встал поздно, одевался не спеша, раздумывая, когда ему ехать обратно во Францию, — сегодня же или завтра? «Здесь, — говорил он себе, — я всем чужой и все мне чужие».

Номер, отведенный ему в гостинице, находился на первом этаже. И когда полковник в десять поднял штору, он увидел, что перед его окном ходит взад и вперед какой-то бедно одетый человек с маленьким мальчиком.

В это утро стоял сильный мороз, и бедняк, чтобы согреться, то и дело топал ногами и хлопал себя по плечам, потом принимался растирать посиневшие от холода руки малыша, обряженного в длинный, не по росту, пиджачишко и соломенную шляпу. Уши у мальчика были повязаны грязным платком, из носа текло.

Этот ходивший по двору человек так часто заглядывал в окно полковника, что тот обратил на него внимание и, выйдя, спросил у кельнера, не знает ли он, кто это.

Кельнер с усмешкой пояснил:

— Он сапожник, живет в нашем доме наверху, под самой крышей — и вот захотел показать своему мальчишке вас, пан полковник.

— Показать меня? А откуда ему известно, кто я такой?

— Слышал от прислуги.

Полковник задумался. А сапожник между тем все ходил под его окном да растирал закоченевшие ручонки сына.

Полковник собирался идти завтракать в город. Он оделся — теперь уже торопливо, и, побуждаемый любопытством, вышел во двор.

Увидев его, мужчина и ребенок остановились как вкопанные. Первый заломил шапку набекрень, нахмурил брови, выпрямился и сжал кулаки — он имел такой вид, словно хотел кинуться на полковника, но сам-то полагал, что так именно отдают честь герою.

Его сынишка все еще усердно дул себе на руки, пытаясь их согреть. Чтобы привлечь его внимание, отец ткнул его кулаком в затылок, а сам продолжал смотреть на полковника, как охотник на волка, уверенный, что соблюдает все правила воинского этикета.

Старый полковник не двигался с места. Хотел сказать что-нибудь этому бедняку, но не находил слов. Притом во дворе были люди… Оба — полковник и сапожник — только посмотрели друг другу в глаза, и полковник медленно вышел на улицу.

Только тогда сапожник обратился к мальчику:

— Войтусь!

— Что?

— Будешь таким, разбойник?

— Буду, отчего не быть? Ого! — отвечал мальчишка, шмыгая носом.

— Так помни же! А не будешь, так я тебе и взрослому все зубы выбью!

За завтраком полковник ел мало — торопился. Походив по городу, он скоро снял себе квартиру.

Безобразные новые дома, новые люди уже не раздражали его. А когда ему пришлось пройти по Каровой улице и он увидел Вислу, его глазам открылся снова тот памятный широкий горизонт, он видел те же леса, вдыхал живительный воздух родины, по которому тосковал целых полвека.

«Останусь здесь!» — сказал он себе.

― ЭХО МУЗЫКИ ― ^{4}

I

Орфей торгующий

В час одного из последних своих воплощений на земле Орфей принял образ ребенка с очень длинными пальцами и оттопыренными ушами. Мальчик явился на свет в музыкальной семье, родители сразу поняли, что он будет великим пианистом, и всячески старались развивать его талант.

Талант действительно был необычайный. Мальчик часами сидел за фортепьяно, ноты научился читать за неделю и подбирал труднейшие мелодии, которые слышал только раз. В восемь лет он уже умел играть, не сбиваясь, даже на прикрытой салфеткой клавиатуре и обладал таким музыкальным слухом, что превосходно подражал речи всех знакомых и голосам многих птиц и домашних животных.