Книга о Человеке

Медленно пройдя шагов двадцать по саду, я решил вместе с деревьями принять солнечную ванну. В саду сушились два деревянных щита из ванной комнаты. Я сел на один из них и вытянул ноги навстречу солнцу, сиявшему с небес.

Потом я снял носки и еще дальше вытянул ноги, чтобы погреть ступни. Через какое-то время солнце внезапно заговорило со мной. Я удивился.

Поднял голову — прямо перед глазами в небесной синеве вырисовывался огромный лучащийся диск. Я изумился, а оно начало как ни в чем не бывало рассказывать о мире Бога.

Впервые солнце говорило со мной непосредственно, в душе у меня всплыли слова, сказанные гением Жаком, и я стал прилежно слушать.

Жак тогда сказал: благодаря тому, что начиная с двадцать третьего ноября я прошел мучительные духовные испытания и поднялся на третью ступень Божьего мира, я сильно возрос и приставленные до сих пор ко мне Небесный сёгун и ангелы бесследно исчезли, теперь я могу непосредственно говорить с Великой Природой.

Впервые получив реальное подтверждение словам Жака, я стал прилежно внимать тому, что говорило солнце.

Вскоре оно предупредило меня, что для моего здоровья следует перестать принимать солнечную ванну и вернуться в дом. К этому времени солнечный диск уменьшился примерно на половину.

Я немедля натянул носки, вернулся в кабинет и приступил к разбору писем. Скоро руки дошли до сегодняшней почты. Там, среди прочих, была открытка от моего молодого друга Б. В связи с трауром по старшему брату, умершему в ноябре, он, как принято, писал, что опускает поздравления с Новым годом.

Взглянув на открытку, я вспомнил, что и у меня в конце ноября умер родной старший брат Синъити, значит, и у меня траур, но при этом я не чувствовал ни печали, ни скорби.

В течение многих лет он доставлял мне сплошные хлопоты, а теперь, когда умер, и сам, должно быть, обрел покой. Вспоминая наши отношения, мне не в чем себя упрекнуть.

На третий день, первого января, хотя обычно в это время бывает ясно, неожиданно начал моросить дождь, было зябко и уныло.

Рано утром принесли увесистую пачку новогодних открыток. Дочь рассортировала их по адресатам, на мое имя было больше шестисот. Я молча просматривал их одну за другой, в душе поздравляя каждого отправителя с Новым годом. Не знаю, сколько прошло времени, когда дочь, сидевшая рядом и просматривавшая свои открытки, сказала:

— Если будешь посылать новогодние открытки, воспользуйся этими. Небось ни одной еще не послал?

На открытках, которые она мне дала, был красиво напечатан поздравительный текст, оставалось только вписать имя, и можно было сразу отправлять.

Хотел сказать: «Мертвым ни к чему», но вместо этого только поблагодарил. Вскоре дочь надписала открытки для господина Цуюки из Исэтана и моего благодетеля господина Окано и дала мне подписать. Благодаря чему в этот Новый год, по прошествии стольких лет, я вдруг ожил для двух моих знакомых. Какая глупость!

Второго января, утром, я получил предупреждение от Великой Природы:

— Три дня ты отдыхал, поэтому с сегодняшнего дня приступай к своим обычным обязанностям.

Тут я вспомнил, что, когда учился во Франции, рождественские каникулы тоже оканчивались первого января.

В этот день вновь было облачно, на душе тяжело, и все же в десять, как обычно, я поднялся в кабинет.

И вдруг Великая Природа дала наказ:

— Поскольку ты теперь можешь напрямую говорить с Великой Природой, ну-ка, попробуй, поговори с солнцем!

Однако мне совсем не хотелось ни о чем с ним говорить.

— Ты каждое утро бормочешь про себя, почему, несмотря на Новый год, облачно? Попробуй, спроси об этом у солнца. Ну же, позови его. Не пройдет и двух минут, как оно покажет свой лик.

Так подстрекаемый, я волей-неволей встал перед южным окном.

Прикинул место, где в это время должно находиться солнце — в это утро все небо было затянуто облаками. Наконец крикнул:

— Эй, солнце, покажись!

Не прошло и минуты, как облака в том месте, куда я нацелил взор, стали тоньше и появилось солнце. Я сразу заговорил с ним:

— Что же это за Новый год? Первого января — моросил дождь, второго — облачно… В чем дело? В прежние годы всегда было ясно…

— Это для того, чтоб одумались люди, изъеденные алчностью и эгоизмом, восседающие на высокой горе.

— Подобных людей этим не проймешь. А простые люди страдают, так что давай немедленно делай хорошую погоду!

— Но простые люди обрадуются хорошей погоде на Новый год и побегут на улицу. А когда облачно, они сидят дома и мирно празднуют в своей семье… Давай-ка лучше займись своей работой.

На этом наша беседа закончилась, но солнце отодвинуло густое облако и почти полчаса сияло, изливая лучи, после чего вновь спряталось в тучах, и весь оставшийся день было пасмурно. Те из живущих в Токио людей, кто взглянул в полдень второго января на небо, наверняка заметили это странное явление.

В тот день я благополучно завершил свой дневной долг и собирался уже на боковую, когда раздался телефонный звонок и в трубке прозвучала французская речь. Это был Айта, профессор университета К., который уехал в Америку, посчитав себя гражданином мира.

— С Новым годом, mon père.

— Сколько тебе будет в этом году? Желаю остепениться и тем утешить меня.

— Удивительно слышать от вас такое.

— Ты не знаешь сердца отца. Хотел бы перестать беспокоиться.

— Папа, не говорите по-стариковски… У вас такой бодрый, моложавый голос! Между прочим, я хотел вам сообщить, что сегодня с изумлением обнаружил: оказывается, в авторучке, которой я пользуюсь, тоже есть жизнь…

— Как, ты только что это узнал?.. Мне кажется, я тебе сто раз говорил. И не только в твоей ручке. Во всех вещах заключена жизнь. Как в людях, так и в деревьях пребывает жизнь, поэтому всем назначен свой срок. Ведь и твоя авторучка когда-нибудь выйдет из строя… Поэтому я волнуюсь и говорю, чтобы ты побыстрее остепенился. Не надо мешкать.

— Да, я понял. По поводу ручки напишу в письме. Спокойной ночи, mon père.

На этом телефонный разговор закончился, но я сожалел, что не расспросил его.

Вечно старики чем-то недовольны! — тяжко вздохнул я.

Минору Айта позвонил по поводу авторучки в самом начале нового года, но, точно в наказание за то, что я не воспринял наш разговор с должной серьезностью, на следующий день ко мне пришел странный человек, напомнивший мне об авторучке «Монблан», которой я с любовью пользовался лет тридцать назад.

Этот человек был поклонником моего творчества, в студенческие годы несколько раз приходил ко мне, но, окончив институт, по делам службы больше двадцати лет прожил в странах Европы, и впервые в этом году проводил новогодний отпуск в Токио.

И вот, раздумывая, какой сувенир мне преподнести, он, вспомнив об одном моем эссе, купил и привез бутылочку специальных чернил для ручек «Монблан».

Хоть мы и встречались когда-то, я его совершенно не помнил.

Уже лет десять в Токио невозможно достать специальные чернила для моей любимой ручки «Монблан», а обычные чернила забились внутри и ручка перестала писать. Я пожаловался на это в одном из моих опубликованных эссе.

Мой гость, должно быть, его прочел. Коробочка, в которой помещались чернила, была по форме и по рисунку в точности такой, как десять лет назад. Я невольно воскликнул от удивления и высказал свою радость и благодарность.

— Счастлив, что смог вас порадовать, — сказал он и, довольный, ушел.

Я тотчас порылся в ящике стола и нашел заброшенный «Монблан». Хотелось поскорей попробовать чернила. «Ну что ж, давай попытаемся!» — обратился я к своему старому другу и, окунув перо в чернила, начал писать. Несколько раз попробовал, но получались какие-то каракули. Я решил, что все-таки нужно набрать чернил в ручку, но, как ни старался, чернила внутрь по-прежнему не проходили.

Я сказал дочери наблюдавшей со стороны: