Семья Тибо, том 1

— Они обвиняют меня во всех смертных грехах, — начал он лихорадочно, ничуть не смущаясь присутствием Антуана. — Но скажите сами, разве я заслужил их упреки? — Казалось, он придавал особое значение мнению Жака, который утвердительно кивнул головой. — Чего они от меня хотят? Уверяют, что эти люди были подкуплены. А я-то здесь при чем? Теперь они уже далеко и знают, что их не разоблачить.

— Их маневр не удастся, — подумав, ответил Жак. — Одно из двух…

— Вот именно! — с жаром воскликнул велосипедист, не дожидаясь конца фразы, и в голосе его, вдруг потеплевшем, прозвучала благодарность. — Но не следует поддаваться воздействию политической прессы, начинать раньше времени.

— Сабакин сразу испарится, как только почует неладное, — понизил голос Жак. — И вот увидите, Биссон тоже.

— Биссон? Возможно.

— Ну, а револьверы?

— Это-то легко доказать. Ее бывший любовник приобрел их в Базеле, купил на распродаже оружия после смерти владельца.

— Послушайте, Рейер, — проговорил Жак, — только не рассчитывайте на меня в ближайшие дни, некоторое время я ничего писать не смогу. Поэтому загляните к Ричардли. Пусть он вручит вам бумаги. Скажете, что это для меня. А если ему нужна подпись, пусть позвонит Мак-Лэйеру. Хорошо?

Вместо ответа Рейер схватил руку Жака и пожал ее.

— Ну, а как Лут? — спросил Жак, не выпуская из своих рук руки Рейера.

Рейер опустил голову.

— Что я-то могу поделать? — произнес он со смущенным смешком. Он поднял глаза и в ярости повторил: — Что я-то могу поделать, ведь я ее люблю.

Жак выпустил руку Рейера. Потом, помолчав немного, пробормотал:

— Куда вас это обоих заведет?

Рейер вздохнул:

— У нее были трудные роды, она никогда по-настоящему не оправится, во всяком случае, никогда не сможет работать…

Жак не дал ему договорить:

— Она сказала мне, мне лично: "Будь у меня достаточно мужества, уж я нашла бы способ покончить со всем этим".

— Вот видите! Как же, по-вашему, я должен поступить в таком случае?

— А Шнеебах?

Рейер сделал жест, который мог означать только угрозу. В глазах его зажглась ненависть.

Жак протянул руку и положил ладонь на плечо Рейера, — дружеское, но твердое, даже властное прикосновение.

— Куда это вас заведет, Рейер? — повторил он сурово.

Рейер сердито передернул плечами. Жак убрал ладонь. После минутного молчания Рейер как-то торжественно поднял руку.

— И для нас, как и для них, один конец — смерть. Да, вот именно так, заключил он вполголоса. Потом беззвучно рассмеялся, словно то, что он собирался сказать, было самой очевидностью. — Иначе живые бы стали мертвыми, а мертвые — живыми.

Он схватил велосипед за седло и поднял его одной рукой. Шрам вздулся лиловым валиком. Потом он надвинул на глаза капюшон, словно клобук, и протянул Жаку руку.

— Спасибо. Пойду к Ричардли. А вы изумительный тип, просто молодчина, настоящий человек. — Говорил он теперь доверительно-счастливым тоном. Достаточно мне вас повидать — и я готов примириться чуть ли не со всем светом — с человеком, с литературой… даже с прессой, да, да… До свидания!

Антуан ничего не понял из этого разговора, но зато не упустил ни одного сказанного слова, ни одного жеста. С первого взгляда он заметил, что этот человек, значительно старше Жака, обращается с ним с какой-то уважительной любовью; так обычно ведут себя в отношении людей уже немолодых, уже признанных. Но самым главным, самым волнующим было приветливое лицо Жака во время этой беседы: ясное, разгладившееся чело, умудренный опытом взгляд, неожиданная властность, исходившая от всего его существа. Подлинное открытие для Антуана. В течение нескольких минут перед ним стоял Жак, которого он не только не знавал никогда, но даже подозревать не мог, что такой существует, и, однако, вне всякого сомнения, это и был для всех настоящий Жак, Жак теперешний.

Рейер вскочил на велосипед и, не поклонившись Антуану, исчез, вздымая два фонтанчика грязи.

IX. Кое-какие сведения о жизни Жака за последние три года. Приход Ванхеде

Братья возвращались по той же дороге, и Жак даже не подумал объяснить Антуану смысл только что происшедшего разговора. Впрочем, ветер злобно раздувал их пальто и, казалось, особенно ополчился на зонт Антуана, так что разговаривать в таких условиях было затруднительно.

Однако в самую, казалось бы, тяжкую минуту, когда братья смело штурмовали площадь Рипон — широкую эспланаду, на которую свирепо набросились все силы небесные, — Жак, не обращая внимания на стегавший его дождь, вдруг замедлил шаг и спросил:

— Скажи, почему ты за завтраком вдруг сказал… в Англии?

Антуан почуял вызов в словах брата. Он смущенно пробормотал какую-то не слишком связную фразу, но слова его тут же унес ветер.

— Что ты говоришь? — переспросил, не расслышав, Жак. Он подошел ближе и шагал теперь полубоком, подставив ветру плечо; вопрошающий его взгляд впился в лицо брата с выражением такой настойчивости, что загнанный в тупик Антуан постеснялся солгать.

— Потому что… ну, словом, из-за красных роз, — признался он.

Слова эти прозвучали гораздо резче, чем того хотел сам Антуан. Еще и еще раз в памяти возникли картины кровосмесительной любви Джузеппе и Анетты, их падение в траву, словом, целая череда образов, с которыми он уже успел свыкнуться, но оттого они не перестали быть для него тягостными, Антуан был недоволен собой, нервничал, а тут еще этот ветер, налетавший злобными порывами, так что под конец, чертыхнувшись, Антуан сдался и сердито закрыл зонтик.

Жак озадаченно застыл на месте: чувствовалось, что он ждал любого ответа, но уж никак не этого. Закусив губу, он молча двинулся вперед. (Десятки раз он жалел об этой минуте непонятной слабости; раскаивался, что послал корзину роз, купленную за тридевять земель через посредство одного друга, тем более что это благоуханное послание выдавало его с головой, громогласно заявляло: "Я жив, и я думаю о тебе", — тогда как он хотел только одного — умереть для всех своих родных! Но до этой минуты он мог хотя бы надеяться, что его неосторожность осталась в полной тайне. Он с раздражением подумал, что такая болтливость совсем не в духе Жиз, просто непонятно!) И не сумел удержать подступившей к горлу горечи.

— Зря ты в доктора пошел, — хихикнул он, — не твое это призвание. Ты рожден сыщиком!

Раздраженный его тоном, Антуан огрызнулся:

— Если, дружок, человек так жаждет скрывать свою личную жизнь, он ее не выставляет на страницы журнала для всеобщего обозрения!

Задетый за живое, Жак крикнул в лицо брату:

— Ах, так? Может быть, в моей новелле ты вычитал об этой корзине роз?

Антуан уже не владел собой.

— Нет, — ответил он едко, но с наигранным спокойствием, тщательно выговаривая каждый слог. — Однако новелла позволила мне просмаковать тайный смысл твоего подношения! — И, пустив эту отравленную стрелу, Антуан, бросившись навстречу ветру, ускорил шаги.

Но сразу же он почувствовал, что совершил непоправимый промах, почувствовал с такой очевидностью, что у него даже дух перехватило. Загубил все из-за глупейшей фразы: теперь Жак окончательно ускользнет от него… Почему все-таки он вдруг потерял самообладание, поддавшись порыву злобы? Потому что причиной этого была Жиз? И что теперь делать? Объясняться, просить прощения? А не поздно ли? Ох, он готов был на все, лишь бы загладить свою ошибку!..

Он уже совсем собрался повернуться к брату и в самых ласковых выражениях признать свою вину, как вдруг почувствовал, что Жак схватил его за руку, вцепился в него изо всех сил; и это страстное, совершенно неожиданное, судорожное и вместе с тем такое братское прикосновение в течение доли секунды смыло не только этот ядовитый разговор, но и молчание, длившееся все три года разлуки. У самого его уха дрожащие губы пробормотали, даже голос и тот изменился:

— Но, Антуан, как ты мог? Как ты мог подумать? Значит, ты думал, что Жиз, что я… что мы? И ты поверил, что это возможно? Значит, ты сумасшедший!