Самостоятельные люди. Исландский колокол

Экономка Гудридур накрыла ему на стол в комнате с панелями, так как он никогда не ел вместе с людьми. Она подала ему скир, треску и масло.

Он сморщил нос и спросил:

— Разве у нас нет баранины?

— Не помню, чтобы моя госпожа, супруга судьи из Эйдалина, что-нибудь говорила на этот счет, — сказала экономка.

— А вымя в уксусе?

— У овец, что околели этой весной от голода, не было ни мяса, ни вымени, которые годились бы в пищу.

— А разве наши хутора на севере больше не платят оброка?

— Этого я не знаю, но зато у нас имеется снятое кислое молоко из вашей родовой усадьбы.

— Ну давай сюда молоко, да смотри, чтобы оно и вправду было холодное и кислое.

— Скажите, пожалуйста, должна ли госпожа ждать, пока ее вынесут мертвой, или она может по доброй воле уйти отсюда?

— Об этом, любезная, спроси судью Эйдалина, — ответил юнкер. — Он вот уже пятнадцать лет не отдает мне хуторов, которые его дочь должна была принести мне в приданое.

Когда через несколько минут экономка принесла молоко, юнкера уже и след простыл.

Он исчез, как исчезают птицы перед смертью. Никто не знал, куда он девался. Его не видели на тропинке, которая вела от усадьбы к проезжей дороге. Говорили, что он тихонько пробрался задворками, когда людей сморил послеобеденный сон. Никто не знал точно, когда он ушел, однако в усадьбе его не было. На одном из подоконников еще лежали топор и молоток: он собирался затянуть окно кожей и починить раму. В траве под окном валялись стружки.

На этот раз он прихватил с собой серебро, и, случись даже, что склад фактории окажется опечатанным, за плату он добудет себе водку. Да, компания на сей раз пришлась по душе юнкеру: купец, капитан корабля и другие датчане.

Этой компании было о чем поговорить. Особенно занимало их известие о том, что королевский посол Арнэус, прибывший на корабле в Хольмен, посетил большую часть факторий в южной части страны, а затем поехал верхом в Эйрарбакки. Повсюду он объявлял товары купцов негодными; он приказал сбросить в море более тысячи тунн [108] муки, потому что в ней кишели черви и клещи; сказал, что строительный лес годится только на дрова, что все железо проржавело и ничего не стоит, такелаж сгнил, а вместо табака торгуют обыкновенной травой. Он также усомнился в правильности мер и весов. Изголодавшиеся бедняки со слезами на глазах смотрели, как сбрасывают в море муку, и боялись, что теперь уже ни один купец не захочет приехать в столь неблагодарную страну.

— Нужно подать жалобу в верховный суд, — говорили купцы. — Пусть нам все возместит казна. Будет вполне справедливо, если король пострадает из-за этих исландцев: ведь торговля с ними не сулит ничего, кроме позора. И ни один чужеземный король, император или купец не даст за эту землю ни полушки, сколько бы раз его величество ни предлагал им купить ее.

Услышав, как унижают его страну, юнкер пришел в ярость, ибо он вспомнил вдруг, что принадлежит к исландской знати. А чтобы доказать, какие исландцы храбрецы и герои, он сунул руки в карманы и, вытащив полные пригоршни блестящих серебряных далеров, стал разбрасывать их вокруг себя. Он кричал, чтобы ему подали жаркого, и заявил, что обязательно переспит со служанкой. В конце концов он вышел, хлопнув дверью, и купил в Сельвогуре небольшой участок земли. Так продолжалось два дня, и, несмотря на все бахвальство юнкера, датчане не прониклись большим уважением к Исландии, а кошелек его вскоре опустел. Под конец ему осталось доказывать героизм и храбрость исландцев только кулаками. Очень скоро датчане потеряли всякую охоту водить с ним компанию. Не успел он оглянуться, как лежал уже, растянувшись во весь рост, в грязи на площади перед факторией. Была ночь. Придя в себя, он попытался вломиться к купцу, но тщетно, ибо дверь была очень массивная. Он звал служанку, но и она не желала знаться с таким человеком. Он грозил поджечь дом, но либо в Эйрарбакки нельзя было раздобыть огня, либо юнкер был неискусным поджигателем, только дом остался стоять, как стоял.

Юнкер бушевал без перерыва с полуночи до утра, и наконец в одном из окон показался в нижнем белье приказчик.

— Водки! — потребовал юнкер.

— А деньги? — спросил тот.

Но в кармане у юнкера была лишь купчая на небольшой хутор в Сельвогуре.

— Я тебя пристрелю, — закричал юнкер.

Приказчик захлопнул ставни и лег спать, а у юнкера не было ружья.

К утру юнкеру удалось разбудить младшего приказчика.

— Давай деньги, — сказал приказчик.

— Заткни глотку! — заявил юнкер.

На этом беседа закончилась. Всю ночь напролет юнкер ревел, ругался и вымещал свою злость на соседних домах. Мало-помалу он протрезвел и разыскал своих лошадей.

В девять часов утра, когда он заявился в Ватну к Йоуну Йоунссону, он был уже совершенно трезв, но жаждал опохмелиться. Йоунссон с батраками косил траву на выгоне перед домом.

Юнкер подъехал к нему, но крестьянин был не в духе. Он назвал его бездельником и велел убираться с некошеной травы.

— У тебя есть водка? — спросил юнкер.

— Есть-то есть, — ответил Йоун из Ватну, — да не про твою честь.

Юнкер попросил продать ему водки, сказал, что готов заплатить любую цену, но только сейчас у него нет при себе наличных.

— Если бы даже все моря нашей страны по одному моему слову превратились в целое море водки, а вся суша — в серебро, с вензелем Магнуса Сигурдссона из Брайдратунги, то лучше бы мне лежать мертвым, чем обменять стакан моей водки на унцию твоего серебра.

Юнкер сказал, что до сих пор он не слишком-то нажился на торговле с Йоуном, а не так давно по милости его водки и вовсе лишился своего достояния, и, быть может, в эту самую минуту его жену выгоняют из Брайдратунги.

Тут раскрылось, почему Йоун из Ватну так зол на юнкера: два дня назад его тесть Вигфус Тоураринссон вызвал его на альтинг, и сам судья Эйдалин угрозами принудил их обоих за смехотворную цену уступить ему Брайдратунгу. После этого судья передал усадьбу в дар своей дочери Снайфридур.

Не помогло и то, что юнкер предъявил купчую на участок земли в Сельвогуре. Йоун не хотел больше порочить свое доброе имя сделкой с зятем судьи.

Юнкер сел в траву и заплакал. Йоун продолжал косить. Подойдя вплотную к юнкеру, он вновь попросил его отправиться восвояси, но юнкер взмолился:

— Ради Христа, снеси мне голову косой.

Виноторговец почувствовал жалость к нему. Он повел юнкера в амбар, нацедил ему кружку водки и отрезал кусок рыбы.

Юнкер мгновенно ожил. Он тут же вспомнил, что его отец был нотариусом, управителем монастырских угодий и еще бог весть чем, что предки его как с отцовской, так и с материнской стороны были именитые люди, а некоторые даже дворяне. Поэтому он заявил, что не привык есть в амбаре рыбу, да еще руками, словно какой-нибудь нищий. Он потребовал, чтобы его отвели в комнаты и чтобы там его, как человека столь знатного рода, потчевала за столом сама хозяйка или ее дочери. Йоун напомнил, что только сейчас Магнус сидел в траве и умолял снести ему голову. Это повело к новым пререканиям между гостем и хозяином, и гость полез было в драку из-за того, что ему не оказали должного уважения. Поскольку хозяин был слабее гостя и к тому же не охотник до драк, он кликнул своих батраков и приказал им связать гостя и засунуть его в мешок. Они впихнули юнкера в мешок, завязали и поволокли на выгон. Юнкер вопил и барахтался, пока не заснул. К вечеру Магнуса развязали, посадили на лошадь и натравили на него четырех злых псов.

Поздно вечером юнкер снова очутился в Эйрарбакки. Он постучался было к купцу и его приказчику, чтобы попросить их перевезти его на торговое судно к капитану, но датчане не желали с ним больше знаться. Даже младший приказчик не удостоил его вниманием.

Юнкер был очень голоден, но в Эйрарбакки, как и во всей округе, царил голод. Какая-то бедная вдова вынесла ему в деревянной миске немного снятого молока, горсть водорослей и голову сушеной трески, которую женщина сама ему очистила, ибо он вдруг вспомнил, что такому знатному человеку не пристало чистить рыбу самому.