Юлия, или Новая Элоиза

Уже третий день все пытаюсь по вечерам написать вам. Но после целодневных трудов одолевает сон, лишь только войдешь в спальню, а утром на рассвете надо вновь приниматься за работу. Душа моя взволнована, полна восторга, охвачена опьянением более приятным, чем от вина, и я не могу оторваться ни на одну минуту от утех, столь для меня новых.

При том обществе, какое меня здесь окружает, думается, любой уголок земного шара пришелся бы мне по вкусу. Но знаете ли вы, чем Кларан мне нравится сам по себе? Здесь я действительно чувствую себя в деревне и, пожалуй, впервые в жизни могу это сказать. Горожане не любят деревню, они даже и не умеют жить в ней; очутившись в деревне, они вряд ли знают, что люди там делают, они презирают и труды и удовольствия сельских жителей; да просто-напросто ничего в них не смыслят; в родном краю они словно иностранцы, и потому не удивительно, что все им не по душе. В деревне надо жить по-деревенски или совсем туда не ездить, а иначе что же тут чужакам делать? Парижане воображают, что они приехали в деревню, но на самом деле это не так: они привезли с собою Париж. Певцы, острословы, сочинители, прихлебатели — вот какая свита следует за ними. Карты, музыка, комедии — только этим они в деревне и занимаются [289] [290]. Стол у них сервируют так же, как в Париже, едят у них в те же часы, подают те же кушанья и соблюдают тот же этикет; словом, делают все то же, что и в столице. Так лучше было бы там и остаться, — ведь как бы ни был богат человек и как бы он ни старался воспроизвести столичную жизнь, всегда чего-нибудь недостанет, ибо нельзя захватить с собою весь Париж целиком. Итак, они сами лишают себя разнообразия, коего так жаждут: они умеют жить только на один лад и от этого всегда скучают.

На труды поселянина приятно смотреть, и сами по себе они не так уж тяжелы, чтобы возбуждать сострадание. Они вызывают уважение, ибо приносят пользу как всему обществу, так и отдельным лицам, и к тому же возделывание земли было первым призванием человека; сии труды приводят на ум милые образы, напоминают сердцу о радостях золотого века. Воображение не может оставаться равнодушным, когда видишь, как вспахивают ниву или жнут хлеб. В простоте жизни пастухов и земледельцев есть что-то трогательное. Стоит поглядеть на луга, усеянные поселянами, которые ворошат сено, оглашая воздух песнями, посмотреть на стада, пасущиеся вдалеке, и невольно почувствуешь умиление, — а почему, и сам не знаешь. Так иногда голос природы смягчает наши черствые сердца и хотя порождает в душе нашей лишь бесплодное сожаление, зов природы так сладок, что невозможно слушать его без наслаждения.

Признаюсь, нищета, царящая среди полей в тех странах, где откупщик податей отбирает все плоды, землей произведенные, неистовая жадность скупого мызника, неумолимая суровость бесчеловечного владельца земли намного лишают сии картины привлекательности. Заморенные лошаденки, кои вот-вот испустят дух под ударами кнута, несчастные крестьяне, изнуренные невольным постом, измученные усталостью, одетые в рубище, их деревушки, их лачуги являют зрелище печальное, совсем не радующее взор; и как подумаешь о тех несчастных, чью кровь тебе приходится пить, почти жалеешь, что ты человек. Но как отрадно видеть добрых и разумных управителей, для коих земледелие является средством их благодеяний, их утех и удовольствий! Сколь щедро оделяют они своих ближних дарами, ниспосланными провидением, питают сытно всех, кто их окружает — и людей и животных, — делятся всеми благами, наполняющими их житницы, их погреба, их амбары, разливают вокруг изобилие и радость и обращают труд, обогащающий их, в непрестанный праздник! Как не предаться мечтаниям, порожденным сими картинами? Забываешь и свой век, и своих современников; переносишься во времена патриархов; хочется и самому приложить руку к сельским трудам и вкусить удовольствия, связанного с ними. Вспоминаются времена любви и невинности, когда женщины были нежны и скромны, а мужчины простодушны и довольны жизнью своею! О Рахиль, дева прелестная и любимая столь постоянной любовью, счастлив был тот, кто, желая получить тебя в жены, без сожаления провел четырнадцать лет в рабстве! [291]О кроткая питомица Ноэмини! Счастлив был тот добрый старец, кому согревала ты и ноги и сердце! [292]Нет, нигде красота не царит так полновластно, как среди сельских забот. Лишь там престол истинных граций, украшенных простотою, оживленных веселостью и вызывающих невольное восхищение. Простите, милорд, возвращаюсь к нашим делам.

Целый месяц стояла жаркая осень, приуготовлявшая обильный сбор винограда; начало ему положили первые заморозки: [293]засохшие на холоду листья уже не закрывали гроздий, и сии дары отца Лиэя [294]манили взор и, казалось, призывали смертных овладеть ими. Все эти виноградники, где лозы гнутся под тяжестью благодетельных гроздьев, кои небо посылает несчастным для забвения их горестей, стук молотков, которыми вокруг набивают обручи на бочонки, бочки, чаны и фудеры; [295]песни, которыми сборщицы винограда оглашают холмы; непрестанное движение людей, несущих собранный виноград к точилу; хриплые звуки рожков и волынок, подбадривающие людской муравейник, любезная и умилительная картина всеобщего веселья, ибо оно в этот час как будто разливается по лицу земли, и, наконец, утренняя дымка, которую солнце поднимает ввысь, словно театральный занавес, чтобы открыть всем взорам чудесное зрелище, — решительно все, будто в тайном сговоре, придает картине праздничный вид; и празднество это кажется еще прекраснее, когда подумаешь, что оно единственное, где люди умеют сочетать приятное с полезным.

Господин де Вольмар, у коего лучшая часть его здешнего имения занята виноградниками, заранее приготовил все необходимое. Чаны, точило, погреб, бочки ждали только сладкого сока, для коего они предназначены. Госпожа де Вольмар взяла на себя сбор винограда: в ее ведении находятся работники, порядок и распределение работ. Г-жа д'Орб ведает трапезами для сборщиков и оплатой работников, согласно установленным в Кларане незыблемым правилам. На моей обязанности лежит — наблюдать, выполняются ли при выжиме винограда на точиле указания Юлии, ибо сама она при сем не присутствует, так как не выносит винных паров, исходящих из чанов; и Клара не преминула поздравить меня с таким назначением, заявив, что оно вполне подходит для любителя выпить.

Итак, все заботы по руководству распределили, у сборщиков же одно общее им всем дело — наполнить виноградом пустые вместилища. С рассвета все уже на ногах, и мы отправляемся на виноградники. Деятельной г-же д'Орб всегда кажется, что она занята недостаточно, и сверх своего дела она еще взяла на себя обязанность торопить и подталкивать ленивых; могу похвастать, что в отношении меня она проявляет весьма лукавую бдительность. Что касается старого барона д'Этанж, то, пока мы все работаем, он прогуливается с ружьем, а иной раз приходит за мною и, отрывая меня от надзора за сборщиками, уводит с собою пострелять дроздов; при этом Клара всегда подшучивает, что я сам тайком его позвал, так что постепенно я теряю прозвище «философ» и приобретаю новое — «лентяй», хотя по сути два эти наименования мало чем отличаются одно от другого.

Из моих слов, касающихся барона, вы, конечно, поймете, что мы с ним достигли искреннего примирения и что Вольмар может быть доволен вторым испытанием, коему он подверг меня [296]. Разве могу я питать ненависть к отцу моей подруги? Да будь он мне самому родным отцом, и то я не мог бы выказывать ему более глубокую почтительность. Право же, я еще не встречал человека более прямого, более откровенного, более великодушного и во всех отношениях более достойного уважения, чем этот славный дворянин. Но у него удивительно странные предрассудки. Теперь же, когда он уверился, что я не войду в его семью, он выражает мне полное уважение; лишь бы я не был его зятем, и он охотно поставит себя ниже меня. Не могу только простить ему одно: когда нас никто не слышит, он иной раз подтрунивает над «философом» по поводу его прежних уроков. Мне тяжело слушать эти шуточки, и я всегда встречаю их очень сердито, но он смеется над моим гневом и говорит: «Пойдемте стрелять дроздов, довольно вам аргументировать!» И кричит мимоходом: «Клара! Клара! приготовь твоему учителю хороший ужин, уж я постараюсь, чтобы у него разыгрался аппетит». И действительно, в свои преклонные годы он бегает с ружьем по виноградникам так же бодро, как я, а стреляет куда лучше моего. Возмездием за все его насмешки надо мной служит то, что перед своей дочерью он тише воды, ниже травы; прежняя школьница внушает теперь своему отцу не меньше почтения, чем своему наставнику. Но возвратимся к сбору винограда.