Встречи господина де Брео

Г-н де Брео не отвечал и слегка покраснел. Он спрашивал себя, случайно ли попали слова г-на Эрбу в цель, или тот намекает на нимфу источников, которая в дни Вердюрона предстала ему столь прекрасной под чертами г-жи де Блион. Положим, г-н де Брео никому не поверял своего чувства, но он не мог удержаться и расспрашивал одних и других насчет г-жи де Блион; исподволь он собрал сведения о ее характере и привычках. Может быть, он недостаточно скрыл восхищение, которое испытывал при виде такой прелести и красоты? Но г-н Эрбу, не обращая внимания на то, что г-н де Брео покраснел и впал в задумчивость, обратился теперь к г-же де Преньелэ:

— Что касается до меня, сударыня, вы должны серьезно отказаться от мысли считать меня в числе нечестивцев, потому что я лично с закрытыми глазами принимаю все учение нашей религии. Положим, я не считаю этого за особенную заслугу. Я слишком определенно и совершенно особенным образом заинтересован в том, чтобы веровать. Хотел бы я знать, как так нет будущей жизни, и я показал бы тому, кто попытался бы доказать мне противное!

И г-н Эрбу сделал угрожающий жест воображаемому смельчаку рукой.

— Да, сударыня, — продолжал он уверенно, поглядывая блестящими и насмешливыми глазами на г-на де Брео, — да, сударыня, это так, и сознайтесь, я был бы дураком, если бы захотел, чтобы было иначе.

Г-н Эрбу помолчал и снова начал с убежденным видом:

— Вы легко поймете ход моих мыслей, если соблаговолите проследить его. От рождения, сударыня, я не был снабжен пышным гардеробом, в каком вы меня сейчас видите, и возможностью играть какую-нибудь роль. Настоящего своего положения я добился исключительно постоянным усилием и упорными стараниями. Но я не думаю на этом остановиться. Разве это все — быть богатым, хотя многие ограничиваются именно этим, что мне представляется наименьшим из того, на что рассчитывать имеет право такой человек, как я? Нет, нет! У меня есть некоторые тщеславные замыслы, осуществление которых я принимаю близко к сердцу; но, как бы искусно я за них ни брался, как бы ни старался — за успех ручаться не могу. В то же время, неудача была бы мне непереносима, потому на случай я и принял свои меры. Я пробил себе дорогу, маркиза, и был бы в отчаянии, если бы в конце этого прекрасного пути оказалась только черная дыра, где я протянулся бы недвижно и бескровно на веки вечные. Нет, черта с два! Так не должно быть. И мне, более чем кому бы то ни было, нужна другая жизнь, раз она поможет мне добиться в ней того, чего я не успею достигнуть в этой жизни.

И г-н Эрбу принял серьезный и скромный вид.

— Разумеется, сударыня, я далеко не жалуюсь на место, которое занимаю в этом свете. Оно бы вполне удовлетворило человека, ищущего только денег. Мое место доставило мне весь почет, который оно могло дать, но, тем не менее, в своем происхождении я чувствую недостаток, последствия которого ощутительны. Хотя светские люди, желающие почтить меня своим благоволением, высказывают по отношению ко мне всяческую благосклонность, им затруднительно считать меня за одного из своих. Хотя бы я прожил еще сто лет, мне бы не удалось уничтожить в их представлении эту разницу, которая им кажется значительной, насколько мне — ничтожной. В этом-то именно отношении, маркиза, Господь Бог и устраивает мои дела, и с моей стороны было бы глупо не веровать в него. Какое место более приспособлено для прекращения всех этих неравенств, о которых я вам говорил, чем его рай? Неужели вы думаете, что среди его избранников имеет какое-либо значение земное наше происхождение? Меж ними может царить лишь какое-то братское отношение, как между детьми одного общего отца. Так что в другой мир я переношу свиданье с теми, кто на этом свете жалел для меня поклона или отдавал мне его с таким видом, словно думал: «Ах, вот и почтеннейший господин Эрбу, партизан!». Пусть они торопятся здесь на земле использовать все, что им полагается. Я их жду там, в небе! Это ожидание должно в ваших глазах заверить полнейшее мое повиновение заповедям религии, религии, прибавлю я, маркиза, тем более достойной удивления, что на наше вечное блаженство и будущую жизнь она смотрит не как на личную возможность и преимущество отдельных людей, но как на достоверное достижение, которое может получить всякий, исполняющий известные обязанности, предлагаемые нам церковью, обеспечивающей нам наверняка необходимые последствия, к которым я привержен всею силою моей заинтересованности, маркиза, и упованием на осуществление заветнейшей моей мечты.

Г-н де Брео не без удивления прислушивался к словам г-на Эрбу, не уверенный, шутит ли тот, или говорит серьезно. Было довольно трудно прочесть что-нибудь на лице г-на Эрбу. Лицо у г-на Эрбу было широкое, крепко выделанное, здоровое, с правильно расположенными чертами, все части тела были также соответственных пропорций. Хотя г-ну Эрбу было под пятьдесят, он был осанист и представителен. Все в нем казалось необыкновенно уместным и ничто не останавливало на себе внимания; то же, что можно было заметить, доставляло спокойное удовлетворение зрению, не привлекая его особенным образом. Одет он был как раз соответственно своей внешности. Г-н Эрбу был богат, но не старался, чтобы это было заметно до его платью или по чему другому. Он не тщеславился своими деньгами, но извлекал из них всевозможные удобства и приятности по части обстановки, стола и женщин. Он отлично умел пользоваться всем этим, зная по опыту, как недостаток в этих вещах может быть горек и тягостен; потому что он принимал все меры, чтобы быть всегда обеспеченным в этом отношении. Потихоньку говорили даже, что ему бы это не так удавалось, если бы он двадцать раз не подвергался риску быть повешенным. Избавлялся он так ловко и удачно, что от виселицы не оставалось других следов кроме веревки, которая, как известно, приносит счастье. Так что г-н Эрбу досыта издевался над маршалом де Серпьером и над его подводами с добычей, которую тот привозил из своих кампаний. Он говаривал, что из-за каких-то ста тысяч экю не стоило откровенно выставлять себя грабителем и мошенником. И с презреньем добавлял, что, если бы он захотел воровать так неосторожно и грубо, он был бы богаче короля.

Пока г-н де Брео рассматривал г-на Эрбу, тот принялся смеяться, видя раздраженное выражение лица у г-жи де Преньелэ.

— Господин де Брео, если вы любите читать мысли по наружности, посмотрите лучше на маркизу, и вы увидите, что она считает меня неблагоразумным и заносчивым. Мое упование на Бога кажется ей подозрительным, и она считает, что я дальше нахожусь от царства небесного, чем этот г-н Ле Варлон де Вериньи, раскаяние которого так умиляет ее, и несомненно она думает, что я должен был бы последовать его примеру, так как она предполагает, что мне найдется, в чем каяться побольше, чем этому распутнику! Конечно, что касается женщин, чтобы не отклоняться от вопроса, на моей душе есть кой-какие проделки, которыми гордиться не приходится, но их нельзя смешивать с поведением почтенного г-на Ле Варлона де Вериньи, заведшим его туда, где мне, может быть, было бы не место.

Выражение лица г-жи де Преньелэ давало понять, что она не расположена слушать продолжения.

— Господин Ле Варлон де Вериньи, — спокойно продолжал г-н Эрбу, — напрасно удовлетворил при помощи этой малютки довольно вульгарное и грубое желание, проистекающее исключительно от известного жара в теле, которому подвержены все люди. Хотя чувствуешь и в себе подобные позывы, тем не менее, когда на других видишь неприкрытыми и резкими их последствия, они внушают отвращение. Но предположим, что вместо этого цинического увлечения господин Ле Варлон де Вериньи почувствовал к данной Аннете Курбуан то, что мы называем любовью. В таком случае нам показалось бы вполне естественным, что он силой или хитростью хотел достигнуть своей цели, потому что любовь имеет свои привилегии и оправдывает средства в силу своей отличительной способности делать обязательно необходимым для нас лицо, на которое она направлена. Она создает странные потребности. Но кому придет в голову оскорбляться ее опасной требовательностью? Так что, как я уже сказал, не только хитрость и насилие, но даже самое дерзкое похищение и утонченнейший обман внезапно для всех делаются почти допустимыми, раз они служат любви. Все согласны на этот счет, так как всякий знает, к каким крайностям отчаяния и скорби приводит лишение любимого предмета. Так что, если бы кто мне сказал, что он обуреваем одним из этих неизлечимых чувств, я посоветовал бы ему, скорее, не отступать ни перед каким злодеянием, чем рисковать сохранить в душе сожаления, что ты не поцеловал губ, не коснулся уголка тела, который отравляет нашу жизнь и мутит самый источник нашего счастья.