Древнее сказание

— Нелегко княжить здесь, нелегко, народ лютый. С кметами все споры и споры, но князь понемножку истребит гордецов. Кормит он их, поит, тянет за язык, а кончается…

Смерда захохотал дико, странно и посмотрел в сторону княжеского дома.

У Хенго было довольно времени для того, чтобы осмотреть окружающие его дома и людей, проходящих по двору. Немало уже приходилось видеть немцу на своем веку; этому обстоятельству следует приписать то, что здесь его ничто не удивляло, а еще менее пугало, хотя со всех сторон его окружали люди, готовые броситься на «чужого». Проходящие мимо него княжеские слуги рассматривали его внимательно с ног до головы и, указывая на него пальцами, повторяли: "Немой, немой!" Хенго делал вид, что не обращает на это никакого внимания.

Хенго простоял уже довольно долго, ожидая приказаний, когда к нему подошел мальчуган, очень прилично одетый, с длинными, падающими ему на плечи волосами, и, кивнув ему головою, пригласил немца следовать за собою. Хенго отдал лошадей Герде, а сам отправился вслед за пригласившим его мальчуганом. Через большие ворота, у самого княжеского дома, мальчик и Хенго прошли на другой двор. Здесь все имело иной и притом не такой воинственный вид. Крыльца, раскрашенные светлыми красками, обращены были к солнечной стороне, на веревках висело сохнувшее белье и женские платья. Несколько старых деревьев, стоя посередине двора, задумчиво смотрели на окружающие их дома, около которых проходили и работали женщины; тут же в песке сидело несколько играющих детей.

Мальчуган, провожавший Хенго, указывая пальцем на свой рот в знак молчания, медленно вел немца к боковым дверям. Отворив двери, они вошли в большую светлицу, окошко которой пропускало так много света, что все в ней смотрело как-то весело. Вид на озеро еще более украшал избу. Заметно было, что женская рука старательно ухаживала за всем в этой избе. В комнате стоял ароматический запах от какого-то зелья, только что завядшего; последние дневные лучи позволяли различать в ней даже самые мелкие предметы. На деревянной скамейке, как раз против очага, в котором весело пылал огонь, сидела женщина в шерстяном платье, в белом головном уборе, окружавшем голову и лицо, носившее следы замечательной красоты. Из всех ее прелестей остались одни только глаза, черные, как уголь, и прелестные, как будто бы их обладательнице теперь было не больше двадцати лет. Около нее, на низенькой скамеечке, стояли маленькие горшочки, миски и кувшины, а подле них лежали пучки каких-то душистых трав.

Она с любопытством следила за каждым движением Хенго, который поклонился ей до самой земли. Женщина после некоторого молчания улыбнулась и обратилась к нему на языке тюрингенских лесов, звуки которого привели в восторг все еще кланявшегося немца.

— Ты откуда?

— Ваша милость, — сказал немец, оглядываясь по сторонам, — я живу под Лабою, по ту сторону, но я привык скитаться по белу свету, дома редко сижу. Я несколько говорю по-здешнему, вожу сюда товар и обмениваю на здешний.

В избе суетилось несколько любопытных женщин, прислушивавшихся к странному говору.

— Меняешь? А что же дают тебе в обмен? — спросила женщина. — Что можно взять у этой голи и диких людей? Золота и серебра, никакого металла у них нет. Точно звери прячутся по лесам. Городов, даже сел, нет, а люди…

Она вздохнула. Хенго осторожно вынул из кармана кольцо, украшенное дорогим камнем, и издали показал его женщине. Увидев кольцо, она торопливо встала со скамьи, приказала всем женщинам и мальчугану оставить комнату и подошла к немцу. Хенго стал перед нею на колени.

— Отец мой послал тебя? — воскликнула женщина.

— И сыновья твои, милостивая княгиня, — прибавил немец, вставая.

— Сыновья! — повторила княгиня, радостно поднимая руки и обвивая ими голову. — Говори, говори же о них все, что знаешь… Говори много, долго.

Она снова села на скамейку, подпираясь рукою, и задумчиво глядела на огонь, у которого сушились какие-то травы, наполняя воздух острым запахом.

— Старый отец, — говорил немец, — поздравляет вашу милость. Он дал мне этот перстень, чтобы ваша милость вполне верила моим словам.

Хенго приблизился к княгине и тише добавил:

— К нам разные вести доходят… Отец вашей милости беспокоится. Он готов всегда придти к милости вашей с помощью, со своими людьми, если бы вам угрожала малейшая опасность. Это самое он велел передать вашей милости.

Княгиня сдвинула брови; она махнула белою рукою, как бы желая показать, что опасности не боится.

— Князь скажет тебе, нужна ли помощь моего отца, — сказала она. — Мы справимся одни с дядями, племянниками и толпою кметов. Для этого есть много средств.

Она невольно взглянула на камни и травы.

— Кметы давно уже шумят, и многие из них погибли. С каждым днем становится их все меньше и меньше. Нечего бояться этих дикарей; да не только их одних, мы никого не боимся: город сильный, людей много, а князь мой милостивый умеет с ними справляться… Говори мне о детях. Обоих видел?

— Собственными моими глазами, — сказал немец, — красивее их нет на свете; таких воинов и всадников, каковы они, нелегко сыскать. Все на них любуются и не налюбуются, и все удивляются им.

Лицо женщины прояснилось.

— Они могли бы уже вернуться к вашей милости, — прибавил Хенго.

— Нет, нет! — прервала его княгиня. — Теперь не время, нужно еще подождать. Я не хочу, чтобы они видели то, что здесь должно произойти; я не хочу, чтобы они теперь, так рано, приняли участие в борьбе с собственною кровью. Скоро у нас настанет мир, и тогда мы их призовем. Я так давно их не видела; взяли их у меня и отправили к деду, чтобы у наших они обучались военному делу. Столько лет, столько лет прошло с той поры! Ты обоих их видел? — еще раз спросила княгиня.

— И не один раз, — отвечал Хенго, — и не два! Князь Лех, хотя и старше брата несколькими годами, а кажется его ровесником. Оба и сильны, и здоровы. Копье бросают на удивленье! Никто так не сумеет. Стреляют из луков птиц и зверей, а верхом готовы сесть на самых свирепых скакунов! Глаза матери засверкали.

— А красивы они?

— Красивее их никто не может быть и нет никого! — отвечал Хенго. — Большого роста, светлые лица, синие глаза, белокурые волосы.

Улыбка скользнула по губам княгини, но одновременно две жемчужные слезы скатились по бледным щекам. Княгиня все тише и все чаще начала расспрашивать Хенго, а он все обстоятельнее отвечал на ее вопросы.

Темно уже стало в светлице, один только свет огня очага освещал ее, а немец все еще стоял перед княгинею и не переставал отвечать на тысячи вопросов, которые она ему предлагала. Наконец, княгиня обратилась к нему со словами: "До завтра!" И немец вышел.

Самбора оставили на дворе. Он с любопытством осматривал все окружающее: ему первый раз в жизни приходилось видеть город. Едва Самбор успел сделать несколько шагов, как навстречу ему попался Кос, которого Самбор знал еще до его поступления в княжескую дружину. Кос, взяв Самбора за руку, провел его в избу, где помещались княжеские воины. Никого из них не было теперь в избе: одни стояли на часах на городской стене или у моста, другие прислуживали князю, а остальные с оружием в руках сидели в боковой, прилегающей к княжескому дому хижине, не без цели, конечно: у князя были в гостях кметы.

Кос глубоко ненавидел князя, которому волей-неволей должен был служить. Не только один Кос ненавидел князя, одинаковое чувство питали к нему и другие из его дружины, которых он насильно заставил служить себе. С первого же слова Самбор и Кос поняли друг друга.

— И тебя тоже посадили в эту волчью яму? — начал Кос шепотом.

— Силою, не по доброй воле, — отвечал Самбор.

— А знаешь, какая здесь жизнь?

— Предчувствую, если и не знаю.

— Неволя! Неволя! — вздохнул Кос. — Работают нами, как скотиною, а потешаются над нами хуже, чем над собаками. Княжеские собаки лучше нас живут.

Товарищи начали плакаться на свою судьбу. В избе стало душно. Новые, но искренние друзья вышли из избы и отправились на насыпь, находящуюся у самой башни. Кос указал Самбору на небольшое отверстие в стене.