Голем

Не приснилось ли мне все это? Может быть, я вовсе не говорил с Гиллелем.

Я ухватился за стул возле моей постели.

Все правильно, там была свеча, которую дал мне с собой Шемайя. Счастливый, как ребенок, который в рождественскую ночь убедился в том, что чудесный гном действительно существует, я снова уткнулся в подушки.

Точно ищейка, я проник дальше в толщу окружавших меня духовных загадок.

Сперва я попытался дойти до того пункта моей жизни, до которого хватило мне моих воспоминаний. Только оттуда, думалось мне, может быть, мне удастся осмотреть ту эпоху моего существования, которая, по странному сплетению судеб, остается для меня погруженной во мрак.

Но, несмотря на все мои усилия, я оставался в пределах темного двора нашего дома и только различал через ворота лоток Аарона Вассертрума.

Точно целый век жил я резчиком камей в этом доме, – всегда в одном возрасте, никогда не быв ребенком!

Я уже готов был отказаться от безнадежной попытки проникнуть дальше в тайники прошлого, но тут я внезапно с изумительной ясностью ощутил, что в моих воспоминаниях проходит широкая дорога событий, замыкаясь воротами, и что множество маленьких узких тропинок, всегда сопровождающих главную дорогу, до сих пор совершенно мною необследовано. «Откуда, – услышал я почти явственный крик, – дались тебе знания, благодаря которым ты теперь влачишь свое существование? Кто научил тебя вырезыванию камей, гравированию и всему прочему? Читать, писать, говорить, есть, ходить, дышать, думать, чувствовать?»

Я тотчас же ухватился за прозвучавший внутри меня совет.

Я систематически обозревал мою жизнь. Я заставлял себя в опрокинутом, но непрерывном ракурсе решать: что было исходным пунктом того, что случилось только что, что произошло до того и т. д.

Вот и опять я оказался у ворот…

Вот, вот! Один маленький скачок в пустоту, и бездна, отделяющая меня от забытого, будет преодолена… Но тут всплыла передо мной картина, которой я не заметил при анализе прошлого: Шемайя Гиллель провел рукой по моим глазам, совсем так, как недавно в своей комнате. И все исчезло. Даже желание продолжать думать об этом. Но одно прочное приобретение осталось у меня, а именно, следующее открытие: весь ряд событий в жизни есть тупик, как бы широко и доступно они, по-видимому, не располагались. Узенькие, скрытые тропинки – они ведут к потерянной родине: то, что нежно, едва заметно, запечатлелось в нашем теле, а не страшные рубцы, причиняемые нам внешней жизнью, – здесь разгадка последних тайн.

Так же, как я могу перенестись ко дням моей юности, стоит только пройтись по алфавиту, в обратном порядке, от Зет до А, и вот я уже вижу себя учащимся в школе, – так, понял я, должен я странствовать и в иную далекую родину, лежащую по ту сторону всяких дум.

Бесконечная работа навалилась на мои плечи. И Геркулес одно время держал на своей голове громаду неба, – припомнилось мне, и я вдруг понял скрытое значение этой легенды. И как Геркулес освободился хитростью, попросив гиганта Атланта: «Позволь мне только сделать веревочную подушечку на голову; чтоб ужасная ноша не размозжила мне черепа», – так и я найду, думалось мне, какие-нибудь затаенные выходы из этого ущелья.

Внезапно глубокая досада овладела мною при мысли о необходимости слепо ввериться ходу моих размышлений, я растянулся на спине, закрыл пальцами глаза и уши, чтоб не отвлекаться никакими ощущениями, чтобы убить всякую мысль.

Но моя воля разбилась о железный закон: одну мысль я мог прогнать только посредством другой, умирала одна, ее трупом питалась следующая. Я убегал по шумящим потокам моей крови, – но мысли преследовали меня по пятам. Я искал убежища в закоулках моего сердца – одно мгновение, и они меня там настигали.

Опять пришел ко мне на помощь ласковый голос Гиллеля: «Следуй своей дорогой и не уклоняйся! Ключ от искусства забвения находится у наших собратьев, идущих путем смерти, – ты же зачал от духа жизни».

Передо мной появилась книга «Ibbur», и две буквы загорелись в ней: одна обозначала бронзовую женщину с мощным, как землетрясение, биением пульса, другая в бесконечном отдалении: Гермафродит на перламутровом троне, с короной из красного дерева на голове.

Тут Шемайя Гиллель провел в третий раз рукой по моим глазам и я заснул.

VIII. Снег

«Дорогой и уважаемый майстер Пернат! Я пишу вам это письмо очень спешно и в величайшей тревоге. Прошу вас уничтожить его немедленно по прочтении – или еще лучше верните его мне обратно, вместе с конвертом, иначе я не буду спокойна.

Не говорите никому, что я вам писала. И о том, куда вы сегодня пойдете.

Ваше благородное, доброе лицо совсем недавно внушило мне такое доверие (этот маленький намек на виденное вами событие даст вам понятие, кто пишет это письмо – я боюсь подписаться), – к тому же: ваш добрый покойный отец был моим учителем в детстве. Все это дает мне смелость обратиться к вам, как к единственному человеку, который в состоянии помочь мне.

Умоляю вас прийти сегодня в пять часов в собор на Градчине».

Добрых четверть часа я просидел с этим письмом в руках. Исключительное благоговейное настроение, которое владело мной со вчерашнего вечера, сразу рассеялось, – одно свежее дыхание нового суетного дня снесло его. Ко мне, улыбаясь, полная обещаний, приблизилась судьба юного существа, дитя весны. Человеческое сердце просит у меня помощи. У меня! Моя комната сразу стала какой-то новой. Ветхий резной шкаф выглядел таким довольным, и четыре кресла показались мне старыми приятелями, собравшимися вокруг стола, чтобы, посмеиваясь, начать игру в тарок.

Мои часы наполнились содержанием, сиянием и богатством.

Неужели сгнившему дереву суждено еще принести плоды?

Я чувствовал, как бегут по мне спавшие до сих пор животворные силы, – они были спрятаны в глубинах моей души, засыпаны мелким щебнем повседневности и вырвались потоком, прорвавшим лед зимы.

И с письмом в руке я сознавал уверенно, что я приду на помощь, чего бы это ни стоило. В сердечном восторге я чувствовал, что случившееся незыблемо, как здание.

Снова и снова я перечитывал это место: «к тому же ваш добрый покойный отец был моим учителем в детстве…» – У меня захватывало дыхание, не звучало ли это, как обещание: сегодня ты будешь со мной в раю!?

Протянувшаяся ко мне за помощью рука несла мне подарок: дорогое мне воспоминание откроет мне тайну, поможет приподнять завесу, скрывающую мое прошлое!

«Ваш добрый покойный отец…» Как чуждо звучали эти слова, когда я повторял их! – Отец! – На миг припомнилось мне утомленное лицо седого старика, в кресле у моего сундука – чужое, совершенно чужое и все же необычайно знакомое. Затем мои глаза вернулись к действительности, и громкое биение моего сердца стало созвучным с реальным мигом.

Я вскочил в испуге, не пропустил ли?

Взглянул на часы: слава Богу, только половина пятого. Я вошел в спальню, надел пальто и шляпу и стал спускаться по лестнице. Какое дело мне сегодня до шепота темных углов, до злых досадливых колебаний, которые непрерывно возникали: «мы не пустим тебя – ты наш, мы не хотим, чтоб ты радовался – не хватает, чтобы еще кто-нибудь радовался в этом доме!»

Тонкая, ядовитая пыль, которая обычно поднималась, удушая меня, из всех этих углов и закоулков, сегодня исчезла от живого дыхания моих уст. На секунду я остановился у двери Гиллеля. Зайти?

Тайная робость не дала мне постучаться. Мне так странно было сегодня – как будто я не смею зайти к нему. И уже толкала меня жизнь вперед, с лестницы вниз.

Белая от снега улица.

Вероятно, многие здоровались со мной, но не помню, отвечал ли я им. Я беспрестанно нащупывал письмо на моей груди.

Оттуда веяло теплом.

Я шел под арками переплетающихся аллей Старогородского Кольца, мимо бронзового фонтана, вырезные решетки которого были увешаны сосульками, дальше через каменный мост со статуями святых и с фигурой Иоанна Непомука.