Мандарины

«Lux! ^{{Свет, жизнь, спасение (лат.)}}Недоразумение развеялось! Я счастлива и посылаю тебе розы. До вечера, у меня». Я сказала Роберу.

— Дела неважные.

— Никакого недоразумения?

— Никакого.

Он повторил мне то, что говорил уже несколько раз:

— Тебе надо бы отвести ее к Мардрю.

— Нелегко будет уговорить ее.

Я не была ее врачом и уже не была подругой, когда поднималась к ней по лестнице с ложью на кончике языка и профессиональным взглядом, затаившимся в глубине моих глаз. Улыбка, которую я изобразила, постучав в ее дверь, казалась мне предательством, и я еще больше смутилась, когда при встрече Поль поцеловала меня, что было не в наших привычках. Она надела одно из своих длинных платьев без возраста, приколола красную розу к распущенным волосам, другую — на сердце; в квартире было полно цветов.

— Как мило, что ты пришла! — сказала Поль. — Ты всегда так любезна. По правде говоря, я этого не заслуживаю: я отвратительно вела себя с тобой. Я совсем растерялась, — добавила она извиняющимся тоном.

— Это я должна благодарить тебя: ты прислала мне роскошные розы.

— Ах! Это великий день! — сказала Поль. — Мне хотелось, чтобы и ты участвовала в празднике. — Она со счастливым видом улыбнулась мне. — Я жду Анри с минуты на минуту: все начинается снова.

Начинается? Я в этом сильно сомневалась; скорее я предполагала, что Анри решился на этот визит из милосердия. Но в любом случае я не хотела с ним встречаться и шагнула к двери.

— Я тебе говорила, что мы поссорились с Анри. Он рассердится, застав меня здесь. Я приду завтра.

— Прошу тебя! — взмолилась Поль.

В ее глазах было столько страха, что я бросила на диван свою сумочку с перчатками. Тем хуже, я останусь. Широким, летящим шагом Поль направилась в кухню и принесла поднос с двумя бокалами и бутылкой шампанского.

— Выпьем за будущее.

Пробка выскочила, и наши бокалы со звоном ударились друг о друга.

— Что случилось? — спросила я.

— Должно быть, я и правда глупа, — весело сказала Поль. — Все доказательства у меня в руках с давних пор. И только минувшей ночью головоломка нашла разгадку. Я не спала, но закрыла глаза и вдруг увидела так же отчетливо, как на почтовой открытке, большой бассейн замка Бельзонс. На рассвете я отправила Анри письмо по пневматической почте.

Я с тревогой смотрела на нее; да, я хорошо сделала, что осталась: все не только не улаживалось, а, напротив, шло из рук вон плохо.

— Ты не понимаешь? Это до ужаса глупо! — сказала Поль. — Анри ревнует. — Она рассмеялась по-настоящему весело. — Это кажется невероятным, да?

— Пожалуй.

— Так вот, это правда. Ему доставляет удовольствие садистски мучить меня, и теперь я знаю почему. — Она поправила в волосах красную розу. — Когда он внезапно заявил мне, что мы не должны больше спать вместе, я подумала, что это из-за моральной деликатности; я полностью ошибалась: на самом деле он вообразил себе, будто я охладела, и его самолюбие это страшно задело; я недостаточно настойчиво протестовала, что еще больше рассердило его. Потом я начала всюду бывать, одеваться, его это раздосадовало. Я весело простилась с ним, слишком весело, на его взгляд. А очутившись в Бургундии, я совершала чудовищные ошибки, одну за другой. Клянусь тебе, я делала это не нарочно.

В эту минуту в дверь тихонько постучали. Поль посмотрела на меня с таким видом, что я встала, чтобы открыть. Это была женщина, державшая в руках корзинку.

— Прошу прощения, извините, — сказала она, — я не нашла консьержку. Мне надо кастрировать кота.

— Лечебница на первом этаже, — сказала я, — вход слева.

Я закрыла дверь, смех застрял у меня в горле, когда я встретила потерянный взгляд Поль.

— Что это значит? — спросила она.

— Что консьержки нет на месте, — весело отвечала я, — такое с ней часто бывает.

— Но почему постучали сюда?

— Случайно: надо же было куда-то стучать.

— Случайно? — повторила Поль.

Я с ободряющим видом улыбнулась:

— Ты рассказывала мне о своих каникулах. Что же такого ты сделала, чтобы обидеть Анри?

— Ах да! — В голосе ее не осталось и следа оживления. — Так вот, я послала ему первую открытку. Рассказывала о своих занятиях и написала злосчастную фразу: «Я совершаю длительные прогулки по здешним местам, которые, говорят, похожи на меня». Разумеется, он тут же подумал, что у меня любовник.

— Я не понимаю...

— Говорят, — нетерпеливо сказала она. — Говорят — это подозрительно. Кто сравнивает обычно женщину с пейзажем, кто, как не ее любовник. Мало того, я послала ему в Венецию еще одну открытку с изображением парка Бельзонс с бассейном посредине.

— И что?

— Ты сама мне говорила, что фонтаны, водоемы, бассейны — это психоаналитический символ. Анри понял, что я бросаю ему в лицо: у меня любовник! Он должен был знать, что туда приезжал Луи Воланж: ты не заметила за ужином после генеральной репетиции, как он испепелял меня взглядом, когда я разговаривала с Воланжем? Это ясно, как дважды два четыре. Отсюда все и пошло.

— Ты написала ему об этом в своем письме?

— Да. Теперь ему все известно.

— Он тебе ответил?

— Зачем? Он придет, он прекрасно знает, что я его жду.

Я хранила молчание. В глубине души Поль знала, что Анри не придет: вот почему она умоляла меня остаться; в какой-то момент ей придется признаться, что он не пришел, и тогда она рухнет. Единственная моя надежда была на то, что Анри понял: она сходит с ума ^{114}, и зайдет навестить ее из жалости. А пока я не находила, что сказать; Поль так пристально смотрела на дверь, что мне стало не по себе; запах роз казался мне похоронным.

— Ты по-прежнему работаешь? — спросила я.

— Да.

— Ты обещала мне что-нибудь показать, — сказала я, словно в озарении. — А потом так ничего и не показала.

— Тебе действительно это интересно?

— Разумеется.

Поль подошла к письменному столу, достала пачку голубых листков, исписанных круглым почерком, и положила их мне на колени; она всегда делала орфографические ошибки, но никогда в таком большом количестве; я пробежала один листок, это помогало мне сохранять самообладание, но Поль упорно смотрела на дверь.

— Я плохо разбираю твой почерк, — сказала я. — Тебя не затруднит прочитать вслух?

— Как хочешь, — ответила Поль.

Я закурила сигарету. Пока она читала, я, по крайней мере, слышала ее голос. Многого я не ожидала и все-таки была удивлена: это было удручающе. Посреди какой-то фразы внизу раздался звонок. Поль поднялась. «Вот видишь!» — торжествующим тоном сказала она и нажала на кнопку, с помощью которой открывалась дверь. Она осталась стоять с выражением восторга на лице.

— Письмо.

— Спасибо.

Мужчина закрыл дверь, и она протянула мне голубой листок:

— Разверни. Прочитай его мне.

Она села на диван; ее щеки и губы стали фиолетовыми.

«Поль. Не было никакого недоразумения. Мы станем друзьями, когда ты согласишься с тем, что наша любовь умерла. А пока не пиши мне больше. До лучших времен».

Поль рухнула во весь свой рост с такой силой, что на камине облетели лепестки с розы.

— Я не понимаю, — стонала она. — Я больше ничего не понимаю.

Она рыдала, спрятав лицо в подушки, а я бросала слова, лишенные всякого смысла, лишь бы слышать звук своего голоса: «Ты вылечишься, надо вылечиться. Любовь — это далеко не все...», прекрасно сознавая, что на ее месте я ни за что не захотела бы вылечиться и похоронить мою любовь собственными руками.

Я только что вернулась из Сен-Мартен, где провела уик-энд, когда пришло ее письмо по пневматической почте: «Ужин состоится завтра в восемь часов». Я сняла телефонную трубку. Голос Поль показался мне ледяным.

— Ах, это ты? В чем дело?

— Я только хотела сказать тебе, что насчет завтрашнего вечера мы договорились.

— Разумеется, договорились, — ответила она и повесила трубку.

Я готовилась к тяжелому вечеру, и тем не менее, когда Поль открыла мне дверь, поразилась; никогда я не видела ее лица без макияжа; на ней была старая юбка, старый серый свитер, волосы она зачесала назад некрасивым шиньоном; на раздвинутом от одной стены комнаты до другой столе стояли двенадцать тарелок и столько же рюмок. Протянув мне руку, она криво усмехнулась: