Сага о Форсайтах

Сомс издал какой-то неясный хриплый звук, и затем оба на целую минуту замолчали. "Точно кукла восковая, - думал Джолион, следя за бесстрастным лицом, с которого быстро сбегал румянец. - Он никогда и вида не подаст, что он думает и что он собирается сделать. Точно кукла!" И он перевел взгляд на карту цветущего приморского городка Бай-стрит, будущий вид которого красовался на стене для поощрения собственнических инстинктов клиентов. У Джолиона мелькнула странная мысль: "Не предложит ли он мне сейчас получить по счету: Мистеру Джолиону Форсайту - за совет по делу о моем разводе, за его отчет о визите к моей жене, за поручение отправиться к ней вторично, итого причитается шестнадцать шиллингов восемь пенсов".

Вдруг Сомс сказал:

- Я больше не могу так жить, говорю вам, я больше не могу.

Глаза его метались по сторонам, как у затравленного зверя, который ищет, куда бы скрыться. "А ведь он действительно страдает, - подумал Джолион, - мне не следует этого забывать только потому, что он неприятен мне".

- Конечно, - мягко сказал он, - но это в ваших руках. Мужчина всегда может добиться этого, если возьмет дело на себя.

Сомс круто повернулся к нему с глухим стоном, который, казалось, вырвался откуда-то из глубины:

- Почему я должен еще страдать после всего того, что я вытерпел? Почему?

Джолион только пожал плечами. Рассудок его соглашался, инстинкт восставал; почему - он не мог объяснить.

- Ваш отец, - продолжал Сомс, - почему-то симпатизировал ей. И вы, вероятно, тоже? - он бросил на Джолиона подозрительный взгляд. - По-видимому, стоит только человеку причинить зло другому, он завоевывает всеобщее участие. Не знаю, в чем меня можно упрекнуть, и никогда не знал и раньше. Я всегда относился к ней хорошо. Я давал ей все, что она могла желать. Она мне была нужна.

Снова рассудок Джолиона поддакнул, но инстинкт снова воспротивился. "Что это? - подумал он. - Должно быть, я какой-то урод, ну, а если так, пусть уж и буду такой, как есть, лучше уж быть уродом".

- Ведь как-никак, - с какой-то угрюмой свирепостью заключил Сомс, она была моей женой.

И тотчас слушателя его словно осенило: "Вот оно! Собственность! Ну что же, в конце концов мы все владеем своим добром, но живыми людьми... брр!"

- Приходится считаться с фактами, - холодно возразил он, - или, вернее, с отсутствием таковых.

Сомс снова кинул на него быстрый подозрительный взгляд.

- С отсутствием таковых? - повторил он. - Да, но я не очень этому верю.

- Простите, - сказал Джолион. - Я передаю вам то, что она сказала. И это было сказано вполне определенно.

- Мой личный опыт не позволяет мне слепо доверяться ее словам. Мы еще посмотрим.

Джолион поднялся.

- До свидания, - сухо сказал он.

- До свидания, - ответил Сомс, и Джолион вышел, стараясь разгадать полуизумленное, полуугрожающее выражение лица своего двоюродного брата.

Он ехал на вокзал Ватерлоо в полном расстройстве чувств, как будто все существо его вывернули наизнанку; всю дорогу в поезде он думал об Ирэн в ее одинокой квартирке, и о Сомсе в его одинокой конторе, и о том, как странно парализована жизнь у обоих. "В петле, - подумал он, - и тот и другой, и ее красивая шейка - в петле!"

IX

ВЭЛ УЗНАЕТ НОВОСТИ

Держать свои обещания отнюдь не было отличительной чертой молодого Вэла, поэтому, когда он, нарушив два, сдержал одно, последнее выросло в его глазах в событие. достойное удивления, пока он медленной рысью возвращался из Робин-Хилла в город после своей прогулки верхом с Холли. На своей серебристо-каурой длиннохвостой лошадке она сегодня была еще красивее, чем вчера; и в этих туманных октябрьских сумерках в предместье Лондона ему, настроенному по отношению к себе весьма критически, казалось, что сам он во время этой прогулки блистал только своими сапогами. Он вынул новые золотые часы (подарок Джемса) и посмотрел не на циферблат, а на свою физиономию, отражавшуюся по кусочкам в блестящей верхней крышке. Над бровью у него было какое-то пятно, что ему очень не понравилось, потому что ей, конечно, это не могло понравиться. У Крума никогда не бывает никаких пятен. Следом за образом Крума тотчас же выплыла сцена в "Пандемониуме". Сегодня у него не было ни малейшего желания открыться Холли и говорить об отце. Отцу недоставало поэзии, дыхание которой Вэл впервые ощутил за все свои девятнадцать лет. "Либерти" и Цинтия Дарк, это почти мифическое воплощение всяческих наслаждений, "Пандемониум" и женщина неопределенного возраста - все куда-то провалилось для Вэла, который сейчас только что расстался со своей новой застенчивой темноволосой кузиной. И она так "здорово" ездила верхом и, что ему особенно было лестно, ехала за ним, куда он хочет, по всем аллеям Ричмонд-парка, хотя она, конечно, знает их куда лучше его. Вспоминая все это, он удивлялся тому, как бессмысленно он с ней разговаривал; он чувствовал, что мог бы сказать ей массу совершенно замечательных вещей, если бы только представился еще такой случай, и мысль, что завтра ему придется отправиться в Литтлхэмтон, а двенадцатого в Оксфорд, на этот дурацкий экзамен, так и не повидавшись с ней, нагоняла на него мрак быстрее, чем мгла окутывала землю. Во всяком случае, он ей напишет, и она обещала ответить. Может быть, она даже приедет в Оксфорд навестить брата. Эта мысль блеснула, как первая звездочка, появившаяся на небе, когда он подъезжал к манежу Пэдуика близ Слоунсквер. Он сошел с лошади и с наслаждением потянулся: ведь он проехал добрых двадцать пять миль. Проснувшийся в нем Дарти заставил его минут пять поболтать с младшим Пэдуиком о кэмбриджширском фаворите. Затем со словами "Запишите лошадку на мой счет" он вышел, неуверенно ступая негнущимися ногами, похлопывая по сапогам своим маленьким плетеным стэком, "Мне сегодня никуда не хочется идти, - подумал он. Хорошо бы мама угостила меня на прощание шампанским!" С шампанским и с приятными воспоминаниями можно было отлично провести вечер дома.

Когда Вэл сошел вниз, приняв ванну и переодевшись, он застал мать в декольтированном вечернем туалете и, к своему крайнему неудовольствию, дядю Сомса. Они замолчали, когда он вошел, затем дядя сказал: