Господа Помпалинские

— Дорогая, хорошая, бедная моя мамочка!

Пани Адель, отвечая ей долгим поцелуем, шептала:

— Тише, тише, не разбуди отца! Пусть поспит, бедняга! Еще успеет за целый день намучиться!

Вот и сейчас, пока из-за ширмы доносились плеск воды и громкое фырканье мужа, пани Адель, как всегда энергичная и веселая, выдвинула с помощью Павла стол на середину комнаты и стала накрывать его на четыре персоны, расставляя сверкающую чистотой толстую фаянсовую посуду. Роза перетирала тарелки и подавала матери. Павел молча помогал ей, а потом спросил:

— Покажите-ка вашу «зелень», дорогая кузина.

Роза улыбнулась задорно, достала из маленького кармашка, быть может нарочно пришитого для этого к корсажу, засохшую веточку гелиотропа в прозрачной бумажке и с торжеством показала Павлу.

— А где ваша? — спросила она в свою очередь.

Павел вынул из портмоне листочек комнатной розы.

Они переглянулись с улыбкой и стали расставлять стаканы.

— А на что вы играете в «зелень»? — спросила пани Адель, помешивая суп в кастрюле.

Роза чуть не выронила стакан из рук. Как видно, на этот вопрос не легко было ответить.

— На дружбу! Кто выиграет, тот значит, больше симпатизирует другому, — выручил Павел смутившуюся девушку.

Между тем из-за ширмы вышел пан Вандалин в широком домашнем сером сюртуке и, подойдя к жене, разливавшей суп по тарелкам, сказал:

— Пока ты ходила, дорогая, я положил в суп немного петрушечки… для запаху… ничего?

— Ничего, лишь бы не слишком много, — пани Адель улыбнулась и, обернувшись к дочери и Павлу, сказала с шутливой торжественностью: — Кушать подано!

Пан Вандалин, видно, не был новичком в кулинарии, потому что петрушка нисколько не повредила супу. Все ели с большим аппетитом, и даже Павел, привыкший у своих богатых родичей к более изысканным кушаньям, отдал ему должное. Скованность и недовольство собой, которые овладевали им всякий раз, когда ему не удавалось скрыть свои чувства к Розе, прошли, и он с обычной своей жизнерадостностью рассказывал о поездке в Литву, о намерении Цезария жениться на панне Занозе-Козодой Книксен и о том, как велико горе и негодование всего семейства. Пани Адель весело смеялась, даже пан Вандалин улыбнулся; только Роза сидела с широко раскрытыми глазами, недоумевая, о чем же горевать, если молодые люди полюбили друг друга и хотят пожениться?

Потом заговорили о Квечине — бывшем имении пана Вандалина, мимо которого проезжал Павел и даже ненадолго остановился там, чтобы взглянуть на дом и сад, с которыми было связано столько счастливых воспоминаний детства и ранней юности. Роза тоже вспомнила, как еще девочкой играла с двоюродным братом в большом саду, где были широкие, тенистые аллеи и множество извилистых дорожек, которые, сходясь и расходясь, сбегали к тихому, сонному пруду. В его синей глубине мелькали серебристые рыбки, и Павел помогал ей ловить их на удочку. А один раз катал на лодке… Но тут их прервала пани Адель, поставившая на стол блюдо с жареной картошкой.

— Ну вот, Вандалин, блюдо, о котором ты сегодня мечтал, — сказала она мужу. — Но только если картошка плохо поджарилась, — виноват Павел — он резал ее бог весть как…

— Спасибо, дорогая, но лучше я не буду ее есть…

— Как? Почему? Ты же сам просил…

— Просить-то просил… — выдавил смущенный экс-помещик, поглядывая на любимое блюдо, — но… я совсем забыл, что от картошки, говорят, полнеют… Это правда, Павлик?

— Трудно что-нибудь возразить, — улыбнулся тот.

— Вот видишь, дорогая… а я дал себе слово обязательно похудеть… И хотя мне утром очень хотелось жареной картошечки, но я сейчас вспомнил… и раздумал… и, пожалуй, никогда ее больше есть не буду…

Пани Адель не знала, смеяться ей или сердиться. Попробовала было уговорить мужа: не стоит, мол, отказывать себе в любимом кушанье, которое у них, кстати, не так часто бывает. Но пан Вандалин поднял руки, отодвинулся от стола и, поглядывая искоса на лакомое блюдо, упрямо повторял:

— Нет, нет, дорогая, не буду, не буду! И так уж растолстел — больше некуда!

Видно было, что пан Вандалин борется с собой; но на этот раз он вышел победителем и не притронулся к любимому кушанью. Пани Адель больше не смеялась и не сердилась; она пристально посмотрела на мужа, потом печально опустила глаза и на минуту задумалась.

Здесь, в отличие от всех претендующих на изысканность порядочных домов, после супа и картошки не подали ни жаркого, ни фруктов, ни десерта. Не было и черного кофе с зеленым или розовым ликером. Картошкой обед закончился, как у простых неотесанных мужиков. Встав из-за стола, пани Адель перемыла с Розой посуду, прибралась, затушила плиту. Странная женщина, с мужицкими понятиями и плоским воображением — настоящий урод! Посмотрите, как ловко она управляется со своим крохотным, убогим хозяйством, словно никогда не знала, что такое прислуга и богатая, роскошная обстановка. Ей, наверно, даже не приходит на ум, что она в родстве с достойным семейством Помпалинских, а мать ее была дочерью кастеляна и внучкой воеводы… Бывает же у людей такая короткая память!.. Вскоре после обеда пани Адель надела шляпку, суконную пелерину и, взглянув на дочь, которая с золотым наперстком на пальце шила отцу рубашку, сказала:

— Ну, Роза, идем! Я провожу тебя на фабрику и пойду на урок!

— Уже? — жалобно спросил пан Вандалин.

— Нам давно пора — у меня еще три урока сегодня, а у Розы перерыв через четверть часа кончается…

Роза быстро оделась. Пани Адель протянула мужу руку и сказала:

— До свидания! В семь часов вернусь и напою тебя чаем… — А потом обратилась к Павлу. — Вы ведь зайдете к нам, когда будете в следующий раз в Варшаве?

Павел почтительно поцеловал у нее руку, но к руке девушки, призвав на помощь все свое самообладание, едва прикоснулся. Роза почувствовала какую-то холодность и принужденность в обращении кузена и с грустной укоризной посмотрела на него, бросив, как бы между прочим, по дороге к двери:

— Не думаю, что кузену очень хочется каждый раз навещать нас!

— Что вы! — не на шутку испугался Павел, уловив в ее словах упрек.

Видя, что он огорчен, Роза перестала сердиться и смущенно пробормотала:

— У нас как-то скучно и… неинтересно!

Тут Павел, забыв обо всем, схватил кузину за руку, крепко сжал ее, — казалось, с губ его вот-вот сорвется нежное, пылкое признание. Но вдруг, точно вспомнив о чем-то, он выпрямился, помрачнел, выпустил девичью руку, поклонился молча и, занятый своими мыслями, взялся за шляпу, собираясь идти. Пан Вандалин остановил его:

— Павлик, мне бы надо с тобой поговорить, — неуверенно сказал он. — Сядь-ка поближе, сюда, в кресло и давай поболтаем…

Павел сел и с интересом ждал, что он скажет. Но тому, видимо, трудно было начать; он долго ерзал на узком, жестком диванчике, покашливая, барабаня по столу толстыми пальцами.

— Вот что… — с усилием произнес он наконец. — Я хотел спросить: как там дела, у графов Помпалинских?

Павел громко рассмеялся, нь— Ну, о них вы можете не беспокоиться, уважаемый пан Вандалин. Господа Помпалинские крепко стоят на ногах, у них под ногами твердая почва — мешки с золотом. У графа Августа есть, правда, кое-какие долги по закладной, но он выкарабкается: женит сына повыгодней, да и старший брат поможет, — словом, не пропадет!

Пан Вандалин внимательно выслушал, а потом простодушно сказал:

— Ну, слава богу, что у них все в порядке… а то я думал, не пошатнулись ли их дела в нынешние тяжелые времена, а коли нет, то и слава богу… Должна же страна кем-то держаться… Только я не об этом хотел тебя спросить… Скажи, Павлик, как они к тебе относятся? На каком ты там положении и какие у тебя обязанности?

Краска залила лицо Павла, но губы сложились в насмешливую улыбку.

— Это не простой вопрос, — сказал он, разглядывая что-то на полу. — Как они ко мне относятся? Да никак. Любви особой нет, неприязни тоже. Как раньше, так и теперь — ничего не изменилось. Кто я у них в доме? Какие у меня обязанности? Это долгая история! На первый взгляд, никто, на самом деле — все: чтец графа Святослава, ловчий графа Августа, нянька Цезария, шут Мстислава, комнатная собачка графини Виктории, а кроме того, посыльный и поверенный всего семейства.