Антология осетинской прозы
Антология осетинской прозы читать книгу онлайн
В книгу вошли лучшие рассказы, повести, главы из романов осетинских писателей в переводе на русский язык.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— Хоть вяжи его, все равно не удержишь. Перед сном он обязательна должен был побежать на речку, — Маро вытерла слезы куском бязи, края которой давно превратились в бахрому. — Может, неласкова была я с ним, слишком строга… Как узнаешь теперь об этом?..
«До чего велика, необъятна Россия! — писал Канамат. — Ходи по ней хоть целый год и еще столько, но ни конца ни края не найдешь. Думаю я об этом и диву даюсь: на что надеялся Гитлер, когда решил напасть на нас? Придется ему, как в сказке, по своим же следам убираться обратно… Греют душу мне, Маро, воспоминания о тихих вечерах на Ирафе, о тополях на улице… А недавно как я обрадовался! Это было поздно вечером. Привал наш длился столько времени, сколько ты стоишь на крыльце, посыпая своим курам просо или кукурузу… Того, что твой шерстяной матрас был мягким, я никогда не замечал, но до чего мягка земля! Не с чем сравнить се, не с чем… Как только я задремал, меня толкнул сосед, не найдется ли, мол, у тебя закурить? Ответил ему: не курю. Он сунул мне что-то прямо в руки. Я, говорит, тебе отдам свой подарок, а ты мне паек табака. Пощупал я его подарок, и оказалось — домашние шерстяные носки! Из овечьей шерсти, мягкие-мягкие! Теплые, будто осталось в них тепло рук той, что вязала их. Даже пальцами чувствовал, что они были белоснежные. И знаешь, Маро, мне показалось, что связали их из шерсти овцы, которую пасли на берегу Ирафа. Что осетинка выткала пряжу в одну бессонную ночь…»
Серафима не стала бы дальше читать, потому что произнести эти слова было так же трудно, как пройти не торопясь сквозь пылающий новогодний костер. Но, если ты разбежался, как остановиться на полпути на крутом спуске?
«Вернул бы их обратно, но тогда я отдал бы ему и свои мысли. Такие мягкие носки могли связать руки девушки… похожей на Серафиму…»
— О тихий мой, молчаливый Канамат! Сколько же у тебя было всего припрятано, сколько слов ты держал под замком! — глубоко вздохнула Маро. — Читай, читай, родная моя…
Буквы были те же, слышался тот же голос:
«Не верь болтунам, Маро. Держи наготове в корыте муку на три праздничных пирога. Три рога держи под рукой… Встречай нас, как положено. Не за дровами в близкий лес ушли мы из дома, но все равно придет время возвращения…»
Дочитав, Серафима подняла голову и улыбнулась.
Маро не могла оторвать полные слез и радости глаза от письма Канамата, осторожно щупала шершавыми пальцами бумагу, бережно поглаживала ее ладонью…
В ушах Серафимы звучал голос Канамата. Те раны, что появились в ее сердце, когда небо над их селом разлетелось вдребезги, теперь заживали, и она чувствовала это.
Когда Госка вернулась с похорон Адаго, Серафима выбежала ей навстречу.
— Мама, я сбегаю к Дзиппа и принесу прялку, — сказала она. — А ты приготовь шерсти на пару носков…
— Зачем тебе?
— В письме Канамата мне показалось… Носки, домашние шерстяные носки хочет Канамат!
— Кажется, у нас…
— Нет, мама! Нет, нет! Поищи! Найди, где хочешь!
Она подбежала к матери, обняла, прижалась к ней.
Ночью при свете коптилки чесали и пряли шерсть, которую Госка выпросила у соседей. А утром, после ухода Госка на ферму, Серафима достала спицы и клубок белых ниток.
Петлю на петлю нанизывала Серафима, вслед за одной мыслью рождалась другая. Пока еще они были сумбурны, бессвязны…
«Канамат, прочитала я твое письмо и ожила. Тем, кто меня окружает, я виду не показываю, но тебе должна признаться, — я оказалась такой слабой, беспомощной, что и сама не ожидала. Недавно немцы сбросили на наше село четыре бомбы, и я четыре раза умерла. Ничем не измерить то, что я испытала. Иногда, мне кажется, что все от солдата до генерала испытывают такой же страх. И тогда мир наполняется причитанием Госка. Ей, наверное, постоянно снятся страшные сны, которых она никому не рассказывает. И когда начинает причитать, — мраком ее слов наполняется наш дом. Хочется заткнуть уши и бежать, куда глаза глядят… Если бы ты знал, какой надеждой озарило меня твое письмо. Кажется, будто солнце взошло, весеннее солнце…»
Через открытое окно с улицы послышались чьи-то шаги, Серафима выглянула и увидела сестру Кайти Дунекка. Она была без платка, в старом, линялом платье, которое надевала, когда возилась во дворе. Сама открыла калитку и, шлепая просторными галошами, пошла к дому…
Дунекка была не из тех, кто без причины нагрянет в гости, и Серафима испугалась, увидев ее.
— Письмо получили? — вскрикнула Серафима и бросилась, к гостье со спицами и пряжей в руках.
— А ты угадай от кого?
— Я и так знаю.
— И ты не обрадовалась? — Дунекка протянула было письмо, но опять прижала его к груди.
— Разве не слышишь, как сердце колотится? Пошли в комнату.
— Назови, тогда его по имени.
— Его имя — солдат.
Рука Дунекка разом опустилась, едва удерживая лист бумаги, обида блеснула в ее глазах.
— Наверное, ты подумала: куда она мчится, как бешеная?
— Не говори так, — ласково сказала Серафима. — Если бы можно было выложить сердце на ладонь… Когда вы его получили?
— На, сама читай, — сестра Кайти протянула письмо. — Это он тебе писал. И мы от него получили такой же клочок…
Дунекка говорила еще что-то, кажется, уверяла девушку, что они с Уалинка даже глазом не взглянули на это письмо… Спицы кололи руки Серафимы, становились поперек, и она никак не могла развернуть лист бумаги.
Ей казалось, что она ждала этого письма очень долго. Девушка разглядывала, как чудо, буквы, написанные рукой Кайти, крупные, звенящие буквы…
«Доброе утро, соседка Серафима, живущая по правую сторону от нашего дома! Новостей у меня целая гора. Но я не хочу поручать их этому клочку бумаги. Время суровое, и всякое может случиться. Однако сердце мое чует, скоро встретимся мы с тобой. Да, обязательно встретимся. Ты стремись к этому, Серафима, и тогда мы обязательно встретимся. Кайти».
— Где он сейчас?
— Ничего такого не сообщает.
— Наверное, его часть где-то совсем близко.
— Наверное. Раз так пишет, значит на что-то надеется.
— А вдруг он ранен?!
— Как твой язык повернулся произнести такое?!
— Письмо какое-то странное… Нелегко ему, видно, приходится…
— Не до песен сейчас…
Некоторое время они стояли молча, каждая со своими затаенными мыслями.
— Носки хочешь кому-то послать? — спросила Дунекка.
— Так… Вдруг надумала, — сказала Серафима и, запнувшись, схватила соседку за руку. — Присядь, посидим.
— Нет, некогда мне…
Над селом прошла группа самолетов. Наступали сумерки, и Таурзат не могла разглядеть красные звезды на их крыльях. Но по звуку определила — это свои. Они летели оттуда, где над горами Осетии небо еще спокойно.
Где-то над лесом оборвался гул самолетов.
Таурзат услышала топот скачущей лошади. Подковы, ударяясь о камни, тревожно звенели. Женщина сошла с дороги, прислонилась спиной к плетню. Хотелось, чтобы всадник не заметил ее, промчался мимо…
Всадник, поравнявшись с ней, осадил коня, остановился и спрыгнул на землю. Кнут взял в левую руку, которой держал лошадь за повод. Пока не подошел вплотную, она его не узнала.
— Габуш, это ты? — спросила неуверенно.
— Он самый, — сказал всадник и подал руку.
— Откуда ты?
— Где только мы не бываем с моим скакуном, — улыбнулся он.
— Знаю, ты не без дела, — сказала Таурзат. — Пойдем в правление.
— Нет нужды возвращаться туда. Пройдемся тихим шагом. Разговор у нас будет недолгий… Говори тихо, чтобы никто не слышал, — сказал Габуш. — Ты, наверное, помнишь своих бригадиров, тех, что работали у вас перед войной?
— Помню, всех помню.
— Был у вас такой… Знал себе цену. Голос звонкий… Среднего роста, плечистый, плотнее меня…
— Может, ты Габола имеешь в виду, но он не был плечистым…
— Недавно мы убрали кукурузу и пустили на поле яловых коров… На границе земель вашего и нашего колхозов… Пастух стал собирать оставшиеся початки, зазевался, упустил коров, и те забрели на ваше поле. Откуда-то вдруг прискакал всадник, налетел на пастуха, стал кричать: «Кто дал тебе право чужие поля травить?!» Пастух пошел за всадником, стал извиняться. А тот ему ружье показал. Растерялся пастух — и быка угоняют, и коров нельзя бросить… Вечером прибежал ко мне со слезами на глазах, кое-как обрисовал обидчика, и оказалось, что он знал лошадь, на которой сидел тот человек… Вскоре мы нашли эту лошадь, но хозяин ее ни в чем ни признался. — Ничего, мол, не знаю, в тот день лошадь была у меня во дворе, соседи видели ее и могут подтвердить…
