Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен

А люди, с которыми ей приходилось жить на этой вилле, — старая англичанка, дипломат, «высокочтимый» Джордж Селвин, — представлялись ей непонятными, внушающими опасение существами, выходцами из какого-то странного, зловещего, почти страшного мира. Даже автоматические движения этих огромных, шестифутовых лакеев, с лицами точно у восковых фигур, внезапно вскакивавших в передней при ее появлении, иной раз рождали в ее мозгу мысль, что все вокруг нее нереально, что она живет в каком-то нелепом кошмаре, и глухая тревога охватывала подчас эту парижанку, эту женщину, которая до сих пор жила в веселых и уютных квартирах, среди мужчин и женщин, созданных по человеческому образу и подобию.

В свои праздные дни Фостен бродила по нежилым комнатам с закрытыми ставнями, натыкаясь в полумраке то на детскую колыбельку, то на другие семейные реликвии, казалось, брошенные наспех при бегстве из проклятого небом дома.

Среди всех этих причудливых предметов был маленький шкафчик — нечто вроде шифоньерки, — к которому вновь и вновь приводила ее какая-то неведомая сила. Принцесса Фредерика страстно любила кружева, и на ящиках шифоньерки были наклеены бумажки с надписями, сделанными ее изящным, но неразборчивым почерком: «Малин, Валансьен, Шантильи, Алансон, Англия».

С каким-то странным чувством Фостен открывала, один за другим, эти пустые ящики… и подолгу неподвижно стояла перед шкафчиком, грезя о чем-то, думая, что дом, в котором она живет, несчастливый дом — дом, отмеченный роком.

LVIII

Обитатели виллы Изембург пили кофе в «Сорренто», когда к ним подошел слуга и подал на серебряном подносе письмо мистеру Джорджу Селвину.

Прочитав письмо, Джордж Селвин передал его своему другу со словами:

— К сожалению, сегодня вечером мне придется уехать. Меня ждут гости.

— А… это из того домика на бретонском побережье, о котором ты как-то говорил мне, — сказал лорд Эннендейл, быстро пробежав письмо, написанное шифром.

Фостен невольно взглянула на листок почтовой бумаги.

— Ах, какая прелестная хижина нарисована в заголовке! — воскликнула она и в порыве детского любопытства наклонилась, чтобы разобрать надпись, сделанную вокруг рисунка.

— «Хижина Дольмансе», — прочитала она вслух. И добавила: — Это название местности, не так ли?

— Да, именно так, — проговорил лорд Эннендейл, и женщина, внезапно смутившись, увидела на губах Джорджа Селвина загадочную и зловещую улыбку.

LIX

Примерно в ту же пору Фостен, кончая письмо к сестре и поручая ей купить кое-какие мелочи для своего туалета, сделала следующую приписку:

«Ты не прислала мне, хоть я тебя и просила, всех тех газет, где упоминалось о дебюте Женни Лафон в «Федре», и не написала, какие из моих ролей она намерена играть. О, если бы мне удалось хоть на несколько месяцев вернуться в театр, я бы выпросила себе роли наперсниц в тех пьесах, где она играет королев, и все-таки съела бы ее».

LX

И снова жизнь наедине друг с другом началась для любовников в вилле Изембург. Отъезд англичанина Селвина освободил Фостен от ее тайных тревог, а некий проект, который должен был вот-вот осуществиться, почти отвлек ее от упорно возвращавшихся мыслей о театре. Лорд Эннендейл предложил своей возлюбленной провести зиму в Италии, и теперь оба были заняты разными приготовлениями, отдаваясь радостному полету воображения, которое всегда предшествует всякому путешествию и заранее уносит нас в далекую страну.

Все было решено: они нигде не будут жить подолгу и, путешествуя в своем экипаже и на своих лошадях, поедут не торопясь, куда глаза глядят, задерживаясь там, где понравится, и не останавливаясь в тех городах и местностях, которые покажутся скучными. И, склонившись над картой, совсем близко, так что головы их соприкасались, а волосы смешивались, они вместе водили указательными пальцами по большому листу, намечая места будущих остановок, причем женщина, обнаруживая забавное невежество, задавала совсем детские вопросы, а мужчина отвечал ей как человек, основательно знающий страну.

— Вот здесь, — говорил он, останавливая пальчик своей возлюбленной на маленьком кружке, — здесь он купит ей золотое кольцо, совсем особой чеканки — такой не знают ни в одной другой европейской стране… Здесь он поведет ее смотреть старинную церковь, не указанную ни в одном путеводителе… Тут он угостит ее маленькой рыбкой, которую едят только в этих краях… И потом, он ведь занимался фотографией, когда был в Индии… Скоро прибудет выписанный им аппарат… она будет помогать ему и увидит, как это интересно… Они привезут оттуда снимки… снимки, сделанные их собственными руками… снимки всех тех уголков, где они оставят частицу своего счастья, своей любви.

Уже старая англичанка была отправлена в Англию, где ей предстояло провести все время, пока продлится путешествие влюбленной пары. Уже начали укладывать чемоданы, и отъезд был назначен на один из первых дней наступающей недели.

LXI

Однажды ночью, в насыщенной сладострастием духоте спальни, лорд Эннендейл встал в постели, где рядом с ним спала его возлюбленная, чтобы впустить в комнату немного прохлады утра, белевшего сквозь прозрачные занавески.

Бессильными шагами он подошел к окну, попытался отворить его и вдруг слабеющим голосом крикнул:

— Жюльетта, ко мне… ко мне!

Разбуженная этим призывом, совсем еще сонная, Фостен увидела, что ее любовник ухватился обеими руками за ручку окна, пытаясь сохранить равновесие, почти падая. Соскочив с постели, она тотчас подбежала к нему, обхватила обеими руками.

Поддерживаемый женщиной, мужчина сделал движение в сторону постели, но ноги у него подкосились, и Фостен почувствовала, как его большое, тяжелое тело обвисло в ее объятиях.

Она кричала, звала на помощь, но никто не слышал ее, а так как она не могла разомкнуть рук, то не могла и позвонить.

Тогда, собрав последние силы, она сделала отчаянную попытку поднять своего Уильяма и, почти раздавленная этой тяжестью, понесла его, медленно, очень медленно подвигаясь вперед, подняв голову к его бледному лицу, глядя в широко раскрытые глаза возлюбленного, где застыл ужас, каким поражает совершенно здорового человека внезапное, неожиданное прекращение жизни.

LXII

Сознание не вернулось к лорду Эннендейлу и после того, как Фостен уложила его в постель. Он лежал неподвижный, как труп, все с тем же страшным, застывшим взглядом. Единственным признаком, указывавшим на то, что он еще жив, было лишь прерывистое, свистящее дыхание. По временам его губы раскрывались, пропуская невнятные обрывки слов, но голос тут же замирал, переходя в какие-то детские вздохи. Бывали и такие мгновения, когда Жюльетте, наклонявшейся над ним, чтобы заставить проглотить крошечные, с булавочную головку, кусочки льда, — когда ей казалось, что глаза его, внезапно прояснившись, с секунду улыбались ей, как будто узнавая… но нет, то была иллюзия: это выражение мгновенно улетучивалось, а взор снова убегал куда-то вдаль.

И в этом бесконечном бдении у постели больного, — ибо женщина никому не уступала своего места, не соглашалась ни на малейший отдых, — проходили для нее дни с их радостным и раздражающим наступлением утра при мерцании угасавшей свечи и долгие, бесконечно долгие ночи, — дни и ночи, прерываемые лишь визитами врача, озабоченного, подавленного странной, непостижимой болезнью.

LXIII

В разгаре полного счастья жизни вдвоем — внезапная перспектива вечной разлуки с любимым человеком через несколько дней, быть может, через несколько часов, и грубое вторжение мысли о смерти! И это — в самом начале любви, которую оба считали вечной и которая не продлилась еще и года, любви, исполненной нежности, пыла, исполненной того горения страсти, которое соединяет мужчину и женщину в одно нерасторжимое целое. О, боже, возможно ли это? Она пойдет гулять, и его рука не будет больше поддерживать ее руку. Сядет за стол — и не увидит больше напротив его лица. Уснет — и его сон не сольется более с ее сном. Она не услышит больше, как он высказывает за нее мысль, пришедшую одновременно им обоим. У нее не будет его глаз, чтобы смотреть, чтобы смотреть вместе с нею… Нет, отныне ничего не будет в ее жизни, кроме ужасного одиночества в опустошенном мире; дни ее будут лишены солнца, ничто не будет больше приносить ей радость… И если бы еще она была подготовлена к этому страшному прогнозу долгими месяцами болезни, медленными изменениями в состоянии больного, беспокойством, написанным на лицах окружающих, их тревожным шепотом — всеми жестокими признаками, которые постепенно приучают мысль, помогают ей свыкнуться с тем кошмаром, которому вначале упорно, изо всех сил, отказывается верить любящее сердце… Но такая смерть — смерть, поражающая как молния…