Золотые мили

«Золотые мили» — второй том трилогии о золотых приисках, которая принадлежит перу выдающейся австралийской писательницы Катарины Сусанны Причард (1883–1969). Романы «Девяностые годы» (1946), «Золотые мили» (1948) и «Крылатые семена» (1950) — произведения социально-исторического жанра, хроника трех поколений семьи золотоискателей и горняков, срез австралийской истории конца XIX — первой половины XX века.

К работе над «Золотыми милями» Причард приступила в апреле 1945-го, вскоре после того, как рукопись первого тома — романа «Девяностые годы» — была отправлена издателю. Шла к концу вторая мировая война. Еще лились потоки крови и гитлеровские палачи свирепствовали с удвоенной злобой и жестокостью. Но Советская Армия неумолимо приближалась к Берлину. И подлинным патриотам Австралии отрадно было сознавать, что и австралийцев и советских людей объединяла высокая цель сокрушенья кровавого режима фашистской диктатуры.

И в течение войны и после наступления мира Причард, которая в 1943 году вошла в состав ЦК Компартии Австралии, — на переднем крае общественной борьбы. Антифашистское движение, кампания солидарности с Советским Союзом, ожесточенные бои с буржуазно-империалистической реакцией, перешедшей в наступление в конце 40-х годов, — ко всему этому она имела непосредственное отношение, откликаясь на зов долга и сердца, и литература не существовала для нее отдельно от борьбы за демократию, социализм, мир. Как достигнуть расцвета австралийской национальной культуры, прежде всего демократических ее элементов, чтобы трудящиеся могли полноценно удовлетворять свои духовные потребности и осуществлять свои творческие потенции, что необходимо для того, чтобы литература превратилась в животворную силу, сплачивающую людей в борьбе за социальный прогресс? Отвечая на эти вопросы в речи, произнесенной в октябре 1943 года в Доме Маркса — штаб-квартире компартии в Сиднее, Причард выдвигала два основных условия: с одной стороны, коренное изменение характера институтов, от которых зависит процветание искусств и эстетическое воспитание, с другой — тесная связь между писателем и народом. Писатель должен «смотреть в лицо реальным фактам», показывая истинный облик капиталистического общества. И открывать «путь в лучезарное будущее, в котором каждый мужчина и каждая женщина, каждый новый ребенок получат возможность жить полнокровно и счастливо, не зная страха нищеты и болезней, вызванных ею, страха войны и ее ужасающей жестокости». [14] Причард явилась одним из инициаторов издания прогрессивного литературного журнала «Острэлиен нью райтинг» (1943–1946) и была причастна к целому ряду других начинаний, направленных на демократизацию австралийской культуры. Но наибольшим ее вкладом в новую литературу стала трилогия.

Как всегда, Катарина Сусанна Причард черпала материал из первоисточника, погружаясь в тот пласт действительности, который намеревалась отобразить. Первые заготовки для трилогии были сделаны еще в 1930 году, когда вновь нашли золото в штате Западная Австралия, где она жила, в Ларкинвиле, и Причард вместе с мужем заболела «золотой лихорадкой». «Ларкинвиль, — вспоминала она, — вызвал почти такой же ажиотаж, как открытия золота, сделанные в Австралии в конце прошлого века. И я трясла грохот по утрам, а вечерами у нашего костра собирались ветераны приисков, шахтеры и старатели, и рассказывали разные истории о золотой горячке в Кулгарди и Калгурли, о том, как в «бурные девяностые» люди то богатели, то оставались без гроша.

Все это страшно увлекало меня. Каждый вечер передо мной разворачивались сцены будущей трилогии. Я исписала тогда горы бумаги заметками, но большая часть из них хранилась впрок, пока мне не удалось пожить на приисках — познакомиться со всеми сторонами жизни рудокопов. Так я поступала всякий раз перед тем, как начать работу над очередным томом: жила в шахтерских домах в Боулдере и Калгурли. Все мои друзья были шахтеры, старатели и члены их семей. Ежедневно в четыре часа пополудни я заходила за моей Салли и мы шли в отель «Федеральный» близ шахты Риворд на прииске Маритана — посидеть в дамском зале бара. Там Салли встречалась со своими приятельницами… и любо-дорого было послушать, когда они принимались вспоминать былое и перемывать косточки местным знаменитостям. Иногда воспоминания лились столь шумным потоком, что бармен прикрикивал: «Эй, потише там, в дамском зале!». [15]

Причард бывала и в городах «главной угольной провинции» Австралии — Ньюкасле и Сесноке, и там вникала в шахтерское житье-бытье, выслушивая жалобы на устаревшее оборудование, подгнившие крепи, вглядываясь в лица со следами многолетней усталости и разрушенного здоровья. Живя в Сиднее в период работы над трилогией, она читала главы и отрывки друзьям — лидеру федерации горняков, женщине, чье детство прошло среди шахт Запада, выверяла технические детали шахтерского труда, словечки профессионального жаргона. Весной 1946 года ей пришлось срочно выехать в Западную Австралию — вырывать из когтей банка-кредитора свой заложенный дом в Гринмаунте. Это ей удалось, и она бесконечно радовалась возвращению в старый деревянный дом, окруженный садом, где прошли самые счастливые годы ее жизни, встрече с любимыми книгами, картинами. А главное — здесь, на Западе, жили герои трилогии — шахтеры и шахтерские жены, которых можно было засыпать вопросами, в библиотеках хранились книги и документы по истории западноавстралийской золотопромышленности, и работа над «Золотыми милями» спорилась.

Название родилось сразу. Ведь действие романа сосредоточено на Золотой миле — фантастически богатом золотом отрезке земли, что протянулся между городами Боулдером и Калгурли. Да и весь золотоносный район — это многие и многие мили подземных выработок.

В первой книге трилогии семья Гаугов и люди, с которыми их свели прииски, переживают бурные деньки «золотой лихорадки», вспыхнувшей в 1890-е годы в Западной Австралии, в суровом краю древних гор и безводных равнин, поросших неприхотливым кустарником, где до вторжения белых обитали лишь племена кочевников-аборигенов.

В «Золотых милях» повествование возобновляется накануне первой мировой войны, когда старательская эпопея уже позади — с изнурительными походами, быстрой сменой улыбок и гримас фортуны, стихийной демократией старательской вольницы. Выросла золотопромышленность: на смену орудиям одиночек — кайлу и грохоту, просеивавшему золотой песок, пришли бур и рудодробилка, палаточные лагеря превратились в горняцкие города и поселки, а старатели, так и не ухватившие жар-птицу богатства, надели шахтерские комбинезоны, вливаясь в один из внушительных отрядов австралийского пролетариата.

Гауги — уже приисковые старожилы, и хотя у мужа Салли Морриса, утратившего надежду разбогатеть и восстановить свое прежнее социальное положение, есть маленькое «дело» — похоронная контора, они все больше пролетаризируются и по роду занятий и по образу жизни, отдаляясь от «хорошего общества» и сближаясь с трудовым людом. Под землей работает Том Гауг, навальщиком и забойщиком, а потом и старший сын Салли — Дик. Не раз счастье и благополучие семьи рушатся под железной пятой капитала.

Спускаясь в забой вместе с Томом Гаугом (в одной из глав описан его обычный рабочий день — от наспех проглоченного завтрака и поездки в трамвае, заполненном угрюмой толпой, до окончания смены), нельзя не подивиться, с каким доскональным знанием показан тяжелый, изматывающий, опасный, кабальный труд горняков, особенности горняцких профессий и тонкости трудовых взаимоотношений. Коварству и бесчеловечности потогонной системы, которая систематически подвергает жизнь рабочего смертельному риску и побуждает его заработка ради пренебрегать интересами напарника или сменщика, противостоят выдержка и спайка шахтеров. Настоящие герои, они изо дня в день побеждают страх, подбадривают друг Друга крепкой шуткой, с беспримерной самоотверженностью спасают товарищей.

Расслоение старательской массы обнаружилось уже на исходе «золотой лихорадки» девяностых, в борьбе за право добывать россыпное золото на участках, принадлежащих синдикатам. Теперь оно принимает все более четкие и устойчивые формы. Имущественное и социальное неравенство разъединило многих из бывших товарищей, спутников и партнеров. Получают развитие социальные характеристики и нравственные качества, заложенные в героях, какими мы узнали их впервые. Пэдди Кеван, беззастенчивый и неразборчивый в средствах достижения цели, до поры до времени скрывавший свое богатство и могущество под личиной нескладного, неотесанного, неважно одетого приискового парня, больше не нуждается в маскараде. Крупный делец, наживающий миллионы, он не обременяет себя такими чувствами, как благодарность, долг, жалость. Не кто иной, как миссис Гауг, выходила Пэдди, заболевшего тифом. Но это не остановило его, когда он решил отомстить Гаугам — за изгнание из их дома и женитьбу Дика на Эми, которой домогался он сам.

Сюжетные линии, связанные с кражей золота, добытого в шахте, и охотой на преступников, с полицейскими сыщиками, убийствами и нераскрытыми тайнами, вводятся не занимательности ради, хотя они, безусловно, обостряют действие. Специфическое явление приисковой жизни, со своими правилами игры и своеобразной этикой, в которой писательница хорошо разобралась, замешано на глубоких социальных противоречиях. Утайка золота рудокопом несет в себе, в извращенной форме, зерно протеста против нещадно эксплуатирующей его системы. Владельцы рудников и директора акционерных компаний, наказывая рабочих, посягнувших на их собственность, в то же время сами не брезгают краденым золотом, участвуя в подпольной купле-продаже. Преступная мафия находит способы заткнуть рот или убрать с дороги всякого, кто грозит ей разоблачениями, будь то метиска Маритана — пешка в игре, попавшие в западню Гауги или чересчур ретивый полицейский. И если рудокопам, утаившим крупицу-другую золота, на снисхождение рассчитывать не приходится — их упрятывают за решетку, то кеванам все сходит с рук.

Для австралийской общественной мысли демократического направления, начиная с конца XIX и до 40-х годов XX века, были характерны утверждения, что в бедствиях, выпавших на долю народа Австралии, повинен, главным образом, британский империализм: развитие австралийского капитализма недооценивалось. Образ Пэдди Кевана примечателен и тем, что в нем запечатлен свой, австралийский «чумазый», представитель растущей национальной буржуазии.

Франсиско Хосе де Морфэ, он же Фриско Джо Мэрфи, также вознесен «золотой лихорадкой» и спекуляциями золотоносными участками, но в этой фигуре есть некоторая двойственность: его связи со старыми товарищами-старателями не оборваны до конца. На счету у Фриско, ловкача-авантюриста, любителя прихвастнуть и порисоваться, немало поступков, которые отнюдь не свидетельствуют о высоких моральных принципах. Дай он показания на суде и выведи Кевана на чистую воду, Моррис и Том, обвиненные в краже золота, возможно, были бы оправданы. Но он не поспел бросить вызов хозяевам приисков. Салли и осуждает Фриско, и негодует, и все же что-то неодолимо влечет ее к нему — быть может, обаяние веселого и дерзкого искателя приключений, удаль, мужская сила и уверенность в себе — то, чего недоставало бедному Моррису, и страсть к ней, которая нет-нет да и напомнит о себе эхом ушедшей молодости. Салли отзывается на нее в позволяет себе запретную прежде любовь уже будучи в летах, после смерти мужа, охваченная жалостью: Фриско ослеп после ранения на войне, разорен Пэдди Кеваном и, тяжелобольной, лежит в лачуге на городских задворках, именуемых Долиной нищеты.

Из четырех сыновей Салли — Дика, Тома, Лала и Дэна — Том наделен «искрой Прометеева огня», если мы воспользуемся широко распространенной в мировой социалистической литературе метафорой служения людям, которую охотно употребляла и Причард. Том благороден и самоотвержен, деликатен и неподкупен. Выучиться, как он хотел, на инженера-металлурга не удалось — не по средствам. Его университетом стал рудник. Он образован благодаря самообразованию. Днем — в забое, ночью — над книгами. Достаточно взглянуть на книжные полки, сколоченные из досок от ящиков, чтобы убедиться, как широк круг его интересов: труды Геккеля, Дарвина, Энгельса, стихи и статьи по горному делу. Его пытливая мысль стремится объять все развитие человеческого общества, и видение прекрасного мира, в котором счастья хватит на всех, сияет перед ним, «словно легендарная чаша Грааля» — символ заветной цели.

Том, профсоюзный руководитель, горячо преданный делу организации трудящихся, — рабочий из передовых рядов австралийского пролетариата, один из тех, кто принял эстафету классовой борьбы у героев «великих забастовок» девяностых годов и глубже, чем они, сознает ее взаимосвязь с мировым революционным движением. Эту преемственность и расширение интернационального кругозора Причард делает наглядной, дав Тому в учителя людей разных национальностей, с политическими программами, имеющими свои отличия, но единых в отрицании капиталистической системы. Чарли О'Рейли — член анархосиндикалистской организации «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ). Старик Крис Кроу хранит дорогие воспоминания о Международном товариществе рабочих — Первом Интернационале. Монти Миллер стал в 1854 году под знамя Эврикского восстания золотоискателей в Балларате.

О Монти Миллере стоит сказать особо, поскольку это — лицо историческое. Причард познакомилась с ним в 1919 году на майской демонстрации в Перте, столице Западной Австралии. Ему было за восемьдесят, но он поражал феноменальной памятью, цитируя наизусть целые эссе Эмерсона, американского философа и писателя XIX века, отрывки из Шелли и Шекспира. Он завещал Причард свои рукописи — стихи, песни, автобиографические записки. Многие годы входивший в ИРМ и подвергавшийся преследованиям, под влиянием революционных событий 1917 года в России он пересмотрел свою точку зрения на пути и методы борьбы и приветствовал создание в 1920 году партии австралийских коммунистов — «благословил нашу молодую партию», писала Причард в очерке «Монти Миллер, каким я его знала». В «Золотых милях», как и в других частях трилогии, исторические лица фигурируют на втором плане. Но отношения, в которые с ними вступают основные действующие лица, показательны, и само присутствие живых реалий эпохи сообщает повествованию подчеркнутую достоверность.

В образе Нади Оуэн, которая была и наставником Тома в школе политического знания и женщиной, вызвавшей у него глубокое, чистое, затаенное чувство, нашло отражение влияние революционного движения в России на борьбу австралийских трудящихся за свои права. Хорошо известно, какую огромную роль в формировании общественно-политических и эстетических взглядов Катарины Сусанны Причард сыграла Великая Октябрьская социалистическая революция, как много значили для нее успехи строительства социализма, какой неизгладимый след оставила поездка в СССР в 1933 году. Слегка познакомившись тогда с русским языком, она позже, когда ей было почти шестьдесят лет, взялась за его изучение — записалась на курсы при Сиднейском университете. Общемировой резонанс залпов «Авроры» усиливался в Австралии деятельностью русской революционной эмиграции, которая образовалась после подавления революции 1905 года. Русские рабочие во главе с большевиком Ф. А. Сергеевым (Артемом) и на пятом континенте не сложили оружия, борясь плечом к плечу с австралийскими братьями по классу и содействуя социалистическим организациям. Надя Оуэн, дочь революционера, убитого на демонстрации, бежавшая из России, потому что и ей грозила опасность, рано умерла и недолго пробыла на Золотой миле, но о ней вспоминают, когда до приисков доходит весть об Октябрьской революции в России и рудокопы радуются этой победе, в кабачках чокаются и слышатся песни «Красное знамя» и «Вечное братство». «Если бы Надя знала…»

В каждом из романов трилогии жизненные пути героев проходят через исторические рубежи — события общемирового, национального или локального значения, в которых аккумулируются сотни, тысячи, миллионы человеческих воль и деяний, подчиняясь общим закономерностям. В «Золотых милях» таким горнилом является прежде всего первая мировая война.

Австралийский Союз, британский доминион, вступил в первую мировую войну тотчас вслед за метрополией. Был сформирован экспедиционный корпус, включавший пехотные части, артиллерию и кавалерию, насчитывавший около двадцати тысяч человек — Австралийские имперские силы. Позже австралийские войска и войска другого доминиона, Новой Зеландии, были объединены в Австралийско-новозеландский армейский корпус — АНЗАК, отчего и солдат его стали называть «анзаками». Австралийцев бросали на те участки фронтов во Франции и в Малой Азии, где шли наиболее тяжелые бои. По величине потерь (в процентном отношении к общей численности войск, участвовавших в боях, Австралия заняла первое место среди стран Британской империи. [16]

Вступление Австралии в войну происходило в атмосфере разгула милитаристских страстей и шовинистических проимперских настроений. Австралийские лейбористы, подобно социал-реформистским партиям в других странах, сомкнулись с империалистическими кругами, одобряя переход политики на язык пушек. Лидер лейбористского правительства, находившегося в 1914 году у власти, заявил, что Австралия будет поддерживать Англию «до последнего солдата и последнего шиллинга».

Однако чем дольше тянулась война и умножалось число павших и раненых, нарастало недовольство вовлеченностью в мировую бойню. Поэтому проект закона о мобилизации для отправки войск за границу стал в 1915–1917 гг. объектом острой внутриполитической борьбы. Здесь следует разъяснить, что в 1911 году австралийским правительством был принят Акт об обороне, согласно которому все мужчины в возрасте от двенадцати до сорока шести лет должны были проходить обязательную военную подготовку. Но войска для боевых действий за пределами Австралийского Союза формировались из добровольцев. Когда ура-патриотическая волна первых месяцев войны несколько схлынула, а ряды анзаков поредели, возникла проблема бесперебойных поставок «пушечного мяса», которую правящие круги пытались разрешить, заменив добровольную систему набора мобилизацией. Буржуазная пресса и такие реакционные организации, как Австралийская лига обороны, спекулируя на чувствах людей, чьи близкие были на фронте, оказывали давление на тех, кто не внял милитаристской пропаганде, — публично поносили их, посылали им белые перья в конвертах — знак трусости. Но законопроект, который должен был обеспечить военную машину людскими ресурсами и заодно урезать демократические права трудящихся, стать дубинкой для расправы с «красными», натолкнулся на сопротивление рабочего класса и ведущих профсоюзов, широких масс народа. «Это было поистине незабываемое народное движение», — пишет ветеран австралийского рабочего движения Эдгар Росс. [17] Возникли Антимобилизационная лига, Товарищество «Мобилизации — нет!», Женская армия мира, Армия добровольцев труда. Австралийский союз мира. Антивоенные выступления жестоко подавлялись прямыми и косвенными мерами: уличные митинги разгонялись с помощью солдат, домовладельцы отказывались сдавать помещения для подобного рода собраний, свирепствовала цензура, в домах активистов устраивали обыски. Особенно круто расправлялись с социалистическими организациями. ИРМ, клеймившая грабительскую войну, была запрещена, а ее члены приговорены к длительным срокам тюремного заключения. Однако война становилась все менее популярной. Дважды, в 1916 и 1917 годах, законопроект о воинской повинности выносился на всенародный референдум, и дважды Австралия отвечала: «нет!»

Война проводит новые линии размежевания между героями трилогии. Уходит добровольцем на фронт Лал Гауг, молодой и красивый в своей кавалерийской форме, с перьями эму на фетровой шляпе, жаждущий подвигов и отличий, уверенный, что поступает так, «как обязан поступать каждый мужчина, способный носить оружие», чтобы одолеть врагов Великобритании. И погибает от турецкой пули в Палестине, под Газой.

Дику Гаугу, воевавшему во Франции, повезло больше — он отделался ранением и вернулся на родину неузнаваемо постаревшим, к семейному очагу, который дал трещину. Если Гауги расплачиваются за войну собственной кровью, то новоявленный магнат сэр Патрик Кеван не намерен подставлять голову под пули. Но разыгрывает ярого патриота: дает правительству деньги взаймы, дарит самолет Королевским военно-воздушным силам, агитирует — дела его идут в гору, война делает его еще богаче.

Референдум разделил на два лагеря и семью Гаугов. Моррис, в котором оживают настроения и понятия британского джентльмена, бывшего офицера, безусловно за войну до победного конца. А Том и его невеста Эйли отдаются борьбе против введения милитаристского закона: выступают на митингах, расклеивают плакаты, распространяют листовки и запрещенную литературу, разоблачающую махинации финансовых концернов. Хулиганы в солдатской форме, нанятые вербовщиками волонтеров, избивают их. Салли проходит путь обманутых и прозревших миллионов. Снедаемой материнским страхом за жизнь сыновей, ей хочется верить, что они сражаются за правое дело, спасая демократию. Она готова откликнуться на фальшивый призыв «помочь нашим ребятам на фронте» и потому солидарна поначалу с Моррисом. Шаг за шагом она убеждается, что правда на стороне Тома, Эйли, Динни Квина, ирмовцев. И самый веский для нее аргумент — письмо Дика из госпиталя, сообщавшего, что он и почти все парни его взвода проголосовали против принудительной отправки войск за границу.

Переживания Салли были близки писательнице. И она не отрывала глаз от военного транспорта, удалявшегося от австралийского берега, — он увозил старшего брата, журналиста Алана, которого ей не было суждено увидеть вновь: его убило прямым попаданием немецкого снаряда. Младший брат, военный врач Найджел, едва не умер в Сербии от брюшного тифа. Хью Троссел, ставший впоследствии ее мужем, был ранен на Галлипольском полуострове, в одной из самых кровопролитных и бесплодных операций. И если в начале войны Причард пыталась вступить в женский вспомогательный корпус, попасть на фронт в качестве военного корреспондента, а во время первого референдума проголосовала «за», то накануне второго опроса она прилагала все усилия, чтобы законопроект, развязывавший руки милитаристам, провалился. Вместе с ней в антимобилизационной кампании участвовал ее друг Фрэнк Уилмот (1881–1942), известный поэт, писавший под псевдонимом Фернли Морис. Из его стихотворения «Богу от измученных народов», прозвучавшего в 1917 году как страстная мольба о мире, «крик боли», взят эпиграф к роману.

Письма с фронта с именами мертвых и умирающих от ран, горькие рассказы о напрасных потерях, головотяпстве командования, разочаровании и усталости, посещения австралийского госпиталя на севере Франции, зрелище безногих и безруких калек на улицах, контрасты между страданиями миллионов и процветанием фабрикантов смерти и прочих, для кого «война — мать родна», — все это, накапливаясь, возбуждало в писательнице непримиримую ненависть к системе, породившей вселенское бедствие. Капитана Троссела, кавалера Креста Виктории, высшей английской награды за храбрость, война, по его словам, сделала социалистом. И опять-таки пример в объявлении войны империалистической войне подало миру первое государство рабочих и крестьян. «Известия об успешной революции в России и большевистские лозунги мира, хлеба и земли резко контрастировали с империалистическим лозунгом войны до победного конца», — отмечает австралийский историк Мэннинг Кларк. [18]

Обращаясь к батальным свидетельствам и анализируя эволюцию общественного сознания на «окраине», далекой от театра военных действий и все же ввергнутой в войну, Причард выделяет как исторически прогрессивную тенденцию перерастание протеста против бессмысленного братоубийственного кровопролития в изобличение империалистической подоплеки войны. Такой подход к эпохальной в полном смысле слова теме свидетельствует о родственности «Золотых миль» произведениям тех писателей Запада, начиная с Анри Барбюса и Арнольда Цвейга, кто разрабатывал ее под знаком роста революционного сознания и грядущих социальных сдвигов, о идейной близости произведениям советской литературы о войне и революции.

Война отбрасывает свою мрачную тень и на мирные годы. Крах семейного счастья Дика Гауга, измена красивой, легкомысленной Эми, оставившей бедняка ради богача, — это трагедия солдата, вернувшегося с войны. Дик ушел в армию не по доброй воле — его вынудили к этому, грозя в противном случае уволить и обещая принять обратно, когда замолкнут орудия. Принять-то приняли, но ненадолго: демобилизованный «защитник отечества» с женой и маленьким сыном попал в петлю безработицы, хотя его нельзя было упрекнуть в недостатке профессиональной квалификации или трудолюбия. В поисках выхода Дик нанимается на дальний прииск, за много миль, где добывается мышьяковистая руда, отравляющая организм. Он соглашается на тяжелую работу дробильщика, для которой совершенно не нужны познания, приобретенные в Горном училище. Потрясенный предательством Эми, Дик стал жертвой несчастного случая. Но в известном смысле он и жертва войны, при том, что смерть настигла его не на поле сражения, как Лала, а в шахте.

Волнения на приисках в 1919 году также связаны с безработицей среди демобилизованных — она привела к обострению межнациональной розни и конфликтам между безработными австралийцами и иностранцами, преимущественно эмигрантами итальянского и славянского происхождения, которые обосновались на приисках в годы войны и нехватки рабочих рук и оказались в лучшем положении, чем вернувшиеся старожилы. Когда атмосфера накаляется и взбудораженная толпа громит лавки, таверны, гостиницы, требуя выгнать с приисков всех чужаков, когда доходит до драк и поножовщины и насмерть перепуганные женщины с детьми бегут прятаться в лес, у Гаугов находят прибежище семьи друзей Тома — итальянцев и югославов. Организуя защиту иностранных рабочих. Том, верный рабочему товариществу, поступает как интернационалист, понимающий, кто и для чего подстрекает демобилизованных и безработных против иностранцев.

Идеи пролетарского интернационализма и классовой солидарности пронизывают и рассказ о забастовке 1919 года в западно-австралийской золотопромышленности, длившейся свыше трех месяцев, — «великой битве за профсоюзы». Полнота фактов и обоснованность оценок позволяют считать Причард историком австралийского рабочего движения, давшим объективную картину социальных противоречий и борьбы разнонаправленных сил, хотя, конечно, историк в данном случае — ипостась художника, концентрирующего исторический опыт в образах, рожденных творческим воображением.

Борьба, которую Том Гауг и его товарищи ведут за стопроцентный охват горняков Австралийским рабочим союзом, есть борьба за единство рабочего класса против ослабляющего его боеспособность раскола по национальной принадлежности или по признаку участия в таких акциях буржуазного государства, как война. Надо сказать, что и демобилизованные солдаты не представлены как однородная масса: если Калгурлийская ассоциация демобилизованных, слившаяся с Империалистической лигой, поддается буржуазно-националистическому влиянию и играет на руку правым, для которых главная мишень — большевизм, то Боулдерская организация ветеранов поддерживает рабочих профсоюзников.

Продолжена в «Золотых милях» и нить дружеских отношений Салли с аборигенкой Калгурлой, а с ней — тема угнетения и расовой дискриминации коренных жителей континента. Напомним, что Катарина Сусанна Причард была автором замечательного романа «Кунарду» — о «недопустимой» любви фермера и аборигенки, подавленной и загубленной в обстановке расистских взглядов и социальных норм. Они редко видятся, Салли и Калгурла, между ними — «века общественного развития». Но их объединяет привязанность к австралийской земле, которая и для Салли — родина, взаимопонятность материнства и человеческого участия. Салли не осталась равнодушной к исчезновению дочки Калгурлы, уничтоженной скупщиками краденого золота, той Маританы, которую она помнила юным, грациозным, как зверек, созданием. Кочевница Калгурла, появлявшаяся у Гаугов всякий раз, когда у Салли рождался сын, приходит и в тяжкий час — оплакать Дика, которого нянчила в давние года. Каковы бы ни были различия в образе жизни Калгурлы и Салли, культурном уровне, облике, горе и страдания им несут те же силы. И когда в финальной сцене романа полицейский гонит аборигенов прочь из города — отныне им запрещено приближаться к нему ближе, чем на пять миль, — Салли обуревают стыд и гнев («мы отняли у них все»), она готова «вместе с Калгурлой проклинать рудники и их владельцев».

«Боюсь, что откровенно левый тон кое-кому придется не по вкусу», — высказала опасение Причард, закончив «Золотые мили». Она не ошиблась. Еще в ходе войны против фашизма было извлечено припрятанное на время пугало «красной опасности». «Когда советские войска преследовали немецкую армию, отступающую из России и Польши, а западные союзники высадились в Нормандии в июне 1944 года, чтобы открыть второй фронт, в Австралии вновь раздались скрипучие голоса сеятелей беспокойства и пророков, твердящих, что коммунизм угрожает мировой цивилизации». [19] Фултонская речь Черчилля, знаменовавшая поворот к «холодной войне», прозвучала желанной музыкой для австралийских правых, готовившихся свалить лейбористское правительство.

«Рассматривать рост радикальных идей в простой австралийской семье и рассматривать сочувственно, принимая их как должное и пользуясь языком, которым говорили члены партии (коммунистов. — А. П.), — в обстановке 40-х годов это вызывало возмущение, подобное приему, оказанному в 1928 году «Кунарду» добропорядочными ханжами из числа белых австралийцев», — пишет в книге «Дикие побеги и анемоны. Жизнь и творчество Катарины Сусанны Причард» (1975) сын писательницы Рик Троссел. [20] Думается, что реакция на «Золотые мили» была куда более сильной, поскольку трилогия посягала на основы капиталистического миропорядка. Буржуазная печать атаковала автора, объявляя роман «пропагандой в чистом виде». Обвинение не было для Катарины Сусанны Причард чем-то неожиданным — оно давно стало общим местом в оценке произведений прогрессивных писателей консервативной критикой. В 1938 году в письмо к аспиранту одного из американских университетов Причард, разъяснив, чт