Все люди — враги

— Неужели таков закон? — спросила Кэти с изумлением.

— Можешь сама проверить решение парламента.

Но я вот к чему веду — не кажется ли тебе отвратительной вся эта инсценировка с «дамой в Брайтоне»?

— По-моему, все это отвратительно.

— По-моему, тоже, не будем больше говорить об Этом.

— Но ведь ты как будто хотел что-то сказать?

— Не важно!

— Я догадываюсь, в чем дело. Ты думаешь, что нам не следует прибегать к инсценировке, а открыто признать, что мы живем друг с другом?

— Я этого не говорю, я просто хотел спросить, что бы ты предпочла?

— Ну, так я предпочитаю быть виновной вместе с тобой. Я встану рядом с тобой и признаюсь судье в своей вине, хотя мне даже противно подумать, что эти люди станут вмешиваться в нашу жизнь. Я не стыжусь своей любви к тебе, я горжусь ею.

— О, тебе не придется являться в суд! Но ты разрешаешь мне действовать согласно с этим?

— Да.

— Ну вот, больше мы не будем возвращаться к этому разговору, разве только понадобится твоя подпись. Хочешь сигарету?

— Нет, спасибо. И знаешь что, Тони…

— Да?

— Обещай, что ты не женишься на мне.

— Это почему? Разве мы с тобой не муж и жена?

— По-совести и по правде, да. Но я не хочу этой отвратительной законности. Я считаю это унизительным.

— О Кэти, ты не сердишься на меня за то, что я поднял об этом разговор? Не считаешь, что это было подло с моей стороны?

— Нет, нет, милый. Ты должен был сказать мне об этом. Но все это так противно. Пойдем на воздух — пусть солнце очистит нас от всей этой гадости.

— Хочешь, пойдем на пьяццу? — спросил Тони.

Он был доволен, что они выяснили этот вопрос, но не мог отделаться от ощущения, что Кэти права, считая всю процедуру унизительной. — Мне нужно зайти в банк и…

— Никаких покупок, Тони.

— Ну, пожалуйста, Кэти, позволь. Я хочу купить несколько немецких книг, альбом для рисования и хорошенький халатик для Кэти.

— А ты разве рисуешь, Тони? Научи меня.

— Попробую, но только это значит — учить тому, чего я сам не умею. У меня чисто любительские зарисовки, но так как я не заставляю людей смотреть на них, я считаю это вполне безобидным занятием.

И я ценю их потому, что, когда рисую, то все вижу более ясно, а потом могу вспомнить по рисункам все, что видел и что мне нравилось.

— Ты мне покажешь их, Тони? Мне бы очень хотелось посмотреть.

— До сих пор их никто не видел, и я думаю, что никто и не подозревает об их существовании. Но тебе я их покажу, ты единственный человек, кто их увидит. Только предупреждаю тебя, что это просто жалкая мазня для собственного удовольствия.

Тони прошел в комнату и вернулся на террасу с шестью альбомами различной величины.

— Вот, — сказал он, — это все, что у меня есть при себе. Остальные заперты у меня в шкафу в Англии, но я их когда-нибудь достану.

— Что это за место? — спросила Кэти, показывая ему эскиз какой-то реки с деревьями на берегу, старыми домами и церковью в романском стиле.

— Это маленькая деревушка во Франции, она называется Брутэн. Почти весь этот альбом был заполнен там. Я делал эти зарисовки как раз год назад.

— Должно быть, это очаровательное местечко.

Может быть, мы с тобой поедем туда когда-нибудь или тебе не хочется?

— Нет, я бы очень хотел поехать туда с тобой.

Это был очень важный этап на моем кружном пути к тебе.

— А это? — спросила она, указывая на сложный рисунок лепного украшения в другом альбоме.

— Это часть бокового придела в одной из церквей в Палермо. Пришлось оставить его неоконченным, потому что ко мне подошел служитель и заявил, — но уже после того как потряс перед моим носом кружкой для сбора пожертвований и получил мою лепту, — что делать зарисовки в церкви — святотатство.

— А это?

— Это в Риме. Но брось разглядывать это старье, Кэти, пойдем гулять.

— Хорошо, — сказала Кэти, быстро перелистывая альбом. — Но, Тони, тебе вовсе не нужен новый альбом. В этих двух всего по нескольку рисунков.

— Нет, нужен. Мне нужен особый альбом для Кэти. Я хочу изучить твое тело глазами так же, как изучаю его прикосновением. Ты согласна посидеть иногда нагой, за чтением или шитьем? Я не имею в виду, чтобы ты позировала. Тебе вовсе незачем сидеть неподвижно.

— С удовольствием. И я тоже куплю себе альбом.

Нет, я буду расточительна и куплю два. Один для Тони и один для Эа. Здесь есть места, которые я непременно должна зарисовать.

Когда они направились к пьяцце, Кэти сказала: — А ты рисовал тогда, когда мы только что познакомились, Тони? Я что-то не помню.

— Да, и у меня есть в Англии спрятанный в особом маленьком ящичке рисунок твоей головы, который я сделал как-то вечером, и еще один набросок, где ты стоишь на берегу нашей бухточки, и еще кое-какие реликвии.

— Какие?

— Да разные, — твои письма, платок, который ты обронила, а я подобрал и присвоил, и разные сентиментальные пустячки.

— Очень мило с твоей стороны, что ты сохранил их. Подари мне эти два наброска.

— С удовольствием, но они ужасно грубые, хотя и лучше того, что я способен сделать теперь. Я ничего не рисовал с августа тысяча девятьсот четырнадцатого года и с тех пор первый раз взялся только года полтора назад — пришлось начинать все сначала. Но в этом-то все и удовольствие — работать над ними.

— Тони! — внезапно сказала Кэти.

— Что, милая?

— Можно мне купить гитару?

— Конечно. Дать тебе денег?

— Нет, у меня масса денег. Но тебе это не кажется глупым?

— Почему? Мне будет это приятно. Ты играешь на гитаре?

— Так, чуточку. У меня была гитара, когда я была студенткой. У нас у всех были. Но ты уверен, что тебе это не покажется…

— Чем?

— Ну, ребячеством или чем-то претенциозным, вроде Wandervogel [196]? — По-моему, в миллион раз лучше иметь гитару, нежели радио. И я не нахожу никакой ребячливости и ничего претенциозного в том, чтобы у тебя был музыкальный инструмент, даже когда не умеешь играть на нем. А ты умеешь. Ты сыграешь и споешь мне что-нибудь из песен Гейне, Кэти?

— Попробую, но мне придется сначала немножко позаниматься. Интересно, можно ли достать на Эа какие-нибудь ноты?

— Может быть, и можно. А если нет, мы выпишем их из Германии.

— Странно, — сказала Кэти, — как современная жизнь и современные люди заставляют нас стесняться самых естественных и простых вещей, например, купить гитару или влюбиться. Мне кажется, люди по природе своей очень злы, все люди — и мужчины и женщины.

— А я думаю, что виной этому прислужницы бизнеса — Война и Религия. Я не думаю, что люди злы от природы, по крайней мере в этом смысле. Ведь вот, если понаблюдать за совсем маленькими детьми, которые еще не умеют говорить, то увидишь, как они угощают только тех, кого любят. Может быть, глупо говорить об этом, но ведь пища — единственная собственность ребенка. И дети готовы поделиться ею, а иногда даже отдать совсем.

— А потом отнимают или требуют обратно.

— Правда, но это только доказывает слабость человеческой природы. Самое важное, что они готовы отдать и иногда даже требуют, чтобы их дар приняли. Это доказывает, что человеческий детеныш не такой уж эгоист до мозга костей…

— А ты любишь детей? — устремив на него тревожный взгляд, спросила Кэти.

— Я еще никогда не видел такого ребенка, какого я мог бы полюбить, — смеясь, сказал Тони, — но, наверно, я мог бы полюбить, например, твоего.

— Моего, — протянула Кэти и тотчас же заговорила о чем-то другом.

Тони пошел в банк получить деньги по чеку и проверить, действителен ли его аккредитив, а Кэти зашла в мастерскую примерить сшитые для нее платья. Потом они устроили новую оргию покупок — купили светлый шарф для Кэти, носовые платки, шляпу, гитару, кое-какие ноты и дали заказ выписать ноты из Лейпцига. Купили альбомы, карандаши и резинку — самую необходимую часть экипировки, как сказал Тони, — два томика Гейне и томик Ариосто, которого Тони почему-то вдруг захотелось почитать.