Избранное

Случилось так, что, когда я решил переехать в дом Бьярдни Магнуссона, фру Камиллы не было дома. Управляющий сам показал мне комнату и, не зная точно, сколько за нее брать, смотрел то на стены, то на окна, то на меня. Потом, почесав за ухом, назвал сумму, свидетельствовавшую, на мой взгляд, об искреннем стремлении к справедливости, особенно когда он добавил: «Со светом и отоплением, гм… со светом и отоплением».

Летом сорокового года, когда фру Камилла в первый раз в отсутствие мужа принимала у меня квартирную плату, она заявила, что я, должно быть, неправильно понял ее супруга, когда в апреле договаривался о комнате. Кроме квартирной платы, сказала она, господин газетчик должен платить по таксе за отопление и еще немного за свет, крон восемь в месяц, но раз уж с самого начала забыли это уладить, то сейчас платить не надо. По желанию господина газетчика она может велеть прислуге прибирать в его комнате за сходную плату: господину газетчику, разумеется, неудобно заниматься этим самому и тем более приглашать кого-то со стороны.

С этими словами фру Камилла улыбнулась и предложила мне кофе и сигарету. За девять лет она больше ни разу не предлагала мне угощения, с тех пор как объявила, что хозяева вынуждены немного повысить квартирную плату, довести ее до уровня, назначенного по справедливости соседями-домовладельцами и диктуемого ценами вообще, учитывая растущую дороговизну. Несколько лет подряд фру Камилла считала своим долгом объяснять мне изменения в квартирной плате зимой и осенью. По правде говоря, мне казалось, что она всегда немного опережает дороговизну, но я все же не решался искать другую комнату, так как в Рейкьявике было трудно с жильем и простаков, которые бы не выжимали из своей недвижимости все, что можно, не найдешь. По-моему, фру Камилла нередко вносила поправки в квартирную плату без ведома мужа, потому что порой он изумленно таращился, а на лице у него появлялось какое-то странное выражение, когда она коротко сообщала ему, что вот господин газетчик принес деньги, и называла новую сумму, словно давая нам понять, что она установлена либо мною, либо ее мужем, а может, и обоими сразу. Так или иначе, подозреваю, что фру Камилла без ведома мужа — высокопоставленного государственного чиновника — договорилась со мной и насчет моей налоговой декларации: мол, не затруднит ли меня проставлять в декларации лишь треть суммы, которую я плачу за комнату? Она так горько жаловалась на собственные высокие налоги — государственные и коммунальные, — что у меня пропадала всякая охота угощаться ее кофе и печеньем. Мне казалось, я отнимаю последнее у бедняков.

Фру Камилла, как и все бережливые, умелые и работящие люди, сталкивалась с некоторыми заботами. Когда нужно было нанять новую прислугу, она опасалась, что девушка придется ей не по вкусу. С появлением новой служанки она шесть дней в неделю изнывала от страха, что та перестанет стараться и сядет сложа руки, если за ней не присматривать. Когда так называемая подагра ни с того ни с сего поражала ее мужа, фру Камилле очень не хотелось, чтоб соседи или знакомые пронюхали об истинном характере недуга. Правда, по-моему, чаще всего за озабоченным выражением ее лица скрывались финансовые проблемы, то есть просто деньги. Она, как и другие, ломала себе голову над всевозможными способами заработать. Она страстно желала умножить свое имущество и одновременно поднять престиж семьи. Она была по-своему честолюбива и в глубине души вечно опасалась отстать от других, упустить какие-нибудь земные блага, остаться без выигрышей в жизненной лотерее, упустить драгоценные шансы. А в годы войны таких шансов было много. Взгляд фру Камиллы напоминал счетную машину, когда осенью сорокового года она спросила меня, знаю ли я численность британского гарнизона в Рейкьявике — мол, газетчикам все известно. Должно быть, как раз в то время она со своей школьной подругой, энергичной и расчетливой женой высокопоставленного чиновника, налаживала производство шелковых платочков. Кстати, подруга происходила из древнего рода отважных викингов. Шелковые платочки предназначались для английских защитников, нечто вроде сувениров, чтобы вкладывать в письма родным и близким. Особенно красивы они были на первых порах, с вышитым исландским пейзажем и теплым приветом: «Merry Christmas. Greetings from Iceland» [127]. Но вскоре молодой предприимчивый делец, известный под именем Вальди Свейнс, или Торговый Король, наводнил рынок платочками машинного производства с изображением хорошеньких медвежат, вулканов и гейзеров. Фру Камилла и ее подруга соперничали с мишками, вулканами и гейзерами Торгового Короля, призвав на помощь национальный флаг, выдающихся исландцев и кафедральный собор. Но их платочки и кисеты не выдержали конкуренции с машинной продукцией, может быть потому, что национальный флаг было трудно узнать, а лица выдающихся исландцев свидетельствовали лишь о массовом характере их производства. Кафедральный собор скособочился до неузнаваемости. По-видимому, в конце зимы 1942 года они бросили это занятие и постепенно распродали свои запасы. Последние образцы подскочили в цене незадолго до провозглашения республики.

Не мытьем, так катаньем — гласит пословица. Счетная машина вовсе не исчезла из взгляда фру Камиллы. Вскоре после высадки американских войск в Исландии подружки приняли меры, чтобы хорошо угостить их, и даже вступили в переговоры со своим соперником, Торговым Королем. Они арендовали пустующий гараж, наняли умельца, который оборудовал в нем кухню, выписали двух теток из Йёкюдльфьёрдюра и поручили им месить сладкое тесто — как можно проворнее и как можно больше, — а потом делать пончики, которые по-английски называются doughnuts. Многие владельцы магазинов, в том числе Вальди Свейнс, скупали у них огромные количества пончиков, которые стали популярным лакомством и некоторое время были вне всякой конкуренции. Каждый день, проходя мимо гаража, я чувствовал аромат и сглатывал слюну. Однажды, по просьбе фру Камиллы, я с превеликим трудом оттащил туда огромный круг жира и увидел, как работали ее тетки — потные, с красными глазами. Фру Камилла и ее школьная подруга, разумеется, не принимали никакого участия в приготовлении теста и поджаривании пончиков, но зато по части управления не многие предприятия могли похвастать этакой деловитостью. Оборудование было новенькое, все взвешено и отмерено по всем правилам, продумано и организовано: заготовка, производство, доставка, контроль за стандартом. Нередко случалось, что, когда я приходил к фру Камилле с квартирной платой, она говорила по телефону, правда тихим голосом, но любой простак разгадал бы зашифрованный разговор о том, что ее школьная подруга и высокопоставленный муж дружат с командирами американцев и англичан, которые могут помочь в коммерции с пончиками. Неужели великие державы обеднеют от какого-то мешка сахара или муки? Таким образом, многое способствовало успеху вышеупомянутых пончиков. Когда спрос пошел на убыль, а обе тетки уже с ног валились, хозяйки вовремя сообразили, что не стоит ждать банкротства, лучше разом свернуть производство и переключиться на что-нибудь другое, например на небольшую ткацкую мастерскую в центре города. Война шла к концу, а фру Камилла уже успела приобрести не только «шевроле», но и многие другие вещи.

Странно, думаю я, поигрывая карандашом, как так получилось?

Мне вспоминается, что я ни разу не видел doughnuts в доме фру Камиллы, ни разу не получал к кофе этих жареных колечек, их не было ни на кухне, ни в гостиной… как ни странно.

Управляющий Бьярдни Магнуссон, сын префекта Магнуса Бьярднасона, сына пастора Бьярдни Магнуссона, выглядел постарше жены. Когда я у них поселился, ему было сорок восемь лет, но с виду по крайней мере пятьдесят пять. «Седина в голову — бес в ребро», — весело сказал он однажды. Мол, кто знает, может быть, эта пословица вопреки приступам подагры относится и к нему. Внешне ему удалось законсервироваться лет на десять, с сорокового года он мало изменился. Разве что прибавил несколько фунтов, стал более одутловатым, красноносым и неповоротливым. У него чуть испортилось зрение, а голова немного полысела, так что волосы закрывают теперь только треть его черепа. И все же управляющий выглядит моложавее, чем весной сорокового, по крайней мере на первый взгляд… ну а как у него обстоит дело с сердцем и почками, сказать трудно.