Светлое будущее

искреннего горя, как совсем немного спустя они с такой же легкостью дрессированных творцов коммунизма привели себя в состояние искреннего негодования по поводу злодеяний их кумира и гнусной банды его соратников, о которых (о злодеяниях) они якобы не знали, хотя сами были ревностными помощниками сталинской банды в их осуществлении.

Наконец объявили, что Сталин умер.

Начался новый неожиданный и вместе с тем ожидаемый период советской истории. И уж совсем никто в то время не знал, и не мог знать, что именно этот период, а не прошлая история мира вообще и Советского Союза в частности, даст ключ к пониманию сущности коммунизма и перспектив будущей истории человечества.

Не знал в то время ничего подобного и я. Я в то время был спортивным молодым парнем из прекрасно обеспеченной семьи. Мой отец был крупным инженером в МВД по строительству концлагерей и получил за это Сталинскую премию, великолепную квартиру в «генеральском» доме у метро «Сокол» и бесплатную дачу около Москвы с прекрасным участком. Я без особых усилий поступил на физический факультет университета. И нет ничего удивительного в том, что я с группой товарищей ринулся прощаться со всеобщим (и моим, конечно) кумиром. В районе Трубной площади нас разъединила толпа. Началась неслыханная доселе давка. Никто никогда не узнает, сколько еще добровольных жертв увел с собою в могилу Сталин. Я начал пробиваться обратно, и мне с большим трудом это удалось. На моих глазах о степу раздавили молодую женщину. Она сползла под ноги толпе. И никто даже не обратил на это внимания. Каким-то чудом меня втолкнуло во двор и поволокло по месиву из человеческих тел. Потом я уже на четвереньках выползал из толпы прямо в лапы милиционеров, дружинников и солдат. По каким-то одним им ведомым признакам они выбирали в толпе «зачинщиков» и «провокаторов», на которых потом можно будет свалить вину, избивали, заталкивали в военные грузовики и куда-то увозили. Я получил свой удар по голове и очухался лишь в машине. Нас привезли на окраину Москвы и вывалили на землю на участке, окруженном высоким забором. Я был как в бреду. И ничего не помню, что было с нами тут до ночи. Ночью нас отпустили домой. Отпустили, а не посадили, — это было характерным признаком новой эпохи. Но я не умилился этому. Я был сыном такого человека, который гарантировал мне человеческое достоинство и защиту. Я до умопомрачения был возмущен. Я скрипел зубами и, не боясь того, что меня услышат, хрипел одно: погодите, сволочи! я вам этого не прощу! я вам отплачу!

Эта минута перевернула всю мою жизнь.

Потом я задумывался не раз над тем, почему нас тогда отпустили домой. Конечно, тут можно только гадать по поводу конкретности отдельных распоряжений. Но суть дела мне теперь ясна: им уже некого было сажать!!! В той группе задержанных, в которой я тогда оказался, было два лауреата Сталинской премии, один Герой Советского Союза, известный писатель — сталинский по-донок, четыре полковника и т. п. Режим массовых репрессий рухнул также и по той причине, что репрессии теперь могли обрушиться только на ту часть населения, которая сама была оплотом, телом, исполнителем, истолкователем, апологетом и т. п. самого режима массового террора. Костер сталинизма потух не потому, что руководители партии и государства решили его потушить, а потому, что дотла сгорело все топливо, до сих пор поддерживавшее его. Гореть было больше уже нечему.

— Кто автор? — спросил я.

— Это же Забелин, — ответила Ленка.

— Где достала книгу? — спросил я.

— У Боба, — ответила Ленка. — Его отец получает такие книги для служебного пользования. Да ты не бойся, ее уже половина города прочитала.

— Пусть половина города читает что ей заблагорассудится, — сказал я. — Но тебя попрошу в дом такие книги не приносить. Из-за этого могут быть большие неприятности. Слушай радио, а книги не носи. Это — вещественное доказательство, понимаешь?! Ты же не маленькая, пора научиться быть осторожной.

РАЗГОВОР ПО ДУШАМ

После той встречи с товарищами Оттуда я имел беседу с Антоном.

— Послушай, Антон. Мы с тобой знакомы много лет и хорошо понимаем друг друга. Есть у меня, понимаешь, такое ощущение, ты написал книгу. Не может быть, чтобы такой человек, как ты, с такими принципами и так много думавший над нашими проблемами, не записал итоги своих размышлений. А раз ты книгу написал, ты будешь ее печатать во что бы то ни стало. Так?

— Допустим, так.

— Скажи откровенно, ты уже предпринимал попытки напечатать книгу Там?

-Да.

— И что?

— Пока безрезультатно. Те западные издательства, в которых я хотел бы напечатать книгу, находятся под контролем тех или иных групп русских эмигрантов. Они отказались печатать, поскольку моя концепция им никак не подходит. Типично русское явление, кстати сказать, — нетерпимость к инакомыслящим.

— Скорее, типично советское.

— Конечно. А печататься в известных тебе издательствах, явно антисоветских, я пока не хочу. Это — на крайний случай. Там — пожалуйста. За три месяца из-дадут.

— У меня есть одна идея. Я знаю одно очень приличное новое издательство, которое, пожалуй, сможет напечатать твою работу. Когда мы были в Париже, представитель этого издательства предлагал издать там мою книгу, если я захочу. Я, конечно, не захотел. Мне это ни к чему. Я вспомнил об этом потому, что этот человек сейчас в Москве. Если хочешь... Но будь, пожалуйста, осторожен... Сам понимаешь...

— Спасибо. Я, конечно, воспользуюсь твоим советом. Я об этом издательстве кое-что слышал. Но я не думал, что оно печатает такие работы.

— Я не говорю, что оно печатает такие работы. Я говорю, что это возможно. Ведь ты, надеюсь, написал вполне академический труд, а не какую-нибудь вшивую антисоветскую болтовню.

— Я не антисоветчик. Я в политику вообще не лезу.

— Значит, дело твое может выгореть. Попробуй! Через несколько дней Антон принес пару бутылок

вина, и мы отметили начало «дела». Я посоветовал Антону не трепаться об этом «деле» ни с кем. Попросил также перед выходом книги уйти из отдела в другое место.

— Иначе ты крупно подведешь нас всех. Нас разгромят тогда самым беспощадным образом.

МОЕ НАЧАЛО ЭПОХИ

А что могу вспомнить я о тех временах? Я тогда уже был в лекторской группе горкома. И нас провели попрощаться со Сталиным без всякой давки. С Васькиным мы тогда были друзьями. Васькин говорил, что теперь одна надежда — на Мао. Меня больше тянуло в сторону Тольятти. Но в оценке Сталина мы были единодушны. Он напечатал в «Коммунисте» статью по работе Сталина «Экономические проблемы социализма», а я напечатал серию статей по работе «Марксизм и вопросы языкознания». Расхождения у нас начались несколько позже, после доклада Хрущева.

Доклад Хрущева был для меня полной неожиданностью, хотя я и был вхож в коридоры ЦК, хотя симптомы приближения такого рода события ощущались явственно. Так, разрешили не ссылаться на работы Сталина, а на инструктаже лекторской группы нам прямо не рекомендовали не делать ссылок на Сталина. Думаю, что высшее руководство имело намерение осуществить десталинизацию постепенно. А впрочем, кто их там знает! Васькин тогда говорил мне, что в руководстве нет и не может быть единства, что какая-то часть (и это ясно, какая именно) будет стремиться сохранить статус-кво, а другая использует критику Сталина как средство в борьбе за власть, что эта борьба отражает процессы в стране, но не прямо и не буквально, а через серию опосредствующих звеньев. Но я не принимал это всерьез. А когда потом произошло именно так, как он предсказывал, я забыл о его предсказаниях. Мне стало казаться, что я и сам все знал и понимал до этого. Но это все — дело прошлое. Пусть историки копаются в этом навозе. Мое начало сильно отстало от начала эпохи. После доклада Хрущева в ЦК собрали закрытое совещание ведущих идеологических работников. Митрофан Лукич, председательствовавший на совещании (он начал тогда выходить в самые верхи), прямо сказал нам, что Сталин вульгаризировал марксизм-ленинизм, призвал развивать, двигать, поднимать на новую ступень, обещал выдвигать молодые и талантливые кадры. Это уже непосредственно касалось меня. Через неделю меня назначили заведующим сектором в нашем институте (отдела тогда не было, отдел я потом создавал сам). Потом была докторская диссертаця. Квартира. Статьи. Книги. Комиссии. Редакции. За-граничные поездки. Это все было потом. И я все это принимал как должное. И, сравнивая свое положение с положением заграничных профессоров, считал свой образ жизни нищенским и подневольным. И мог даже об этом говорить вслух. Время наступило такое! Все говорили так! Даже Васькин.