Красота на земле

— Даже если бы я звала ее через окно, она бы все равно не услышала…

— Так что Миллике?

— Он только пришел… Да, вы видели эту прелесть у нее в чемодане?

— Пришел откуда?

— Он ходил за врачом для жены.

— А что с ней?

— Не знаю. По-моему, что-то с сердцем…

— Не могли бы вы сказать ему, что я здесь?

Но Миллике уже и сам вышел. Хмурый, он встал в дверях, заложив руки за спину, и сделал знак Маргарите оставить их.

— Да, в смелости тебе не откажешь!

— В смелости?

— Ну да, а если ты узнаешь, что у нас траур, то вспомни то, что я говорил и могу повторить: «Это твоя вина». Да, твоя вина. Кто убедил меня пригласить эту девицу? Кто говорил: «Брат есть брат»? Брат, которого я не видел лет тридцать! Это что, брат? А она что, Боже мой, племянница?.. Ты этого хотел, да, да, ты, Руж, слышишь меня? А теперь моя бедная жена больна…

— Постой, постой! — перебил его Руж и заговорил спокойно и медленно, усевшись с другой стороны стола: — Я тебя не узнаю. Раньше мы были с тобой заодно… Я и пришел обсудить все с тобой. Ты знаешь, она сейчас у меня и у меня останется…

— О! Прибереги ее для себя! — сказал Миллике. — Десять или двенадцать франков на кассе вчера за вечер, да еще проблем с полицией мне не хватало. Оставь ее себе, если хочешь. Те еще клиенты за ней волочились…

Он был рассержен.

Но тут он посмотрел вокруг и как-то сразу сменил тон, увидев, что в кафе никого нет:

— Мне-то что? Это меня не касается. Девицу выставила моя жена. По мне, так могла и сама уйти… Я ведь ее законный опекун, и только на будущий год…

— Да брось, Миллике, довольно. — Руж сам начал побаиваться. — Ты не в ладу сам с собой, ведь ты же только что сказал, что рад от нее отделаться. Послушай, мы могли бы договориться. Мне шестьдесят два года, я ей в деды гожусь. Я оставлю ее у себя, но ты как опекун договоришься со мной о ее месте жительства. Бумагу какую-нибудь напишешь.

Миллике не желал ничего слышать.

— Посмотрим, — сказал он. — У меня сейчас других дел по горло… Бедная женщина, у нее совсем сдает сердце. А девчонку можно всегда поместить в приют…

— Ты просто свихнулся. Послушай… Я выделю ей содержание, а так как она под опекой, то получать его будешь ты. Сколько тебя устроит? Тридцать франков? Сорок?

— Ничего… — ответил Миллике.

Руж был снова сбит с толку.

— Мне что, брать деньги со старого клиента? Как это будет выглядеть? Пусть она пока у тебя побудет, что тут еще говорить… Кроме того, у меня ведь ее бумаги… Без них она ничего не может…

Они все еще были вдвоем, и у Ружа не могло быть свидетеля на всякий случай; у него не было ни свидетеля, ни бумаги, а разговор был окончен. «Но у меня есть я сам, — сказал себе Руж. — И я могу сам говорить за себя…»

«К тому же пока ни Миллике, ни властям нет до нее дела, — успокаивал он себя. — За Миллике я как-нибудь пригляжу… Ну, а законники знают, на что я способен».

На обратном пути к Ружу вернулось присутствие духа. Ему не терпелось дойти поскорей. Камни жгли подметки его башмаков.

У новой пристройки Перрен подавал Декостеру стропила цвета свежего масла; осколки посуды и кусочки стекла маленькими свечками переливались чуть поодаль. У самой кромки воды намокший песок вился цветной полоской на фоне более светлого берега.

Руж шел и глядел во все глаза, словно выискивая недостающую часть картины; потом он еще прибавил хода и издалека крикнул Декостеру:

— А… А… Мадемуазель Жюльет?

Декостер стоял на недостроенной крыше, расставив для равновесия тощие ноги.

— О! Ее уже давно нет.

— Что это ты говоришь?

— Да, она уплыла на лодке. Я сам дал ей весла…

Они и вправду всегда забирали весла от лодок домой, чтобы не вводить в грех прохожих, вполне способных соблазниться прогулкой по озеру.

— Она попросила у меня весла, ну, я и решил, отчего бы не дать…

Руж прошел дальше. Солнце било прямо в скалу. Оно завершало свой путь по небу и теперь уже низко висело на западном его склоне, уперев лучи прямо в карьер с набухшими на манер губок каменными пузырями. Они вспучивались прямо над берегом, просвечивая сквозь колючие кусты, приземистые дубы и какую-то привычную к сухой почве поросль с хилой листвой и тонкими стволами, мыльнянку и хвощи. Все это нависало над Ружем, как гигантский рефлектор, а он что есть сил раздвигал камыши и все повторял про себя: «Она просто голову потеряла!» Он знал, что из двух лодок она выбрала (как и в первый раз) крашенную изнутри охрой, а снаружи — зеленью, маленькую и старую, названную «Кокеткой». «Лодка, которая протекает, как решето». Руж посмотрел вдаль, сорвал фуражку и замахал ею над головой.

Она не сразу заметила Ружа. Она свесилась через борт и смотрела в воду. Там, в глубине, неподвижно стояли рыбы размером с руку, и видно было, как они открывают рты. Иногда они лениво шевелились, чуть поворачиваясь, как на шарнире; потом чмокали губами и выпускали гроздь пузырьков, всплывавших сквозь толщу воды, как связки воздушных шариков, упущенных нерадивым торговцем. Она еще немного перевесилась через борт…

— Мадемуазель, мадемуазель Жюльет!

Она увидела фуражку, потом голову над камышами, потом, наконец, всего Ружа, шедшего к ней. Она взмахнула веслом всего раз. Всего один взмах правым веслом, упор и рывок всем телом, еще один — и вода вынесла ее куда нужно.

Руж стоял на мостках (сколоченных кое-как из кольев и щелястых досок) и, опустив глаза, протянул ей руку, помогая выйти из лодки. Он не смог сдержаться:

— Вы что, не видели? Еще минута…

— И что? Будто я плавать не умею!

— Дело не в этом. Не надо брать лодку, пока мы ее не починим. Прямо сейчас и начнем. Кстати, здесь и Перрен, он поможет. Втроем тут и дел-то…

Он стоял к ней спиной и казался целиком поглощенным маневрами с лодкой. Она подняла руку к волосам, и солнце вспенилось вокруг них; расстегнулись застежки на узком корсаже…

Он на нее не смотрел. Сложив руки у рта, Руж крикнул:

— Эй! Вы там…

Над камышами пронеслось:

— Эй! Вы там, Декостер…

— Ого! — донеслось в ответ.

— Давайте-ка, идите сюда с Перреном.

— С этими лодками не так-то легко управляться, — заметил он. — Но уж если надо…

Мужчины подошли, и Руж сказал:

— Мне б тут помочь…

Немного удивившись, они помогли Ружу дотащить лодку до самого дома.

Все дела навалились сразу, ибо тут-то и привезли черепицу. «Кокетку» уложили на козлы килем вверх и взялись за работу. Выбрав момент, Руж сказал:

— Что это за имя такое дурацкое — «Кокетка»?

Он соскребал ножом остатки старой краски, слезавшей лохмотьями и открывавшей живое дерево.

— Раз уж мы за все это взялись, можно дать ей другое имя. Если вы, конечно, согласны, мадемуазель Жюльет. Согласны? Тогда будете ее крестной… Назовем ее вашим именем. Лучше и не придумать.

Дымка погожего дня плыла над горизонтом, будто кофейного цвета пыль, вьющаяся над дорогами и амбарами в день жатвы. Красное солнце было безупречно круглым. На него можно было смотреть, не отводя глаз.

Руж скреб лодку. На берегу отсвечивал огонек.

Глава восьмая

В то воскресенье около одиннадцати малышка Эмили в своем самом красивом платье подошла к большому розовому дому семейства Бюссе. Сбоку к нему прилепилась терраса, на первом этаже помещались комната прислуги, кладовка, хлев и амбар. Чтобы подняться наверх, приходилось пройти на террасу, куда вела каменная лестница с железными перилами, укрытая буйно разросшимися ветвями платана. Обычно Эмили поднималась прямо наверх, но в этот раз осталась стоять во дворе. Она посмотрела на окна, стоя на хорошо выметенных накануне плитах; следы метлы еще виднелись на земле вокруг. Эмили смотрела на окна, амбар и кладовку; дверь амбара, высокая и закругленная сверху, была закрыта; у кладовки была квадратная дверь, а у хлева — вся в пучках соломы. Нигде не было ни души. Прежде она шла наверх и там уж точно встречала кого-то в этот час перед полуденной трапезой. В этот раз Эмили не решалась войти. В левой руке она держала книгу гимнов в черном переплете. «Вдруг кто-нибудь выйдет, просто заметит меня и выйдет», — думала она.