Во цвете лет

А после Кущей поехал отец в Немецкую землю — рассчитаться с сотоварищи и к врачам зайти. Поселился он в Висбадене, как посоветовали ему врачи. А Киля перешла к нам — помочь мне по хозяйству.

А потом нашлась девица в услужение, и Киля вернулась в дом отца. Только на два-три часа в день приходила служанка, а не на весь день. И подумала я: как мне в одиночку справиться с домашними заботами. Но потом поняла я, что лучше приходящая прислуга, чем прислуга на весь день, потому что она окончит работу и уйдет, и никто не мешает мне говорить со своим мужем, когда заблагорассудится.

Пришла зима. А у нас в дому дрова и картошка. Муж писал книгу об истории евреев нашего города, а я стряпала вкусные и полезные кушанья. А после еды мы гуляли или читали книжки. И радовалась я, что у меня — свой дом.

Но неровен час. Надоела мне стряпня. Намажу хлеб маслом и подам мужу на ужин. А если прислуга не сготовит обеда — остаемся без обеда. Даже легкую еду и то трудно мне стало готовить. И раз в субботу не пришла прислуга, а я сидела в мужниной светлице, потому что только одну печь натопили мы в тот день. Сидела я недвижно, как камень. Знала я, что не будет работать муж, пока я сижу с ним, привык он работать, когда никого нет в светлице, и все же не встала я и не вышла и с места не сдвинулась, потому что сил встать не было. У мужа в светлице разделась я и ему велела сложить одежду. Дрожала я от страха, что подойдет он ко мне, так я стыдилась. А госпожа Готлиб сказала: пройдут первые три месяца, и тебе полегчает. А я не ведала покоя, мужняя беда томила меня, ведь он прирожденный холостяк, и зачем я украла его спокойствие. И хотелось мне умереть, что я так подвела Акавию. И молилась я днем и ночью, чтобы послал мне Господь дочь, и она бы позаботилась о муже после моей смерти.

Вернулся отец из Висбадена. Дело он свое оставил, только два-три часа в день проводил с человеком, что купил его торговый дом, чтобы не томиться от безделья. А по вечерам приходил он к нам, только в дождливые вечера не приходил, потому что запретили ему врачи выходить в дождь. И с собой он приносил апельсины или бутылку вина или книжку из шкала в дар мужу. И рассказывал нам последние известия, потому что читал отец много газет. Иногда спрашивал он мужа, как продвигается его труд. Смущался отец говорить с ним. Иногда расскажет отец о больших городах, где он бывал в своих поездках, а Акавия слушает как деревенщина. Тот ли это студент, что пришел из Вены и рассказывал маме и ее отцу о всех чудесах стольного града? Как я радовалась, что беседуют они. И на память приходили беседы Иова с друзьями. Этот говорит, а тот отвечает ему. И так каждый вечер. А я стояла на страже, чтобы, не дай Бог, не разразилась словесная война между отцом и мужем. И ребенок в чреве моем растет со дня на день. И о нем все мои помыслы. Распашонки сшила младенцу и колыбельку купила я. И повитуха приходит время от времени проведать меня. Я уже почти мать.

Стужа ночи кружит прелесть света. А мы сидим в дому, и в дому свет и жар. Акавия отложил записи, подошел и обнял меня. И замурлыкал колыбельную. И внезапно как облачко пробежало по его лицу, и стих он. Не спросила я, почему облачко. Обрадовалась я, что пришел отец и принес туфельки и красный чепец в дар младенцу. — Спасибо, деда, — пропищала я детским голосом. Сели мы к столу и поужинали. И отец соизволил отведать моих кушаний. И говорили мы о младенце. Гляну я в лицо мужа, гляну в лицо отца, увижу этих двух мужчин, и хочется мне рыдать, рыдать в маминых объятиях. Дело ли в облаке мужа или в духе женщины? А отец и муж привечают меня, в любви и сочувствии подобны друг другу. У лиха семьдесят лиц, у любви один лик.

Вспомнила я о ребенке Готлибова брата: пришел Готлиб в дом к брату, а жена его сидит с сыном, и взял Готлиб ребенка на руки и стал забавляться с ним, и тут вошел его брат в комнату. Посмотрел ребенок на него и на его брата, отвернулся, обхватил маму ручонками и зарыдал. Завершилась летопись Тирцы.

В опочивальне по ночам, пока работал мой муж над своим трудом, а я боялась помешать ему, сидела я одиноко и писала эту летопись. И иногда говорила я себе: о чем я пишу летопись, что нового я увидела и что следует мне поведать другим? И сказала я, что нашла я успокоение в писании своем и написала я все, что написано в этой книге.