Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

– – Все до последнего слова совершенная правда, – воскликнул дядя Тоби, – все, что ты собираешься сказать. – —

«Ничто не вечно на этом свете, Трим».

– – Но когда этот залог твоей любви и памяти, дорогой Том, износится, – проговорил Трим, – что нам тогда сказать?

– Сказать больше нечего, Трим, – отвечал дядя Тоби. – Хотя бы мы ломали голову до Страшного суда, все равно, Трим, мы ничего бы не придумали.

Признав, что дядя Тоби прав и что напрасны были бы все усилия человеческого ума извлечь более высокую мораль из этой шапки, капрал не стал больше утруждать себя и надел ее на голову, после чего провел рукой по лбу, чтобы разгладить морщину глубокомыслия, порожденную текстом и наставлением вместе, и, придав лицу своему прежнее выражение, вернулся в прежнем тоне к истории о короле богемском и семи его замках.

– Жил-был король в Богемии, но в какое царствование, кроме как в его собственное, не могу сказать вашей милости. – —

– Я этого вовсе и не требую от тебя, Трим, – воскликнул дядя Тоби.

– Это было, с позволения вашей милости, незадолго до того, как перевелись на земле великаны; – но в каком году от рождества Христова?..

– – Я бы и полпенса не дал за то, чтобы это узнать, – сказал дядя Тоби.

– – Все-таки, с позволения вашей милости, история от этого как-то выигрывает. – —

– – Ведь это твоя история, Трим, так и украшай ее по твоему вкусу; а год возьми любой, – продолжал дядя Тоби, с улыбкой посмотрев на капрала, – год возьми какой тебе угодно и приставь его к ней – я тебе предоставляю полную свободу. – —

Капрал поклонился; ведь все столетия и каждый год каждого столетия от сотворения мира до Ноева потопа, и от Ноева потопа до рождения Авраама, через все странствования патриархов до исхода израильтян из Египта – – и через все династии, олимпиады, урбекондита [417] и другие памятные эпохи разных народов мира до пришествия Христа, и от пришествия Христа до той минуты, когда капрал начал свою историю, – – весь этот необъятный простор времени со всеми его пучинами повергал к его ногам дядя Тоби; но, подобно тому как Скромность едва дотрагивается пальцем до того, что обеими руками подает ей Щедрость [418], – капрал удовольствовался самым худшим годом из всего этого вороха; опасаясь, как бы ваши милости из большинства и меньшинства не повыцарапали друг другу глаза в пылу спора о том, не является ли этот год всегда последним годом прошлогоднего календаря, – – скажу вам напрямик: да; но совсем не по той причине, как вы думаете. – —

– – То был ближайший к нему год – – от рождества Христова тысяча семьсот двенадцатый, когда герцог Ормондский вел такую скверную игру во Фландрии. – Вооружившись им, капрал снова предпринял поход в Богемию.

– В тысяча семьсот двенадцатом году после рождества Христова жил-был, с позволения вашей милости – —

– – Сказать тебе правду, Трим, – остановил его дядя Тоби, – я бы предпочел любой другой год, не только по причине позорного пятна, замаравшего в этом году нашу историю отступлением английских войск и отказом прикрыть осаду Кенуа [419], несмотря на невероятное напряжение, с которым Фагель [420] продолжал фортификационные работы, – но и в интересах твоей собственной истории; ведь если в ней есть, – а некоторые твои слова внушают мне это подозрение, – если в ней есть великаны – —

– Только один, с позволения вашей милости. – —

– – Это все равно что двадцать, – возразил дядя Тоби, – – ты бы лучше лет на семьсот или восемьсот отодвинул ее в прошлое, чтобы обезопасить ее от критиков и других людей, и я бы тебе посоветовал, если ты будешь еще когда-нибудь ее рассказывать – —

– – Коли я проживу, с позволения вашей милости, столько, чтоб хоть один раз досказать ее до конца, я больше никогда и никому не стану ее рассказывать, ни мужчине, ни женщине, ни ребенку. – – Фу-фу! – сказал дядя Тоби, – но таким ласковым, поощрительным тоном, что капрал продолжал свою историю с большим жаром, чем когда бы то ни было.

– Жил-был, с позволения вашей милости, – сказал капрал, возвысив голос и радостно потирая руки, – один король богемский…

– – Пропусти год совсем, Трим, – сказал дядя Тоби, наклоняясь к капралу и кладя ему руку на плечо, как бы в знак извинения за то, что он его остановил, – – пропусти его совсем, Трим; история может отлично обойтись без этих тонкостей, если рассказчик не вполне в них уверен. – – Уверен в них! – проговорил капрал, качая головой. – —

– Ты прав, – отвечал дядя Тоби; – не легко, Трим, человеку, воспитанному, как ты да я, для военного дела, который редко заглядывает вперед дальше конца своего мушкета, а назад дальше своего ранца, не легко такому человеку все это знать. – – Где же ему это знать, ваша милость! – сказал капрал, покоренный манерой рассуждения дяди Тоби столько же, как и самим его рассуждением, – у него довольно других забот; когда он не в деле, не в походе и не несет гарнизонной службы – ему надо, с позволения вашей милости, чистить свой мундир – самому бриться и мыться, чтобы всегда иметь такой вид, как на параде. Какая надобность солдату, с позволения вашей милости, – торжествующе прибавил капрал, – смыслить что-нибудь в географии?

– – Ты, верно, хотел сказать в хронологии, Трим, – отвечал дядя Тоби; – ибо знание географии и для солдата совершенно необходимо; он должен быть основательно знаком со всеми странами, в которые приведет его долг службы, а также с их границами; он должен знать каждый город, местечко, деревню и поселок со всеми ведущими к ним каналами, дорогами и окольными путями; с первого же взгляда, Трим, он должен назвать тебе каждую большую или малую реку, через которую он переходит, – в каких горах берет она начало – по каким местам протекает – до каких пор судоходна – где ее можно перейти вброд – и где нельзя; он должен знать урожай каждой долины не хуже, чем крестьянин, который ее обрабатывает, и уметь сделать описание или, если потребуется, начертить точную карту всех равнин и ущелий, укреплений, подъемов, лесов и болот, через которые или по которым предстоит пройти его армии; он должен знать, что каждая страна производит, ее растения, минералы, воды, животных, погоду, климат, температуру, ее жителей, обычаи, язык, политику и даже. религию.

– Иначе разве мыслимо было бы понять, капрал, – продолжал дядя Тоби, разгорячась и поднимаясь на ноги в своей будке, – как мог Мальборо совершить со своей армией поход от берегов Мааса до Бельбурга; от Бельбурга до Керпенорда – (тут уж и капрал не мог дольше усидеть на месте); от Керпенорда, Трим, до Кальсакена; от Кальсакена до Нейдорфа; от Нейдорфа до Ланденбурга; от Ланденбурга до Мильденгейма; от Мильденгейма до Эльхингена; от Эльхингена до Гингена; от Гингена до Бальмерсгофена; от Бальмерсгофена до Шелленберга, где он прорвал неприятельские укрепления, форсировал переход через Дунай, переправился через Лех, – проник со своими войсками в самое сердце империи, пройдя во главе их через Фрейбург, Гокенверт и Шенефельд до равнин Бленгейма и Гохштета? [421] – – Какой он ни великий полководец, капрал, а шагу ступить бы не мог, не мог бы сделать даже дневного перехода без помощи географии. – – Что же касается хронологии, Трим, – продолжал дядя Тоби, снова спокойно усаживаясь в караулке, – то я, признаться, думаю, что солдат легче всего мог бы обойтись без этой науки, если бы не надежда, что она когда-нибудь определит ему время изобретения пороха, ибо страшное его действие, подобно грому все перед собой низвергающее, ознаменовало для нас новую эру в области военного дела, изменив самым коренным образом характер нападения и обороны, как на суше, так и на море, и потребовав от военных такого искусства и ловкости, что не жаль никаких усилий для точного определения времени его открытия – и установления, какой великий человек и при каких обстоятельствах совершил это открытие.