Повесть о доме Тайра (др. изд.)

дью, как вдруг там появилась девица лет восемнадцати-девятнад-цати красоты поистине дивной, в белом кимоно на светло-зеленой подкладке и в алых хакама. Она воткнула между досками борта шест, на котором был укреплен развернутый алый веер с золотым кругом солнца, и, обратившись к берегу, стала призывно махать рукой, как бы приглашая к чему-то. Ёсицунэ призвал Мотоцунэ Готоо.

— Что это значит? — спросил он.

— Это значит, — отвечал Мотоцунэ, — что они приглашают нас выстрелить и попасть в этот веер... Сдается мне, однако, что сделано это с умыслом: они нарочно подплыли на расстояние полета стрелы, чтобы сам военачальник загляделся на эту девицу, красота которой способна покорять крепость5, и тогда кто-нибудь из самых искусных стрелков поразит его стрелою из лука... Но все же хорошо было бы приказать кому-нибудь прострелить этот веер!

— А есть ли среди наших воинов искусный стрелок, способный попасть в веер? -*■ спросил Ёсицунэ.

— Прекрасных стрелков сколько угодно, но самый меткий из всех — Мунэтака Ёити Насу, сын Сукэтаки, уроженца земли Симо-са. Ростом он невелик, но стреляет отлично!

— Какие же тому доказательства?

— Когда он целится в летящую по небу стаю, то из трех птиц двух собьет непременно!

— Если так, позвать его! — приказал Ёсицунэ, и Ёити предстал перед господином.

В ту пору было ему лет двадцать, не больше. В темно-синем кафтане, окаймленном алой парчой по вороту и рукавам, в светло-зеленом панцире, опоясанный мечом с серебряной насечкой, преклонил он колени перед Ёсицунэ. Стрелы с орлиным оперением, темные с белой полоской, он почти все уже истратил в сегодняшней битве, но несколько стрел еще оставалось, концы их торчали выше головы из висевшего за спиной колчана, среди них — гудящая стрела «репа», украшенная соколиными и орлиными перьями вперемешку. Шлем Ёити снял и повесил через плечо на шнурах, а под мышкой он держал лук, туго оплетенный лакированным пальмовым волокном.

— Скажи, Мунэтака, сумеешь ли ты послать стрелу в самую сердцевину этого веера? Пусть Тайра увидят наше искусство!

— Ручаться трудно! — почтительно отвечал Ёити. — Но если я промахнусь, я покрою позором все наше войско! Лучше прикажите настоящему умельцу, такому, кто наверняка стреляет без промаха!

Услышав такой ответ, разгневался Ёсицунэ.

— Все воины, покинувшие Камакуру чтобы следовать за мною на запад, должны повиноваться моим приказам! А кто хоть самую малость думает по-другому пусть немедля возвращается домой прямо отсюда! — сказал он.

И Ёити, решив, что негоже отказываться вторично, промолвил:

— Не знаю, сумею ли попасть в веер, но, раз таков ваш приказ, попытаюсь! — И с этими словами он удалился.

Конь у ёити был вороной масти, рослый, могучий, сбруя увешана кисточками из шелковых нитей, лакированное седло украшено круглыми гербами — с выложенным перламутром цветком омелы. Крепко сжав в руке лук, тронул он коня по направлению к взморью, а товарищи-воины, провожая его глазами, говорили: «Сдается нам, что этот юноша непременно попадет в цель!» — и сам Ёсицунэ тоже взирал на него с надеждой.

Расстояние до веера было, пожалуй, чересчур дальним, и Ёити въехал в воду примерно на целый тан, но все же казалось, что от веера его все еще отделяют не менее семи танъов. А дело было в середине второй луны, примерно в час Петуха; как на грех, подул сильный ветер, высокие волны разбивались о берег. Ладья плясала на волнах, то поднимаясь, то опускаясь, да и веер на верхушке шеста не был неподвижным, а трепетал на ветру. Вдали, в море, Тайра, выстроив в ряд корабли, следили за испытанием; вблизи, на суше, Минамото, стремя к стремени равняя коней, смотрели во все глаза. И те и другие с замиранием сердца следили за волнующим зрелищем!

Зажмурил глаза Ёити и вознес в сердце своем молитву:

«Слава тебе, великий Хатиман, бодхисатва! Славьтесь и вы, боги родного края, — Онамути, Тагокоро, Такахиконэ и ты, Уцу-номия, великий светлый бог — покровитель моей родины, земли Насу в краю Симоцкэ! Молю вас, помогите послать стрелу в самую сердцевину этого веера, ибо если я промахнусь, то сломаю лук и покончу с собой, потому что не посмею взглянуть в лицо людям! Если угодно вам, чтобы я снова увидел родимый край, не дайте пролететь мимо моей стреле!»

И когда он открыл глаза, ветер немного стих, веер перестал трепетать, и стрелять стало удобно. Ёити достал гудящую стрелу «репу», вложил ее в лук и, что было сил натянув тетиву, со свистом спустил стрелу. И хоть был ёити невысок ростом, но стрела у него

была длиной в двенадцать ладоней и три пальца, а лук — мощный. С протяжным гудением полетела стрела, так что звук разнесся над всем заливом, без промаха вонзилась под самую рукоять веера и сшибла его прочь с громким звоном. Стрела пала в море, а веер взлетел ввысь, в небо. Подхваченный порывами весеннего ветра, мгновенье-другое парил он в воздухе, сверкая в лучах заката, но в конце концов упал в воду.

Сияло вечернее солнце, алый веер с золотым кругом, увлекаемый белопенным потоком, трепетал на волнах, то всплывая, то погружаясь. Далеко в море Тайра от волнения стучали по дощатой обшивке своих судов, а на суше Минамото восхищенно шумели и стучали в колчаны в знак одобрения.

БОЕВОЙ ЛУК В ВОЛНАХ

Вдруг в ладье во весь рост поднялся пожилой воин в черном панцире с длинной алебардой на белом древке и, как видно, не в силах сдержать восторг, вызванный прекрасным зрелищем, принялся плясать на том месте, где все еще торчал шест. Ёсимори из Исэ приблизился к Ёити.

— Приказ полководца — сними его! — сказал он.

На сей раз Ёити вложил в лук простую стрелу, с силой натянул тетиву, и стрела, просвистев, поразила плясавшего прямо в голову, так что он кувырком покатился на дно ладьи. Ни звука не донеслось с моря, из стана Тайра, а Минамото опять зашумели, застучали в колчаны.

— Попал! — кричали иные; но другие говорили: — Бедняга!.. Тут, не стерпев обиды, три самурая Тайра высадились на берег.

Один держал щит, другой лук, у третьего была алебарда. Уперев щит в землю и укрывшись за ним6, они стали звать:

— Эй, недруги, сюда!

— Скачите туда, лихие наездники, растопчите их! — приказал Ёсицунэ, и пятеро всадников — Сиро Мионоя, уроженец земли Мусаси, с братьями Тосити и Дзюро, Сиро из Ниу уроженец земли Кодзукэ, и Накацугу из Кисо, уроженец Синано, — с громким криком поскакали вперед. Из-за щита со свистом вылетела большая стрела с лакированным древком, украшенным орлиными перьями, поразила коня Дзюро Мионоя, скакавшего впереди, и вонзилась так глубоко, что ушла коню в грудь почти по самое оперение. Как падает опрокинутая ширма, так рухнул мгновенно конь, а всадник, перекинув ногу через седло, соскочил на землю и тотчас обнажил меч. Вражеский воин выскочил из-за щита и бросился на Дзюро, но тот, как видно, рассудив, что мечом не одолеешь длинную алебарду, пригнувшись, обратился в бегство, а враг пустился за ним вдогонку и уже почти настигал. Казалось, он вот-вот поразит бегущего алебардой, но нет — вместо этого, зажав алебарду под мышкой и протянув руку, он пытался ухватить Дзюро за пластины шлема, защищавшие затылок и шею. А тот бежал что есть мочи! Трижды пытался враг схватить Дзюро, и трижды это ему не удавалось, но на четвертый раз он крепко ухватил Дзюро за пластину. Дзюро вырывался, сопротивлялся и вдруг, одним взмахом короткого меча отрезав пластину в том месте, где она прикреплялась к шлему, снова пустился в бегство. Остальные четверо всадников, опасаясь, как бы не подстрелили под ними коней, не помчались на выручку, а издали следили за поединком. Наконец Дзюро подбежал к ним и, тяжко переводя дыхание, укрылся за конями товарищей. А противник бросил погоню, остановился, опираясь на алебарду, словно на посох, и, отогнув защитную пластину у шлема, громким голосом возгласил:

— Раньше вы слух обо мне слыхали, теперь воочию поглядите! Я тот, кого знают в столице даже малые дети и зовут храбрым Кагэкиё из Кадзусы! — И, назвав свое имя, он возвратился назад, к своим.