Тайная слава

Хотя… Если бы сие удалось, в склянке из редкого кристалла пробкой, надежной как притвор Соломона [267], сына Давида, хранил бы лишь один, самый драгоценный для меня аромат, на пробке прекрасными пентаграммами начертал бы мистичную легенду: "№ 15, Литтл-Рассел-Роу" [268].

Вместе с чайным подносом появился кот. Это был черный кот, не очень большой, в меру упитанный, с намеком на мускулистую худощавость — худощавость расточителя жизни, а не бездомного заморыша. Его ярко-зеленые глаза, как заметил Амброз, излучали мудрость Египта: на мог иле этою кота хорошо бы смотрелась надпись: "Оправдан в Секте". Он торжественно шествовал перед хозяйкой, его тело изгибалось во всех направлениях, хвост величественно колыхался в воздухе, уши были прижаты к голове, а на морде светилось выражение лукавой хитрости. Кот, казалось, наслаждался "вседозволенностью", и когда Нелли почесала его спину, он издал громкий вопль радости и выразил готовность немного отдохнуть.

Во время чаепития они так от души смеялись, что, когда хозяйка вошла забрать посуду, бесцельное веселье буквально искрилось в комнате.

— Я люблю видеть молодых людей счастливыми, — добродушно заметила хозяйка и с радостью отдала им ключ от входной двери на случай, если они захотят вернуться поздно.

Она рассказала им много интересного, в том числе и о своей жизни на Джадд-стрит, около Кингз-Кросс [269]— в этом противном и шумном прибежище людей низкого происхождения, как она считала. Ей приходилось сталкиваться с разными людьми, хорошими и плохими, и продолжать семейный бизнес, хотя он уже не приносил таких доходов, как во времена ее матери.

Они еще немного посидели на диване, держась за руки и обмениваясь шутками по поводу своего пребывания в Лондоне, а также весело представляя гротескную сцену внезапного появления мистера Хорбери или доктора Чессона. Потом они вышли побродить по улицам, полюбоваться городом — весело и непринужденно, без обязательного посещения туристических достопримечательностей вроде колонны в память пожара 1666 года, или Британского музея, или музея Мадам Тюссо. Не волновала их и проблема еды: они не знали, когда, где и как им удастся перекусить и совершенно не заботились об этом! Впрочем, Британский музей они все-таки увидели, koi да, гуляя, неожиданно оказались перед его мрачной массивной дверью.

Пройдя по Биг-Рассел-стрит, они вышли к Тоттненхем-Корт-Роуд [270]и дальше на Оксфорд-стрит [271]. Роскошные магазины и толпы куда-то спешащих людей, которым даже жара была нипочем, производили сильное впечатление — вне всяких сомнений. Лондон был великолепен. Амброз почувствовал, что он здесь дома: это ощущение было всепоглощающим: рвотный смрад в воздухе, отрава в воде и ряды фабричных строений на скудной земле уходили в небытие. И тут им вдруг захотелось изучить южные кварталы: как сказал Амброз, невозможно было предугадать, где они в результате окажутся.

Недалеко от Оксфорд-стрит он неожиданно стал менять направление: несколько поворотов направо, затем налево, пока они окончательно не заблудились. Незнакомые переулки выглядели таинственно, морской компас словно взбесился, путая восток и запад, север и юг, так что стал совершенно бесполезным; это было приключение в бездорожной пустыне, в австралийских джунглях, хотя и в более безопасном месте, но зато и на более интересной сцене с георгианскими и августанианскими декорациями.

Они шли по мрачным и почти пустынным темным улицам, где каждый дом мог бы поведать не одну историю: некогда величественные, эти здания были теперь унижены, став пристанищем для типографий, соляных складов и бесчисленных ремесленных мастерских, в которых ковали железо, изготовляли надгробия и тнгели. Но как замечательно было узнать, где создаются все эти вещи! Амброзу приходилось читать о разных ремеслах, но он всегда воспринимал их как нечто нереальное, а то и вовсе несуществующее. Однако в окна были видны вполне реальные тигели, странной формы глиняные горшки серо-желтоватого цвета, настоящие музыкальные инструменты, аравийские диковинки. И он уже не Удивился, когда, чуть позже, увидел клавесин, о котором Прежде не имел ни малейшего представления, хотя и слышал это название: красивый и богато инкрустированный клавесин был датирован 1780 годом, о чем Амброз узнал из надписи на инструменте.

Удивительная и прекрасная страна! Не успел Амброз осмыслить невероятную легкость, с какой здесь чуть ли не на каждом углу можно было купить оружие, как перед ним возник прекрасный костюм шестнадцатого века, со вкусом отделанный и красиво смотревшийся между двумя черными фраками. Эти улицы были сравнительно тихими; но стоило повернуть за угол, и о чудо! Всю дорогу, а не только тротуар, заполняло бескрайнее море людей — прогуливающихся, беседующих, смеющихся: женщины были коротко подстрижены, и со всех сторон неслось мелодичное французское "р", звучавшее как мотив счастливой песенки. Газеты в магазинах были сплошь французские, плакаты гласили: "Vins Fins", "Beaune Superieur" [272]; табак продавали в квадратных синих, желтых и коричневых пачках; "Charcuterie" [273]представлял смелое и привлекательное шоу. Рядом находился ресторан-кафе "Château de Chinon" [274]. Пройти мимо заведения с таким названием было невозможно. Они должны пообедать именно здесь, решил Амброз, чтивший великого Рабле.

Вероятно, это был не самый лучший обед. Но ои намного превосходил качество обедов в Сохо в те дни, когда под натиском искусства, интеллекта и предместий стиль и обычаи некогда хорошей кухни были уничтожены. Амброз запомнил только два блюда: цыпленка-гриль и салат. Цыпленок показался ему и восхитительным на вид, и очень вкусным, а салат выглядел красиво, но был немного странный — с добавлением разнообразных трав, уксуса и провансальского масла в большом количестве, с chapon, или сухариками, натертыми чесноком и уложенными на дно салатницы, после того как "Madame" довела их до нужной кондиции, — тем не менее, это было блюдо из сказки. Таких салатов теперь нет во всем Сохо.

"Позвольте мне отдать должное прежде всего красному вину, — писал впоследствии Амброз в своих заметках. — Ни одни земной виноградник не способен родить виноград, из которого создан этот напиток, — его взлелеяла сердечность не видимого нами солнца и напоила влага не того дождя, что изливается из обычной тучи. И давили сей виноград, чтобы соки его устремились в горла сосудов, не на земле, даже такой священной, как земли Шинона, и сладостные звуки его брожения не раздавались ни в одном из прекрасных подвалов Нижнего Турена [275]. Ибо был он рожден там, где Ките распевал "Русалочью Таверну" [276], — далеко-далеко на юге, среди звездных равнин, где раскинулась Terra Turonensis Celestis [277]— сказочная страна, которую Рабле созерцал в своем видении, где могучий Гаргантюа вечно пьет из неистощимых чанов, где Пантагрюэль вечно испытывает жажду, хотя и постоянно удовлетворяет ее. Там, на земле Коронованного Бессмертного Пьяницы, было создано это вино: созвездие Пса придало ему красный цвет, Венера наделила его волшебством, а Меркурий наполнил сверкающим счастьем. О редчайший и самый насыщенный совершеннейший из соков, творение звезд судьбы, благодаря тебе мы удостоились высокой чести попасть в товарищество той Таверны, о которой древний поэт говорил: "Mihi est propositum in Taberna mori!" [278]