Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

Не вполне понимая, что именно хотел сказать полковник, мистер Бантинг все же согласился с ним. Он сказал также, что пиво прекрасное, но поспешил отказаться от третьего стакана, опасаясь, что его похвалу поймут превратно. Он всегда боялся «злоупотреблять чужой любезностью», по его выражению. Уходя домой, он оглядел свой костюм в высоком зеркале Сандерсов, запахивая пиджак и выгибая шею, чтобы разглядеть брюки сзади.

— Как, по-твоему, мама заметит что-нибудь?

Джули неожиданно фыркнула, поставила рюмку на стол и неудержимо раскашлялась. Потом посмотрела па него насмешливо и ласково.

— Нет, папочка, — сказала она, делая серьезные глаза. — Где же ей заметить.

— Напрасно ты пила это вино, оно для тебя слишком крепко, — сказал он, когда они вышли, и подставил ей руку. Она с нежностью прижалась к нему.

— Лучше не говорить дома, что мы лазили по крышам. Твоя мать из-за всего волнуется.

После ужина он довольно долго чертил огрызком карандаша в блокноте. Иногда выходил в кухню и своей стальной линейкой измерял разные части совка для бомб. Борта, по его мнению, были неправильной формы, а посредине нужно было бы сделать углубление. Закончив чертеж, он проставил размеры и с гордостью полюбовался на него.

Потом написал поперек листа: «Чертеж для мистера Бикертона», — не потому, что боялся забыть, а из любви к записям. Аккуратно сложив листок, он запер его в чемоданчик, который брал с собой в город.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

В следующие за этим недели мистеру Бантингу иногда казалось, что в военных действиях наступило затишье. Никаких внешних признаков затишья не было, бомбежки продолжались, но он не мог отделаться от этого чувства. Дневные и ночные тревоги, как ни были они страшны, стали с течением времени привычным делом, и люди приспособились к ним. Мистер Бантинг приспособился даже к большему: он ждал еще худших ужасов. Он ждал, что волна бомбежек будет все нарастать, города будут пылать и рушиться под градом бомб, падающих с неба. Начнутся убийства и зверства в масштабах, превосходящих самые кровавые побоища в истории. Насколько человеческий ум может быть подготовлен к таким событиям, ум мистера Бантинга был к ним подготовлен с помощью доктора Геббельса и его присных, которые заранее предупреждали, что все это неизбежно.

Была угроза войны, и война началась; была угроза блицкрига, и она осуществилась. Мистер Бантинг, заранее переживший страх перед этими испытаниями, ждал, наблюдал. Если ему, как всем англичанам, нехватало воображения, зато у него была английская флегма и деловитость. Он был потомком того человека, который сумел уйти от гнавшегося за ним дракона, и, весь израненный и обожженный, все же доложил святому Георгию, что огненный язык дракона хотя и смертоносен, но длиной не в семь футов, как говорили, а немного меньше. Только так и только такие люди могут подойти к дракону и сразить его.

Занимаясь такими наблюдениями среди тревог и бомбежек, частых страхов и постоянного беспокойства, мистер Бантинг внезапно обнаружил, что блицкриг уже достиг своей полной мощи. Весь пар был выпущен, в котле фюрера больше ничего не оставалось. Однако потрясти мир не удалось. Жизнь мистера Бантинга перестроилась, как и жизнь фирмы Брокли, как и жизнь Сити. Не будучи героем, он переносил войну со всей твердостью, доступной пожилому человеку, страдающему одышкой, и со всем спокойствием и презрением к врагу, способному так его недооценивать. Да, затишье в войне было. Оно было в нем самом, в умах и сердцах тех, кто окружал его.

Он проходил по новому, измененному войной миру и не забывал любоваться на распускающиеся листья. Он не умел утешаться мыслью о далекой утопии. Это было хорошо для Эрнеста, а он жил изо дня в день и радовался, глядя, как пробиваются из земли первые зеленые ростки его десятка нарциссов, как распускаются первоцветы, пересаженные из килвортского леса много лет тому назад. По воскресеньям он занимался перепланировкой сада, и живший в соседних кустах реполов, отличимый от всех чужих реполовов, скакал за ним по пятам, в ожидании хлебных крошек.

Однажды миссис Бантинг расстроила его вопросом, который задавала раза четыре в год:

— Как поживает мистер Кордер? — Последовало напряженное молчание, сердце мистера Бантинга перевернулось.

— Джордж, мне кажется, ты стал плохо слышать.

Раздражение помогло ему в эту трудную минуту. Облизав пересохшие губы, он ответил:

— Кордер здоров, Мэри. В общем, как всегда.

Первый раз в жизни он солгал ей. Сколько ударов! Они подстерегали везде, поражали изнутри и извне, предвиденные и непредвиденные. Он встал и вышел в сад, но, завидев Оски, повернулся и ушел в пустую гостиную. Там он стал перед нетопленным камином, закусив верхнюю губу, с посеревшим лицом.

Он нашел Кордера на верхней площадке лестницы. Все служащие были в подвале во время налета, так по крайней мере казалось мистеру Бантингу. Он сам был там, когда бросили первую бомбу, и видел, что Кордер сошел вниз вместе с другими. Он даже помахал ему рукой, но Кордер, должно быть, не заметил. В подвале было много корзин, мешков и ящиков, и служащие сидели на них по-двое и по-трое. Когда все кончилось, мистер Бантинг вышел из своего угла и вместе с другими поднялся наверх. Вот тогда-то он и услышал испуганный крик и, бросившись вперед, увидел, что один из служащих наклонился над чем-то похожим на кучу смятого платья. Сначала он не узнал, кто это.

Потом, растолкав других, он стал на колени и нагнулся к своему другу.

Кордер с трудом повернул к нему голову, его губы зашевелились.

— Что он говорит?

— Не знаю, сэр, что-то непонятное, ничего не разберу.

— Бредит, должно быть. Бедный Джо!

Сердце мистера Бантинга разрывалось. — Джо! — шепнул он и, нагнувшись пониже, еще раз тихонько назвал его по имени. Он жаждал хоть какого-нибудь знака, что Кордер его узнал, так как чутье говорило ему, что помочь уже ничем нельзя.

Кордер приподнялся, глядя на мистера Бантинга блестящими, но пустыми глазами. Он хотел что-то сказать и не мог. Потом, словно повернули выключатель, — свет погас, Кордер повалился на бок и затих.

В первую минуту мистер Бантинг не понял.

— Джо, — все повторял он, сжимая своей рукой еще теплую руку Кордера. Он отказывался поверить в эту смерть. Он обвел взглядом стоявших вокруг, словно умоляя о помощи.

— Идемте, мистер Бантинг, тут уже больше ничего нельзя сделать, — сказал мистер Бикертон, и он встал, в полном отчаянии прошел по затихшему магазину в свой закуток и закрыл за собой дверь. Он сел, глядя в пространство потерянным взглядом и не видя ничего.

Через некоторое время он заметил на полу какой-то блестящий предмет. Нагнувшись, он поднял зеленое вечное перо Кордера. Не сразу он понял, как оно очутилось тут.

Теперь он стоял, прислонившись к холодному камину, и все подробности этой сцены проходили перед ним безжалостно отчетливо, как во время бессонницы. Всю свою трудовую жизнь он провел рядом с Джо Кордером. Знал, что сын у него в Австралии, замужняя дочь — в Америке. Он представлял себе дом Кордера, как представляешь себе дом, описанный в романе, знал всю его семейную историю со всеми удачами и неудачами. Но детей Кордера он никогда не видал.

Он вздохнул. Как безвременно и ненужно обрывается жизнь в дни войны, и на какой тонкой ниточке она висит! Кордер поднялся из подвала в закуток, думая, что мистер Бантинг не слышал сирены, как было уже один раз.

Чем можно оплатить этот долг? Ничем, разве только — изо всех сил стараться быть достойным такой жертвы.

Джули просунула голову в дверь. — Что ты тут делаешь, папочка? Ты что-то плохо выглядишь. Животик болит?

— Просто думаю, деточка.

— Потому что если это животик, так тебе придется принимать аррорут по рецепту миссис Бантинг.

— Я здоров, — сказал мистер Бантинг тоном, не допускающим и мысли об арроруте. — Думаю, вот и все.

— Так иди думать, где поуютнее, папочка. Ты видел вечернюю газету? Наши гоняют итальяшек по всей Африке.