Кабахи

Шавлего остановился и удивленно воскликнул:

— Кого я вижу! Мое почтение Теймуразу Кахетинскому! Ты все здесь, тушин?

Молодой человек остановился в свою очередь — лицо его вдруг просветлело, он хлопнул ладонью по протянутой руке Шавлего, а потом дружески обнял его.

— Отыскала-таки птичка родное гнездо? Нет, брат, никуда не убежишь от нашей Алазани! — Он повернул назад и потянул за собой Шавлего. — Пойдем посидим у меня, поговорим. Почему ты удивился, увидев меня?

— Давно тебя не встречал… Я думал, ты уже в Тбилиси, в ЦК заседаешь. По-прежнему третьим секретарем?

— По-прежнему и меньшим не буду. — Он закрыл дверь кабинета и пододвинул гостю стул. — Давно ты приехал? Зачем пожаловал в райком? Кто-нибудь тебя огорчил-обидел?

— Не так просто меня обидеть! А вот ты таки выглядишь огорченным.

— Неужели?

— Да, брат, — вышел из кабинета такой угрюмый и насупленный, что собака не взяла бы у тебя хлеба из рук.

— Нельзя же вечно держать рот распяленным, как голенище!

— К ротозейству я тебя не призываю. Но вид у тебя был очень уж… суровый. Может, получил нагоняй от секретаря? Впрочем, насколько я знаю, не таковский ты парень, чтобы получить нагоняй и не дать сдачи, да еще с лихвой.

Лицо Теймураза стало серьезным.

— Плохие дела! С председателем райисполкома вчера случился удар. Вся левая сторона отнялась.

— Печальная история.

— С полчаса тому назад я звонил в больницу — ему не лучше. Я как раз шел его навестить.

— Да, нехорошо. Все его хвалят, говорят, очень порядочный человек. Он давно болен? Повышенное давление?

— И давление и сердце… Вчера у него вышел крупный разговор с нашим первым секретарем. Вернулся он домой, сел обедать — и за едой свалился со стула. Весь этот год, бедняга, болеет. Если будет второй удар — уже не оправится. Ты не знаешь, что это за человек! Трудно мне будет без него!

— В чем они с секретарем райкома не сошлись?

— Во многом. Разные люди.

— А ты в каких отношениях с первым секретарем?

— Я на сердце не жалуюсь. Оно у меня как халибское железо.

— И что же — лад да совет?

— Ни лада, ни совета. Сразу после того, как меня назначили сюда, мы схватились врукопашную. Он придумал ловкий прием: направил меня на высшие партийные курсы и таким образом избавился от моего присутствия на целых два года.

— Ого!

— Он, видимо, надеялся, что после курсов меня отправят куда-нибудь в другие края, да не вышло. А теперь он без конца гоняет меня с поручениями по разным местам, чтобы только держать подальше от Телави.

— Вот как!

— Недавно он вдруг затревожился по поводу овечьих отар, закинул меня за Кавказский хребет, а не успел я вернуться, как пришлось выехать на цив-гомборские пастбища.

— Я бы сказал — неплохие места!

— Он-то считал, что загоняет меня к черту на рога… А я и сам давно собирался в горы. Издали ведь не вникнешь толком, чем жив чабан, какие у него нужды и заботы. Да и овцу надо знать не только в виде шашлыка!

— Свет на овцах не клином сошелся! Вот сегодня я встретил Джашиашвили. За что вы его выставили из милиции?

— Где ты его встретил? Здесь, в Телави?

— Her, в Чалиспири. В столовой. у Купрачи.

Лицо у Теймураза потемнело.

— Ох, загубим мы этого чудесного парня! Вот увидишь! Что он делал у Купрачи? Пил?

— Пил.

— Загубим парня, как пить дать, загубим.

— Ну, Джашиашвили не так легко загубить. А все-таки чем он провинился?

— Ничем. Он только выполнил долг честного человека.

— И за это его сняли с работы?

— Да, только за это… Но назови меня бесчестным человеком, если я дам его в обиду. Где мы найдем такого работника? Да он и сам в другой район не пойдет. Милиция должна быть безукоризненной! Погоди, я сверну шею двум-трем бюрократам, и увидишь, какие там останутся замечательные, ребята! Почему одна паршивая овца должна позорить все стадо? Луарсаб зря надеялся избавиться от меня, заслав на все лето в горы!

— А хорошо теперь в горах! С каким удовольствием я бы поохотился! Помнишь праздник в Тушети? Здорово мы тогда повеселились! Девушки с ума сходили от восторга. Но напоить меня ты все же не сумел!

— Тушинское пиво крепкое, я думал, легко тебя одолею… По-прежнему ездишь в экспедиции или уже приготовил диссертацию?

— До диссертации еще далеко, надо собрать гораздо больше материала.

— Ты за этим сюда приехал?

— Не только за этим.

— Зачем же еще?

— Я вступил в колхоз.

У Теймураза вытянулось от удивления лицо.

— Что?

Шавлего улыбнулся:

— Правду говорю. Я уже снялся с партийного учета в университете.

— Ты шутишь!

— Пусть на шутнике шуты верхом ездят! Вот справка о снятии с учета.

Теймураз потер в задумчивости подбородок и еще раз окинул испытующим взглядом своего гостя:

— Свихнулся?

— Разве что совсем немножко. А в райком я зашел для того, чтобы узнать, получено ли из Тбилиси мое личное дело.

Теймураз помолчал с недоуменным видом, потом снова потер подбородок.

— Что ж, видно, у тебя есть на то причины. И вид у тебя не такой, как обычно… Да-да, дошли и до нас слухи о твоих подвигах!

— О каких подвигах?

— Не прибедняйся! И не думай, что мы тут сидим в кувшинах, накрывшись крышками.

— Ну, если не в кувшинах, так около них посидеть, наверно, не отказываетесь. Что тебе наплели?

— Ну-ну, уже прицепился! Я пошутил. Уж и пошутить с тобой нельзя?

— Шутки потом. А сейчас скажи мне, где тут у вас сектор учета?

— Куда спешишь? Так скоро тебе надоело мое общество? Посиди, поговорим. А потом пойдем ко мне, я покажу тебе своих малышей.

— Нет, нет, сейчас я не могу к тебе в гости… Отложим до другого раза.

— Тогда пойдем к Геге, я угощу тебя телавским хинкали.

— Вот от этого не откажусь. Так ты ступай по своим делам, проведай больного, а тем временем и я освобожусь. Завернем в редакцию за Ростомом и пойдем все вместе есть хинкали.

— Хорошо, заберем с собой и Ростома. А сейчас я пойду с тобой в сектор учета.

— Незачем — ты только объясни мне, где он помещается.

— Тут же, на третьем этаже. Как поднимешься, направо по коридору, вторая дверь.

— Ладно, как-нибудь найду.

— Не забудь, что потом ты должен зайти сюда.

— Рассчитывай на меня.

Шавлего отыскал дверь с надписью «Сектор учета кадров» и постучал в нее. Никто не отозвался. Он хотел было уйти, но передумал и еще раз попытал счастья.

— Кто там, входи! — послышалось из-за двери.

Шавлего толкнул дверь и вошел.

Прямо против входной двери, лицом к ней, сидел за письменным столом хозяин кабинета и читал газету, развернув ее перед собой.

Газета пропускала свет, падавший сзади из окна; посередине раскрытого листа смутной тенью обрисовывался силуэт головы читающего. Шавлего стоял на пороге и смотрел, как подрагивает в холеных пальцах покрытая убористой печатью бумага..

Он заложил руки за спину и несколько раз прошелся по комнате. Потом остановился перед столом и сухо сказал:

— Вы пригласили меня войти.

— Возьми стул, посиди немного.

Хозяин кабинета опустил газету и строго взглянул большими красивыми глазами на посетителя.

Изумленный возглас вырвался у Шавлего. Он остановил тяжелый, настойчивый взгляд на хозяине кабинета.

Тому явно пришлось не по вкусу это беззастенчивое разглядывание. Он нахмурился.

— Кого тебе нужно, товарищ?

Шавлего улыбнулся.

Сидевший за столом, словно постепенно пробуждаясь от летаргического сна, заморгал и уставился на посетителя расширенными глазами. Лоб у него то собирался в складки, то разглаживался, лицо перекосилось, как от боли. Он стал медленно подниматься со стула, как бы подпираемый невидимым домкратом.

Где-то, когда-то он уже видел эту зловещую улыбку… Но где и когда? Дай бог памяти… Постой, постой… Кажется, это… это…

Заведующий учетным сектором, ощутив внезапную слабость в ногах, опустился на стул. Вытащив платок, он вытер лоб, провел платком по глазам, потом зачем-то высморкался и неловко, трясущейся рукой запихал смятый кусок шелка обратно в карман. Наконец он кое-как овладел собой, откинулся на спинку стула и, собравшись с силами, спросил деланно равнодушным тоном: