Черный город

Вилликус кивнул головой.

— Пойди, Поханка, — приказал он одному из гайдуков. — Найди шапку, хоть из-под земли достань!

В ратуше, когда привратник распахнул дверь и Гёргей, сопровождаемый вилликусом, вошел в зал, наступила гробовая тишина. Все взоры устремились на пленника.

Сенат в полном составе сидел за зеленым столом. Отсутствовал лишь Крипеи. (Всякий раз, когда предстояло решать какой-нибудь важный вопрос, господина Крипеи схватывали колики.) Во главе стола занял свое место молодой бургомистр — бледный, с всклокоченными длинными волосами до плеч (как видно, в тот день их еще не касался гребень), зато глаза его горели торжеством.

На столе перед ним белели исписанные листки бумаги. Чуть поодаль, почти на середине стола, стоял застекленный ящичек с забальзамированной рукой Кароя Крамлера. Сегодня она была сильнее всех живых рук. Сегодня — ее день, сейчас она нанесет, удар!

Молодой бургомистр заговорил звучным голосом, зловещим, как погребальный колокол:

— Сударь, вы — Пал Гёргей Гёргейский и Топорецкий, вице-губернатор Сепеша?

— Да, я, — глухо отвечал Гёргей.

— Вы застрелили бургомистра Лёче — Кароя Крамлера, чья рука в качестве corpus delicti [Вещественного доказательства (лат.)] находится здесь?

С этими словами Фабрициус протянул руку за ящиком и повернул его застекленной стороной к обвиняемому.

— Да, я стрелял в него, — коротко ответил вице-губернатор, даже не взглянув на ящичек.

— Можете вы сказать что-нибудь в свое оправдание?

— Да, могу.

— Говорите.

Гёргей сердито одернул ментик, сбившийся на одно плечо.

— Но не перед вами. Вы мне не судьи. Перед лицом правомочных судей, если таковые будут, я изложу причины, оправдывающие мои действия.

— Вы ошибаетесь, — возразил бургомистр, — Сенат города Дёче имеет полное право судить вас, сударь. Господин Донат Маукш, найдите шестидесятый параграф.

Перед Донатом Маукшем на столе лежала толстая книга в кожаном фиолетового цвета переплете, с серебряным, покрытым эмалью окладом и большим, в орех величиной, смарагдом на середине его. Это была знаменитая "Zipser Willkiihr" ["Сепешская воля" (нем.)], дражайшее сокровище Лёче, — книга, где были записаны законы и привилегии саксонцев.

Донат Маукш нервно переворачивал листы книги, поскольку получил приказ действовать быстро, но чем больше он старался, тем хуже у него получалось.

— Черт побери, не найду никак! — смущенно бормотал бедняга. — Вот, наконец-то!

— Читайте вслух! — приказал бургомистр.

— Стоя?

— Нет, можете читать сидя. Господин Маукш понюхал табаку из табакерки и зачитал "шестидесятый параграф".

— "Ab unszer Lewthe einer wunth wurde von eynem Edlingen ader von seyner holden in evner Stadt ader Margkte ader Dorffe szo soil er sein sach suchenn mitt eynem Rechten in des eygens hatterth do es ym geschehen ist…"

Фабрициус перевел написанный на старосаксонском языке текст на разговорный немецкий:

— "Если кто-либо из наших людей будет ранен дворянином или крепостным в городе, местечке или селе, правосудия ои должен искать у того, кто владеет землею, где убийство сие совершилось". Так гласит "Сепешская воля". Той землей, где произошло убийство, владеет город Лёче. Думаю, это ясно.

Все время, пока зачитывали закон, Гёргей вертел на пальце свой перстень с опалом, переливавшимся множеством оттенков.

— Я протестую, — сказал он в конце.

Бургомистр пожал плечами и, подозвав к себе вилликуса, распорядился отвести обвиняемого в соседнюю комнату. За ним пришлют, пояснил он, когда потребуется.

Не дольше четверти часа, а может быть, и того меньше, длилось судебное заседание.

Возвратившийся в зал вилликус — он имел право присутствовать на заседании — получил новое распоряжение: ввести обвиняемого в зал. Распахнув дверь, вилликус крикнул:

— Пал Гёргей, войдите.

Голос вилликуса был странным, дрожащим.

— Подойдите поближе, — приказал бургомистр.

Он был бледен, как лунатик.

Фабрициус, говоривший до сих пор сидя, поднялся, взял со стола одну из лежавших перед ним бумаг и торжественно изрек:

— Именем бога и короля, освятивших привилегии города Лёче!

Заскрипели кресла, зашуршали сенаторские одежды: когда говорит бог и древние венгерские короли, всем положено вставать.

— Сенат города Лёче, — продолжал бургомистр, словно захмелев от собственных слов и сознания своей власти, заключенной в них, — вынес по делу об убийстве покойного лёченского бургомистра Кароя Крамлера следующее решение: "Дворянина Пала Гёргея Гёргейского и Топорецкого, вице-губернатора Сепеша, преднамеренно убившего названного бургомистра на земле города Лёче, приговорить к смерти путем отсечения головы. Приговор принят восемью голосами против двух".

Гёргей схватился за голову. Такого исхода он не ожидал.

— Вы знаете, что ваш приговор будет самым настоящим убийством? — гневно сверкнув глазами, воскликнул он, словно был здесь обвинителем.

— Око за око! — проворчал Госновитцер.

— Одновременно сенат постановил, — продолжал Фабрициус, в котором с каждой минутой возрастала ненависть к Гёргею и жажда мести, — привести приговор в исполнение немедленно. Пошлите за палачом!

Это сломило Гёргея. Сам смертный приговор еще не очень испугал его, ведь он надеялся, что вот-вот соберутся дворяне и что-нибудь предпримут для его спасения, или же Дюри помчится в Кольбах, где стоит лагерем куруцкое войско, и с ним ворвется в Лёче. Но чтобы бюргеры вздумали тотчас же снять с его плеч голову! Это казалось ему невозможным.

На лбу вице-губернатора выступил холодный пот, губы задрожали. Он попросил дать хотя бы день отсрочки, чтобы проститься ему с дочерью.

Сенаторы переглянулись. Старый Мостель, сжалившись, поднял голос в его защиту:

— Может быть, позволим, господин бургомистр?

— Нет, — сурово отрезал Фабрициус — Сенат не может отменить принятого им решения.

И вилликус отправился за палачом, слонявшимся по коридору. Это был рябой, коренастый, крепкого сложения, круглолицый мужчина; от всего его облика веяло тихим благолепием, и скорее можно было принять его за певчего из церковного хора, чем за палача.

— Ну что? Будет работа? — равнодушно спросил он и зевнул во весь рот, — в тот день он рано поднялся. Тут же, в коридоре, вертелся и Поханка, отыскавший шапку вице-губернатора.

— Ай, ай! — горестно поскреб в затылке вилликус, принимая от него находку. — Скоро не на что будет Гёргею надеть шапку.

Палач сразу понял, какая «работа» предстоит. Вилликус пригласил его проследовать за ним в зал.

— Мастер Флек, — обратился к палачу бургомистр, — примите подсудимого и поступите с ним согласно приговору! Да помилует господь его душу!

При этих словах сенаторы, по обыкновению, быстро, почти незаметно, исчезли в соседней комнате, чтобы не присутствовать при душераздирающей сцене, когда осужденного поведут на казнь.

А несколько минут спустя беспощадные сенаторы вышли на балкон, чтобы оттуда с царственным спокойствием полюбоваться, как заплечных дел мастер Флек, на сколоченном за ночь эшафоте, под радостные крики бюргеров в кожаных панцирях, сверкнув палашом, снес голову Палу Гёргею — умнейшую голову Сепеша.

Скатилась голова с губернаторских плеч, Флек наклонился, поднял ее за волосы (потом он уверял, что голова была очень тяжелая — будто из чугуна) и, пронеся ее кругом по краю помоста, громко, так что слышно было на соседних улицах, прокричал:

— Так будет со всяким, кто поднимет руку на город Лёче! Снова бюргеры в кожаных панцирях закричали «виват», — при казни присутствовали только они: остальным жителям доступ на площадь был закрыт еще с вечера. Из иногородних могли наблюдать казнь лишь те, кто еще накануне приехал в Лёче на комитатское собрание или по каким-либо другим делам и случайно остановился на ночлег в одном из домов, выходивших окнами на площадь. Эти немногие очевидцы были глубоко потрясены зрелищем. Кто поумнее, говорил: