Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы

Базилиола. Ты очнулся, Гауро!

Голос Гауро. Ты назвала меня по имени!

Базилиола. Ты еще жив, а казалось, уже растворился в грязи, так как я совсем не заметила тебя.

Голос Гауро. Ты произнесла мое имя!.. Ты узнала меня!.. Ты повернула ко мне свое лицо!.. Снова низвергни меня во мрак, где я уже находился.

Базилиола. Твоя жизнь не стоит того, чтобы я взяла ее. Я прикажу, чтобы тебе бросили хлеба.

Голос Гауро. Сбереги твой хлеб для отца и братьев, которых твой любовник сделал нищими. Хлеб этот вырос на закваске твоего любострастия.

Оскорбленная гневно встряхивает волосами, и ответ ее еще безжалостнее гнева.

Базилиола. Нет, я не убью тебя.

Голос Гауро. Сбереги свой хлеб для себя, когда палач, изувечивший Фаледров, пресытится тобой, почувствует к тебе отвращение, завернет тебе на голову одежды и покажет весь позор твой ограбленному народу; и он будет хлестать твое тело бичами со свинцовыми наконечниками, и зачирикаешь ты как журавль.

Она встряхивает волосами и со скрежетом сжимает губы, сдерживая бешенство.

Базилиола. Нет, я не убью тебя.

Безумный наносит ей еще более жгучие обиды.

Голос Гауро. И с исполосованной спиной ты пойдешь развратничать в другие места: ты пойдешь за море, чтобы отыскать своего сводника, брата Джованни, который уже продавал тебя каждому солдату; пойдешь отыскивать пятерых слепцов, которых ты украла в изгнании. И будешь ты еще сопровождать войска, сидя на телеге с блудницами. А четверо твоих изуродованных братьев сделаются фиглярами и будут мычать перед прохожими, чтобы добыть себе хлеба.

Базилиола. Нет, я не убью тебя.

Подобно реву, в третий раз звучат эти слова. Вне себя от ярости, она дважды порывается к стрелку Флоке, чтобы вырвать у него лук, но дважды сдерживается с бешеным стоном.

Голос Гауро. Марино, самого прекрасного, твоего любимца… Это был я, Фаледра, и я кричу тебе об этом! Это я во время пытки крепко держал его, чтобы он не извивался как лошадь, которую кастрируют. И тщетно кусал он острия ножниц и обрубком языка продолжал взывать к тебе: и было это на следующий день после Светлого Воскресения…

Женщина выхватывает у стрелка лук, вынимает из его колчана стрелу и накладывает ее на тетиву.

И ты, для увеличения своих доходов, сделаешь своего Марино солдатским наложником.

Слова прерываются протяжным стоном раненого, так как женщина спустила тетиву и попала в цель. Она дико издевается.

Базилиола. Держись! Ты поражен. Но не в сердце, не в сердце, нет: в сухую печень…

Гауро. Люблю тебя!

Базилиола. Стрела вонзилась до самых перьев…

Гауро. Твоя рука священна.

Базилиола.…пусть будет у тебя тяжелая смерть!

Гауро. Ты — божество! Сила, с которой кровь моя стремится к тебе, превышает твою мощь.

Страстные стоны умирающего заглушают умоляющие вопли заключенных, зараженных смертельным безумием.

Заключенные.

— В меня! В меня!

— Пусти стрелу и в меня!

— Метни другую стрелу!

— Отомсти так же и нам!

— Отомсти за изувеченных братьев!

— Я связал Теодато руки.

— Выстрели и в нас!

— Возьми лук!

— У тебя верная рука.

— Стрелу! Еще одну стрелу!

— В меня!

— В меня!

Она выслушивает возгласы безумных, после чего ее всю обуревает жажда видеть, как течет кровь; в ней как будто просыпается инстинктивная жестокость женщин, которые, как бы в силу закона возмездия, хотели бы искупить то, что они теряют каждый месяц. Она накладывает стрелу, натягивает лук и спускает тетиву. Изгиб ее спины и линии губ похожи на гибкие полукруги. Ее зрачки делаются острыми как концы стрел; все лицо ее, окутанное распущенными волосами, горит воинственным пылом. В волосах, смягчающих биение оглушающего уши пульса, то и дело зацепляются перышки стрелы, когда она, натянув тетиву, прицеливается, прикладывая лук к правому виску. Иногда стрела уносит с собой золотистый волосок; тогда она встряхивает головой и запрокидывает ее назад, чтобы отбросить волосы, после чего возобновляет свою игру. Залив оглашается громовыми ударами; облака пьют воду, сбегая длинными полосами к потемневшим соснам. Тучи низко нависают над землей; запах морской травы и смолы усиливает духоту; кажется, будто безумие жажды удваивается и, словно невидимое отражение, вырастает в воздухе над Темной Ямой. В промежутках молчания в воздухе, между выстрелами из лука и стонами казнимых, доносятся со стороны далеких каналов неясные голоса матросов, убирающих паруса под первым напором шквала; портовых сторожей, возвещающих наступление опасности; фонарщиков, зажигающих влажный хворост для сигнализации дымом. Крики этих жителей моря сменяются стоном раненого, которого покидают жизнь и страсть. Порою слышится треск буковой кротолы, созывающей христиан на молитву; еле-еле слышны обрывки хорового пения в базилике, хора Катехуменов и хора в Ораториях, построенных за оградой вокруг гробницы Мученика, защищенной парусом, образующим род палатки. Мужской хор славит царство Христа в вечности.

Хор отроков поет гимн Амвросия, в котором славит рыбаря Иоанна, чинившего сети и окрестностях Галилеи.

Женский хор славит ныне и вовеки Владычицу вод.

К этим благочестивым хорам с противоположным ветром присоединяется иное пение женской свиты Базилиолы, находящейся в палатке, разрисованной лазурью и золотом: женщины выжимают соки из корней для составления ароматичных эссенций или выкладывают свои одежды из кипарисовых сундуков.

В кратковременном перерыве после молитвы верующих и криков казнимых нечестивая песнь усиливается и заглушает другие звуки.

Вот снова слышны крики безумного соревнования. Гауро в последний раз говорит о радости смерти; вопль, вырывающийся из чьего-то еще не пронзенного горла, заглушает предсмертные крики, утверждая победу Идола и переиначивая слова Отступника. Позднее звучат гневные речи Праведника Божьего, направленные против дочери Орсо, как против дочери Эгбаала в Самарии.