Дуэт со случайным хором

С тех пор, как существует свет, женщины обладают одной удивительной способностью — делать лучшее из всякого положения, в которое они попадают не по своей воле. И Мод в новом и непривычном для нее положении чувствовала себя легко и свободно. В нарядном синем саржевом платье и матросской фуражке, с чуть-чуть загорелым лицом, она была воплощением здоровой и счастливой женщины. Франк был одет также в синий речной костюм, и это было очень кстати, так как большую часть времени они проводили на море, на что указывали руки Франка, покрытые мозолями. К сожалению, разговор их сейчас был гораздо более прозаичен, нежели можно было ожидать от людей, празднующих свой медовый месяц.

— У меня волчий аппетит!

— У меня тоже, Франк.

— Превосходно. Возьми еще одну котлетку.

— Благодарю, дорогой.

— Картофелю?

— Пожалуйста.

— А я всегда думал, что во время медового месяца люди живут только одной любовью.

— Да, Франк, ведь это ужасно. Должно быть мы с тобой очень прозаичные люди.

— Родная мать природа! Держись крепче за нее, и ты никогда не собьешься с пути. Здоровой душе основанием должно служить здоровое тело. Передай мне, пожалуйста, салат.

— Счастлив ли ты, франк?

— Безусловно и совершенно.

— Ты в этом уверен?

— Никогда в своей жизни ни в чем не был так уверен, как в этом.

— Я так рада слышать это от тебя, Франк.

— А ты?

— О, Франк, все эти дни кажутся мне каким-то золотым сном. Но твои бедные руки! Они должно быть очень болят.

— Ничуть!

— Весла были такие тяжелые.

— До сих пор мне редко приходилось грести. В Уокинге — негде. Есть там канал, но на нем не развернешься. А ведь верно, Мод, как красиво было вчера, когда мы при лунном свете возвращались домой, и на воде перед нами сверкал серебряный столб. Мы были совсем, совсем одни. И как чудесно мы застряли под мостом. Просто прелесть!

— Я никогда не забуду этого.

— Мы сегодня вечером опять поедем туда.

— Да ведь у тебя и так все руки в мозолях.

— Черт с ними, с мозолями! И знаешь, мы захватим с собой удочки, — может быть, что-нибудь поймаем.

— Отлично.

— А сейчас, после обеда, мы поедем в Роттингдин, если ты ничего не имеешь против. Дорогая, бери эту последнюю котлету.

— Нет, не могу больше.

— Ну, не бросать же ее. Попробую. Кстати, Мод, я должен поговорить с тобой очень серьезно. У меня сердце не на месте, когда ты смотришь на меня таким образом. В самом деле, дорогая, кроме шуток, ты должна быть более осторожна перед прислугой.

— Почему так?

— Видишь ли, до сих пор все шло отлично. Никто еще не догадался, что мы новобрачные, и никто и не догадается, если только мы будем вести себя осторожно. Толстый официант убежден, что мы уже несколько лет женаты. Но вчера за обедом ты чуть было не испортила всего дела.

— Неужели, Франк?

— О, Боже мой, да не смотри же ты на меня таким прелестным жалобным взором. Дело в том, что ты совершенно не умеешь соблюдать секретов. А у меня настоящий талант по этой части, так что, пока я слежу за этим делом, мы можем быть вполне спокойны. Но ты по натуре своей слишком прямая и совсем не в силах хоть немного притворяться.

— Но что же я сказала? Мне так жаль. Я все время старалась быть осторожной.

— Да хотя бы относительно сапог. Ты спросила, где я их купил: в Лондоне или в Уокинге.

— О, Боже мой!

— И затем…

— Как, еще что-нибудь?

— Да, я хочу сказать тебе об употреблении слова «мой». Ты должна его совсем оставить. Надо говорить «наш».

— Я знаю, знаю. Это было, когда я сказала, что соленая вода испортила перо моей — нет, нашей — ну, просто шляпки.

— Это-то ничего. Но надо говорить наш багаж, наша комната и т. д.

— Ну, конечно. Какая я глупая! Но тогда прислуга, вероятно, уже знает. О, Франк, что мы теперь будем делать?

— Ну, нет, этот толстый официант еще ничего не знает. В этом я уверен. Во-первых, он глуп, а во-вторых, я вставил несколько замечаний, которые поправили все дело.

— Это когда ты говорил про наше путешествие по Тиролю?

— Именно.

— О, Франк, как ты мог? И ты еще добавил, что было очень хорошо, потому что во всей гостинице кроме нас никого не было.

— Это его окончательно доконало.

— И потом ты толковал про то, как уютны эти маленькие каюты на больших американских пароходах. Я даже покраснела вся, слушая тебя…

— Зато как они прислушиваются к нашему разговору!

— Не знаю только, поверил ли он. Я заметила, что горничная и вообще вся прислуга смотрят на нас с каким-то особенным интересом.

— Моя дорогая девочка, в своей жизни ты наверное заметишь, что решительно все смотрят на тебя с особенным интересом.

Мод улыбнулась, с сомнением покачав головой.

— Хочешь сыру, дорогая?

— Да, и масло тоже.

— Официант, принесите масла и стилтонского сыру. Знаешь, Мод, дело еще в том, что мы слишком нежно относимся друг к другу при посторонних. Люди давно женатые бывают друг к другу любезны, но и только. Вот в этом мы выдаем себя.

— Это мне никогда не приходило в голову.

— Знаешь что, если ты хочешь окончательно убедить этого толстяка, то скажи мне в его присутствии какую-нибудь резкость.

— Скажи лучше ты, Франк.

— Ведь тебе не будет неприятно?

— Ну, конечно, нет.

— О, черт возьми, нет, я не могу, даже для этой цели.

— Я тоже не могу.

— Какая чушь. Ведь это необходимо.

— Конечно. Ведь это будет только шутка.

— Ну, так почему же ты не хочешь сделать этого?

— А почему ты не хочешь?

— Слушай, он вернется прежде, чем мы покончим это дело. Смотри сюда. Видишь, под рукой у меня шиллинг. Орел или решка? Проигравший должен сказать другому резкость. Согласна?

— Отлично.

— Орел.

— Решка.

— О, Боже мой!

— Ты проиграла. А вот он как раз идет. Смотри же, не забудь.

К ним подошел официант и с торжественным видом поставил на стол гордость гостиницы — громадный зеленый стилтонский сыр.

— Превосходный стилтон, — заметил Франк.

Мод сделала отчаянную попытку сказать какую-нибудь резкость.

— Мне кажется, дорогой, что он не так уж хорош, — только и могла она придумать.

Это было немного, но впечатление, произведенное на официанта, было поразительно. Он повернулся быстро и ушел.

— Ну вот, ты его обидела, — воскликнул Франк.

— Куда он пошел, Франк?

— Жаловаться на тебя управляющему.

— Нет, Франк, серьезно? Я, кажется, выразилась слишком резко. Вот он опять идет.

— Ничего. Держись крепче.

К ним приближалась целая процессия. Впереди всех с широким, покрытым стеклянным колпаком блюдом в руках шел их толстый официант. За ним следовал другой, неся еще две тарелки с различными сортами сыра. Шествие замыкал третий официант. Он нес тарелку с каким-то желтым порошком.

— Вот, сударыня, не угодно ли, — предлагал официант суровым голосом. — Это горгонзольский сыр, вот здесь камамбер и грюйер, а это, сударыня, пармезанский сыр в порошке. Мне очень жаль, что стилтон вам не понравился.

Мод взяла кусочек горгонзольского сыру. Она чувствовала себя очень виноватой и не смела поднять глаз. Франк начал смеяться.

— Ты должна была отнестись нелюбезно ко мне, а не к сыру, — сказал он, когда процессия удалилась.

— Я сделала все, что могла. Ведь я же стала резким голосом противоречить тебе.

— О, это был настоящий взрыв гнева.

— Да, прежде чем он простит тебя, тебе придется извиниться перед господином Стилтоном. И едва ли он теперь более убежден, что мы не молодые. Ну ладно, дорогая, предоставь это мне. Мои воспоминания, которые он слышал, должны были убедить его. Если нет, то наше положение безнадежно.

Для Франка было, пожалуй, лучше, что он не слышал разговора, происходившего между толстым официантом и горничной, к которой последний питал некоторую склонность. У них были свободные полчаса обеда, и они делились впечатлениями.

— Хорошенькая парочка, ведь правда, Джон? — сказала горничная с видом знатока. — Лучшей у нас, кажется, не было со времени весенних свадеб.