Сборник рассказов «Степные волки. Двадцать рассказов»

Он поискал глазами, нельзя ли ещё что-нибудь разрушить, но не нашёл и молча двинулся в путь.

Наталья Николавна — единственная дочь купца второй гильдии Тараканова, крупного землевладельца. Тараканов — седовласый старик и купец, бывший крепостной батюшки Андрея Сергеича. Он крут нравом, угрюм и малограмотен, но дочь свою воспитывал в институте, где она и кончила полный курс наук два года тому назад. Эти два года она жила в имении своего отца и где-то у знакомых встретилась с Андреем Сергеичем, их ближайшим соседом. Знакомство молодых людей скоро завершилось любовью, и однажды вечером Андрей Сергеич приехал к Тараканову формально просить руки его дочери. Тараканов принял молодого человека сухо и на предложение категорически заявил:

— Не пара она тебе. Ты — дворянин, белая кость, а она у меня мужичка, хамской природы. Не пара вы! Проваливай, значит, братец, что делать! Господский, и, например, попугайчик, крестьянской курочке не товарищ!

И Тараканов, хлопнув дверью, вышел из кабинета, где происходило объяснение. Андрей Сергеич побелел, процедил сквозь зубы: «Белая кость, хамской природы… свинопас!» — и отъехал, не солоно хлебав. Но молодые люди продолжали встречаться, разговаривали, обменивались книгами и пытались сломить упрямство старика; но старик стоял на своём и на просьбы нежно любимой дочери повторял, гладя её по голове своими кривыми пальцами:

— Не пара он тебе, дочка; он — белая кость, а ты — хамской природы. Счастья не будет, потерпи… Мы и не то, бывало, терпели.

Вечером того же дня Наталья Николавна тихо вошла в кабинет отца. Старик сидел в кресле за письменным столом, постукивая на счетах. Он был в красной рубахе, синей поддёвке и высоких сапогах бутылками. Его седые курчавые волосы были причёсаны на прямой ряд и подстрижены в кружало. Старик обернулся к дочери, и глаза его мягко засветились. Наталья Николавна подошла к отцу, присела возле него и приласкалась. Старик провёл по её шелковистым волосам жилистой рукою.

Наталья Николавна поцеловала его в губы.

— Батюшка, будь добреньким… — сказала она, ласкаясь.

Она улыбнулась, а в её глазах сверкнули слезы.

— Будь добрым, батюшка! Я люблю Андрея Сергеича, и он тоже любит меня. Батюшка, отчего же ты не хочешь нашего счастья?..

Наталья Николавна вынула платок и смахнула слезы. Старик завозился; его седые брови зашевелились и нахмурились.

— Не пара он тебе, дочка! — буркнул он.

— Но почему же, батюшка? Разве мы не любим друг друга?

Девушка всхлипнула. Старик опустил глаза и снова стал ласкать русые кудри девушки.

— Не пара, дочка, не пара, — твердил он сурово и беспокойно.

Наталья Николавна припала на грудь старика и зарыдала.

— Да почему же, батюшка? Я люблю его, он славный и тоже любит меня… Почему же ты упорствуешь? Батюшка, мне тяжело, у меня всё сердце изныло. Батюшка, я убегу от тебя и повенчаюсь тайком; не толкай же меня на грех и скажи, почему ты упорствуешь?..

Глаза девушки покраснели от слез. Старик дрогнул. Он раздвинул волосы дочери и нежно приник к ним губами. Некоторое время он молчал. Казалось, он хотел сказать ей что-то в высшей степени важное, и не решался; ему как будто было стыдно и больно. Чересчур больно. Наконец он преодолел себя и сказал, внезапно побледнев всем лицом. И дочери странно было видеть эту непривычную бледность на всегда суровом и спокойном лице отца.

— Дочка моя, нешто я враг тебе? Нешто я не желаю твоего счастья? Ведь ты одна у меня! — проговорил он, беспокойно и волнуясь. — Но только слушай. Я молчал, стыдно говорить было, а теперь слушай. Слушай!..

Грудь старика дрогнула: казалось, давно позабытое, задавленное чувство проснулось там, выросло, и ему стало тесно в этой груди, и вот оно рвалось на простор и металось, как зверь в клетке.

Старик продолжал изменившимся голосом:

— Слушай! Батюшка этого самого Андрея Сергеича, — слушай, дочка, — выпорол меня на конюшне, слышишь? Плетьми, как собаку!

Старик поднялся и стал ходить по комнате. Наталья Николавна слушала, широко раскрыв глаза.

— Как собаку выпорол и опосля того ноги себе целовать заставил, и я целовал, губы кусал, а целовал!

Старик передохнул; его седая борода дрожала.

— Без вины меня высек он, — заговорил он снова после продолжительной паузы, видимо, пытаясь осилить охватившее его волнение, — без вины, а для-ради своей барской прихоти! Но если бы даже и за дело — смел ли он! Человек, — вырвалось у него горделиво, — есть икона Господа Бога. В писаниях сказано: «Да будет человек по образу и подобию нашему!» А и Сам Господь Бог умел негодовать, например, Содомом и Гоморрою! А я — как я себя чувствовал, доченька, с той поры до теперешней, например, минуточки, до моих седых волос? Что скажешь, доченька? — вскрикнул он протяжно.

Плечи старика внезапно дрогнули.

— Слышишь ли ты меня, доченька? — вырвалось у него со стоном.

Наталья Николавна поднялась с кресла; лицо её было бледно до неузнаваемости; она двинулась к отцу.

— Слышу, батюшка!

Девушка обняла шею старика и, рыдая, припала к нему на грудь.

— Слышу, батюшка, — шептала она сквозь слезы, — слышу и понимаю, и теперь сама не хочу идти к палачам!..

Старик крепко приник к дочери. Наталья Николавна высвободилась из его объятий и вышла из кабинета. Ей надо было сказать Андрею Сергеичу своё последнее слово.

Ровно в восемь часов Наталья Николавна снова вошла в овраг, где она утром видела Андрея Сергеича. Солнце уже спряталось в тучи, и в овраге было темно. Кудрявые вершины вётел вырисовывались в отдалении. На небе загорались звезды. Зелёный скат оврага был увлажнён росою; мята и богородская трава благоухали сильнее; майские жуки то и дело проносились мимо с монотонным гудением. В кустарнике бобовника пел соловей.

Когда Наталья Николавна подходила к вётлам, Андрей Сергеич был уже там. Он издали увидел молодую девушку и пошёл к ней навстречу, протягивая ей обе руки.

— Ну, что, как? — спросил он её. — Сдаётся ли старикашка на капитуляцию?

Наталья Николавна холодно протянула ему руку.

— Не шутите, Андрей Сергеич, — сказала она сердито и холодно, — я далеко не с весёлою вестью. Батюшка непреклонен, и, кроме того, я теперь вполне понимаю его. Нам надо расстаться!

Однако голос девушки дрогнул.

— Наталья Николавна! Наташа! Что это значит, голубка?

Андрей Сергеич вскрикнул, бледнея, и схватил руки девушки. Наталья Николавна опустила глаза и молчала.

— Видите ли, вам, может быть, это покажется смешным, — заговорила она каким-то новым, будто надменным тоном, — но, тем не менее, это весьма важно, и я вполне соглашаюсь с батюшкой; нам нельзя любить друг друга. Я не знаю, поймёте ли вы меня? Дело, видите ли, в том, что ваш отец, — девушка на минуту замялась, — это было давно… высек моего батюшку!

Девушка покраснела. Глаза её вспыхнули. Андрей Сергеич смутился тоже.

— Наталья Николавна, милая, простите, но я же тут при чем? — спросил он после некоторого молчания, видимо, тяжёлого для их обоих. — Голубушка, меня не было тогда даже на свете; я родился после освобождения. Кажется, я слышал от отца об этой истории, но, право, я не думал, что вы можете разлюбить меня именно за это!

Андрей Сергеич поднял глаза.

— Скажите, ну, разве я виноват в чем-нибудь пред вами? Ведь я люблю вас и отца вашего и всех, кого любите вы! Да, всех, кого любите вы!

Молодой человек замолчал. Наталья Николавна странно улыбнулась.

— Ну, вот, видите, я так и знала, что вы не поймёте меня, вы никогда не были рабом, а я всё-таки по крови рабыня, а рабы мстительны… — добавила она.

Молодой человек припал к её рукам.

— Наташа, голубушка пойми и ты меня…

Он не договорил. Наталья Николавна отняла у него руки; лицо её исказилось гневом.

— Уходите прочь, — прошептала она и добавила с иронией и ненавистью: — Белая кость!

В её глазах загорелись сердитые огоньки, она двинулась прочь.

Андрей Сергеич побледнел; он поймал руки девушки и остановил её.