Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

Мы так устали, что не замедлили последовать его примеру. Проснулись около пяти часов утра: ничто больше не потревожило нашего сна.

Ломовики уже успели запрячь лошадей в половину повозок, в том числе в наши сани. Поскольку склон, ожидавший нас теперь, был менее крутым, чем вчерашний, они на сей раз рассчитывали управиться всего за два захода. Григорий снова, как и накануне, возглавлял караван, ведя нашего коренника за повод. Его сын и другой извозчик шагали впереди, щупая дорогу своими длинными пиками. Около полудня мы, хоть и не достигли вершины горы, до высшей точки перевала добрались. Пора было сделать привал, чтобы остальные повозки успели присоединиться к нам до темноты. Мы стали озираться, ища поблизости какие-нибудь деревья, но гора, насколько хватал глаз, была голой. Поэтому договорились, что вторая партия повозок привезет с собой груз дров, достаточный, чтобы не только приготовить ужин, но и всю ночь поддерживать огонь в костре.

Что касается нас, мы были в отчаянии от того, что не подумали об этом раньше, и принялись сооружать нечто наподобие шатра, воткнув в землю четыре пики и натянув сверху кусок ткани, снятый с одной из повозок. Но тут мы увидели сына Григория, приближавшегося к нам с двумя лошадьми, которые скакали размашистой рысью, везя целую груду дров. Эти славные люди позаботились о нас и, предвидя, какой долгой нам покажется ночь без огня, снабдили нас горючим. Шатер был установлен, мы, как положено, разгребли снег, сын Григория прорыл в земле яму около фута глубиной и развел в ней огонь. Когда первые бревна догорели, он до половины заполнил яму раскаленными углями, уложил сверху две лапы накануне убитого медведя, покрыл их пылающими углями сверху, как сделал бы, если бы пек картошку или каштаны. Потом он взгромоздил на это подобие печи еще одну охапку дров, которая часа через два превратилась в груду углей и пепла.

Однако, как бы ни был наш повар поглощен приготовлением ужина, он часто выглядывал в отверстие, заменяющее шатру дверь, и проверял, как обстоит с погодой. Беспокоиться и впрямь было о чем: небо затянуло тучами, в воздухе нависла душная, мрачная тишина, предвещающая на ночь какую-то перемену в атмосфере. Поэтому, как только прибыла вторая партия, извозчики сошлись на совет. Они вглядывались в небо, поднимали руки, чтобы, держа их на ветру, определить, установилось ли наконец его направление. Результат явно был неутешительным, так как к огню они вернулись подавленные и сидели, повесив носы. Не желая показать Луизе, что разделяю их беспокойство, я поручил Ивану выяснить, чего они опасаются. Возвратясь через пару минут, он сказал, что ожидается снегопад, вот они и боятся, что назавтра, кроме ураганов и обвалов, им грозит опасность сбиться с дороги, а здесь, на всем протяжении спуска, по обе стороны тракта пропасти: стоит чуть вильнуть в сторону, и смертельного исхода не избежать. Это была та опасность, которой я особенно страшился, поэтому известие не застало меня врасплох, я был к нему готов.

Какие бы тревоги ни одолевали наших спутников, голод при всем том давал о себе знать, поэтому, едва усевшись вокруг жаровни, они тотчас принялись резать разложенные на углях клочки медвежатины. На нашу долю было оставлено более изысканное блюдо – тушеные лапы. Когда назначенный нам повар посчитал, что они готовы, он осторожно разгреб угли и вытащил их одну за другой.

Должен признаться, что и на сей раз их вид произвел на меня не самое приятное впечатление: лапы непомерно раздулись и представляли собой бесформенную, довольно непрезентабельную массу. Выложив их, еще вовсю дымящихся, на импровизированный столик, сделанный нашими спутниками из привезенного сюда накануне опиленного елового ствола, наш повар принялся ножом отделять покрывающую их корку.

К несчастью, вид этого блюда, уже готового, чуть не лишил меня аппетита, возбуждаемого его же ароматом: в самом деле, медвежьи лапы, без шкуры, стали похожими на руки великана. Поэтому я, к немалому удивлению зрителей, на минуту застыл в нерешительности, привлекаемый запахом и отталкиваемый формой, хотя мне хотелось попробовать блюдо, которое так расхваливают. Тогда я повернулся к Ивану, смотревшему на это жаркое с вожделением завзятого гурмана, и знаком предложил ему отведать. Он не заставил меня повторять приглашение дважды и мигом вгрызся в одну из двух лап. Удовольствие, испытываемое им при этом, было столь очевидно, что ошибиться невозможно, поэтому я последовал его примеру и с первым же кусочком жаркого был вынужден признать, что Иван абсолютно прав.

На Луизу наш пример, как и наши мольбы, совсем не действовали: она ограничилась тем, что поела немного хлеба, проглотила ломтик жареного окорока и, не пожелав пить водку, утолила жажду снегом.

Между тем настала ночь, темнота сгущалась, небо хмурилось все сильнее. Лошади жались друг к дружке, ими овладело что-то похожее на инстинктивный страх. Время от времени проносились порывы ураганного ветра, они непременно унесли бы шатер, если бы наши предусмотрительные спутники не позаботились прислонить его к скале. Мы тем не менее расположились соснуть, если это будет возможно. Поскольку шатер больше не давал комфорта, достаточного для женщины, Луиза вернулась в наши сани, вход туда я закрыл шкурой убитого накануне медведя, а сам отправился обратно в шатер, который извозчики предоставили в наше распоряжение, заявив, что как нельзя лучше себя чувствуют под своими повозками. Только сын Григория, все еще страдая от полученной вчера раны, по приказу отца решился составить нам компанию, так что мы улеглись под одной крышей, словно товарищи по казарме. Остальные, как и говорили, залегли под своими повозками – все, кроме Григория: он, презирая такое сибаритство, попросту растянулся на земле, завернувшись в овчину и прислонившись головой к утесу. Один из извозчиков, как и накануне, остался на часах у входа в шатер.

Обходя лагерь и оценивая диспозицию, я заметил большущую груду веток, наваленную посреди дороги, ее на моих глазах как раз поджигали. Этот второй очаг никого не должен был обогревать – он предназначался для отпугивания волков, которые наверняка бродили где-то поблизости, привлекаемые ароматом нашего жаркого. Часовому было поручено поддерживать огонь и очага в нашем шатре, и костра посреди дороги.

Закутавшись в свои меха, мы ждали если не спокойно, то по меньшей мере со смирением двух врагов, грозивших нам, – снега и волков. Ожидание не было долгим: не прошло и получаса, как первый начал падать, а издали стали слышны завывания вторых. Однако я был так утомлен, что минут через двадцать, когда вой звучал все так же, не приближаясь, я заснул глубоким сном.

Не знаю, сколько времени я проспал, как вдруг на меня сверху навалилась какая-то тяжесть. Я вздрогнул и проснулся, инстинктивно вытянул руки, но они уперлись в какое-то препятствие. Хотел закричать, но голос пропал: горло перехватило, я задыхался. В первое мгновение я абсолютно не понимал, где нахожусь, потом, собравшись с мыслями, решил, что на нас обвалилась гора, и, напрягая все силы, стал пытаться высвободиться. Протянул руку к своему товарищу по несчастью, он же схватил меня за плечо и стал тащить к себе. Я поддался импульсу и высунул голову наружу. Полог нашего шатра, перегруженный снегом, провис и свалился на нас, придавив, как могильная плита. Но пока я искал выход и никак не мог найти, сын Григория вспорол ткань своим кинжалом, схватил одной рукой меня, другой Ивана и выволок наружу через образовавшееся отверстие.

О сне и мечтать не приходилось: весь остаток ночи снег валил огромными хлопьями, так густо, что наши экипажи полностью исчезли под его слоем и казались пригорками, плотно сцепленными с горой. Место, где лежал Григорий, можно было определить лишь по небольшому бугру на снежной глади. Мы уселись ногами к огню, спиной к ветру и стали ждать, когда рассветет.

Около шести часов утра снегопад прекратился, но, несмотря на близость рассвета, снег оставался тяжелым и тусклым. Когда на востоке забрезжил первый луч, мы окликнули Григория, и его голова тотчас высунулась из-под снегового одеяла. Но его овчина накрепко примерзла, плотная пелена снега удерживала его так крепко, словно он был приколочен к земле гвоздями. Ему пришлось приложить яростные усилия, только так он смог снова вступить во владение собственным телом. Тотчас же он в свою очередь принялся будить остальных извозчиков.