Произведение в алом

угрызений совести, когтя в левой лапе сак, а в правой - объемистую коробку, безмятежно порхал в голубом эфире.

Ближе к вечеру, когда заходящее светило уже собиралось послать последними лучами воздушный поцелуй пламенеющим альпийским вершинам, устремил он свой полет долу. Чистейший воздух родных нагорий овевал его чело, проливая в истомленную душу целительный бальзам, а усталые очи смотрели и не могли насмотреться на знакомые с детства дали, подернутые нежной голубоватой дымкой. А с зеленеющих лугов к сверкающим вечными снегами вершинам неслись грустные напевы пастушка, в которые с милой непосредственностью вплетался серебристый перезвон колокольчиков - это покрытые пылью отары брели, возвращаясь домой.

Пролетев еще немного, Амадей Кнёдльзедер с удовольствием констатировал, что безошибочный инстинкт сына гор и на сей раз его не подвел - благосклонная судьба направила крылья блудного сына в нужную сторону: прямо под ним простирался уютный городишко, населенный трудолюбивыми сурками.

И хотя обитатели сего благословенного местечка при его появлении бросились врассыпную и, попрятавшись по домам, позакрывали двери па все замки, тем не менее очень скоро их страхи рассеялись: Кнёдльзедер не только не стал покушаться на жизнь дряхлого, не успевшего спастись бегством хомяка, но сам первый чрезвычайно почтительно снял шапочку, попросил огоньку и вежливо осведомился о найме жилья.

   - Судя по диалекту, вы нездешний? - спросил он, благосклонно предлагая тему для более обстоятельного разговора, после того как хомяк, ведавший в городе зерновыми поставками, с трудом уняв дрожь, стал способен членораздельно выговаривать слова.

   - Т-таки н-нет, - заикаясь, пробормотал почтенный господин.

   - А вы случаем не с юга?

   - Т-таки н-нет, м-мы и-из П-Пгаги.

   - Эге, и вероисповедания, по всей видимости, иудейского? - с видом заговорщика хитро подмигнул Кнёдльзедер.

   - И-и к-кто? Я-я? Я?? Чито ви себе позволяете, милостивий госудагь! - стал в позу хомяк, не на шутку струхнувший, уж не русского ли казака послал по его грешную душу Иегова. - Нет, ви

только посмотгите, я евгей? Я, несчастний шабесгой^[153], десять лет тгудился на одну евгейскую, но бедную семью - и удгуг евгей!

Почтя за лучшее сменить тему разговора, любознательный незнакомец перешел к обсуждению городских новостей, при этом он дотошно вникал во все нюансы последних сплетен; интересно, что унылое брюзжание хомяка на предмет невиданного досель распространения злачных заведений отнюдь не повергло его в горестные размышления по поводу повсеместного падения нравов, напротив, ягнятник сразу как будто оживился и, словно только теперь заметив, в каком прискорбном состоянии находится собеседник, которого трясло так, что это приобретало уже какой-то патологический характер, все больше напоминая танец святого Витта, отпустил бедолагу с миром, а сам, весело насвистывая, направился на поиски подходящего пристанища.

Счастье вновь улыбнулось ему, и еще до темноты Кнёдльзедеру удалось снять на рыночной площади скромную, не привлекающую посторонних взглядов лавчонку с жилой комнатой и целым лабиринтом многочисленных чуланов на задах. Обнаружив, что каждое из помещений имеет отдельный вход, он впал в какую-то странную мечтательную прострацию...

Дни тянулись за днями, складывались в недели, мирные обыватели давно забыли свою настороженность, и вновь с утра до позднего вечера журчал жизнерадостный говорок на улицах города.

Над новой лавкой красовалась аккуратная дощечка, на которой каллиграфически выписанными буквами значилось:

Зеваки часами простаивали перед витриной, пожирая глазами выставленную роскошь.

В былые времена, когда дикие утки, кичась своими восхитительными, отливающими изумрудом шейными платками, дарованными им природой, стаями пролетали мимо, в городе на несколько дней воцарялся траур. Теперь же, теперь все пошло по-другому! Отныне каждый, кто хоть сколько-нибудь следил за своей внешностью или стремился придать ей подобающую рангу солидность, щеголял в сногсшибательном галстуке - от экзотических расцветок просто голова шла кругом: тут были и зловещие кроваво-алые, и кроткие небесно-голубые, кто-то гнул грудь колесом, спесиво выставляя напоказ предмет своей гордости ядовито-желтого цвета, другой проплывал эдаким шахматным принцем в шикарном изделии, от крупных клеток которого рябило в глазах, даже сам господин бургомистр не удержался, тряхнул стариной и оторвал себе такой длиннющий, что при ходьбе постоянно наступал на него передними лапами, ежесекундно рискуя запутаться и свернуть себе шею.

Фирма Амадея Кнёдльзедера была у всех на устах, а сам основатель элегантного заведения превратился в своего рода эталон законопослушного обывателя, - казалось, не существовало таких гражданских добродетелей, которых бы он в себе не воплощал: бережлив, прилежен, работает не покладая рук, денег на ветер не пускает, воздержан (пьет только лимонад).

День-деньской стоял за прилавком, позволяя себе отвлечься лишь в исключительных случаях, когда солидный придирчивый клиент требовал особого подхода, таких он уводил в специально оборудованную заднюю комнату, где и уединялся с ними на весьма продолжительное время, да и как иначе - сложные бухгалтерские калькуляции! Тут в пять минут не уложишься, а ведь результаты надо еще аккуратно вписать в толстенный гроссбух! Из-за плотно закрытых дверей - как-никак коммерческая тайна! - не доносилось ни слова, слышно было лишь, как ягнятник часто и громко рыгал - верный признак напряженной интеллектуальной деятельности у бизнесменов его масштаба.

Ну а то, что привередливые клиенты после приватного собеседования с главой фирмы никогда не покидали лавку через переднюю дверь, никого не смущало - в доме имелось сколько угодно задних ходов!

После трудов праведных любил Амадей Кнёдльзедер посидеть в одиночестве на крутом утесе, помечтать о чем-то своем, наигрывая на свирели печальные мелодии. Но вот на узкой горной тропинке появлялась его дама сердца - кроткая лань в роговых очках и с шотландским пледом, не первой молодости, но сумевшая сохранить в житейских бурях девственную чистоту, - и когда она приближалась, с добродетельным видом семеня по краю пропасти, он строго и почтительно приветствовал ее глубоким поклоном. И она отвечала ему, благовоспитанно склоняя свою точеную головку. О целомудренной парочке уже поговаривали, и все посвященные в их нежные отношения не могли удержаться от возгласов восхищения, воочию любуясь плодами благотворного влияния строгой, но справедливой воспитательной системы исправительных заведений, когда даже ягнятник - индивидуум, отягченный по вине матери-природы столь тяжелой наследственностью, и тот оставил греховную стезю и обратился к жизни праведной.

Вот только какое-то тягостное подспудное чувство не покидало обитателей городка, мешая им в полной мере насладиться радостью по поводу возвращения на путь истинный своего ближнего; возможно, в этом, как считали многие, было повинно то странное и прискорбное обстоятельство, что численность населения без каких-либо видимых причин, но самым устрашающим образом с каждой неделей упорно сокращалось. Не проходило и дня, чтобы в том или другом семействе, хватившись кого-нибудь из родни, не объявляли оного «без вести пропавшим». Каких только причин не выдумывали, куда только не обращались, сидели и просто ждали - напрасно, ни один из пропавших так и не вернулся.

Не обошла беда и ягнятника: в один прекрасный день исчезла его дама сердца - лань в роговых очках! На горной тропинке обнаружили ее флакончик с нюхательной солью; видимо, старая дева вследствие внезапного головокружения стала жертвой несчастного случая.

Горе Амадея Кнёдльзедера не знало границ.

Вновь и вновь бросался он, распростерши крылья, в бездну, пытаясь отыскать тело возлюбленной. В промежутках безутешный жених сидел на краю пропасти и утробно рыгал, тоскливо глядя вниз и обреченно ковыряя зубочисткой в клюве.