Два актера на одну роль

Надо признаться, что лицо тореро, появившееся в квадратной рамке оконца, могло хоть на кого навести страх: под глазами у него лежали багровые тени, на мертвенно-бледных щеках белыми пятнами выделялись скулы, от которых, казалось, отлила вся кровь; ноздри раздувались, как у хищного зверя, почуявшего добычу, искусанная нижняя губа распухла. На этом искаженном лице чередовались разные чувства — ярость, ревность, жажда мести.

— Пресвятая дева альмуденская, — пробормотала старуха, — внемли моей мольбе, избавь нас от этой напасти, и я девять дней буду молиться денно и нощно и поставлю тебе узорчатую свечу, украшенную бархатом.

Несмотря на всю свою храбрость, Андрес почувствовал щемящую душу тревогу, свойственную даже самым мужественным людям, когда они не в силах бороться с грозящей им опасностью; он безотчетно протянул руку, как бы ища оружие.

Видя, что ему не отворяют, Хуанчо надавил плечом на дверь, доски ее заскрипели, и со стены, возле петель, посыпалась штукатурка.

Заслонив собою Андреса, Милитона спокойно и решительно сказала обезумевшей от ужаса старухе:

— Отворите, Алдонса, я этого хочу.

Алдонса отодвинула задвижку и, встав у стены, отворила дверь на себя, чтобы спрятаться за нею, как это делает укротитель, выпуская на арену тигра, или сторож, который дает свободу запертому в загоне гавирийскому или кольменарскому быку.

Хуанчо, ожидавший сопротивления, медленно вошел в комнату; он был несколько озадачен тем, что ему так быстро отворили. Но взгляд, брошенный им на кровать Милитоны, где лежал Андрес, снова разжег его гнев.

Он рванул дверь, за которую в смертельном испуге цеплялась матушка Алдонса, полагавшая, что настал ее последний час, и с силой захлопнул, несмотря на отчаянное сопротивление несчастной женщины; затем он прислонился к двери и скрестил на груди руки.

— Боже милостивый! — прошептала старуха, стуча зубами от страха. — Он зарежет нас всех троих. Не позвать ли на помощь? — И она шагнула к окну.

Но Хуанчо отгадал намерение Алдонсы, схватил ее за подол юбки и резко отбросил к стене, вырвав клок материи.

— Не вздумай кричать, старая ведьма, не то я сверну тебе шею, как куренку, и ты сразу отдашь свою душу дьяволу! Попробуй встать между мной и моим врагом, и я раздавлю вас обоих! — С этими словами он указал рукой на слабого и бледного Андреса, пытавшегося приподнять голову с подушки.

Положение было ужасным: эта сцена разыгралась почти бесшумно и не могла привлечь внимание соседей. Впрочем, Хуанчо внушал им такой ужас, что они, надо полагать, заперлись бы у себя дома, не желая вступать с ним в борьбу; вызвать же полицейских или солдат потребовало бы слишком много времени, да и сделать это мог только кто-нибудь посторонний, так как нечего было и думать о том, чтобы вырваться из этой злополучной комнаты.

Итак, несчастный Андрес, уже получивший удар кинжала, ослабевший от потери крови, перевязанный, укутанный в одеяла, не имеющий ни оружия, ни силы для защиты, оказался во власти необузданного противника, который не помнил себя от ревности и гнева, причем никто в мире не мог спасти раненого. И все это потому, что во время корриды тот засмотрелся на хорошенькую манолу.

По всей вероятности, в эту минуту он не без грусти вспоминал о фортепьяно, о чае и прозаических нравах цивилизованного общества.

Тут Андрес бросил взгляд на Милитону, словно умоляя ее отказаться от бесполезной борьбы; девушка побелела от ужаса и была так лучезарно прекрасна, что он не пожалел о той дорогой цене, которую заплатил за знакомство с нею.

Она стояла, опершись одной рукой о кровать Андреса, как бы для того, чтобы защитить больного, а другой рукой величественно указывала Хуанчо на дверь.

— Зачем вы пришли сюда, убийца? — спросила она его звенящим голосом. — Вы ищете любовника там, где лежит лишь тяжело раненный человек! Ступайте вон! Неужто вы не боитесь, что рана его раскроется в вашем присутствии? Вам мало искалечить человека, вы еще хотите зарезатьего!

Девушка подчеркнула это слово и красноречиво посмотрела на Хуанчо; тот смутился, покраснел, побледнел, и выражение его лица, до сих пор свирепое, стало тревожным.

Помолчав немного, он сказал прерывающимся голосом:

— Поклянись мне мощами Сакромонте и Пиларской божьей матерью, поклянись памятью твоего героя-отца и твоей матери, — она была святая женщина, — что ты не любишь этого человека, и я тотчас же уйду.

Андрес с тревогой ждал ответа Милитоны.

Она ничего не сказала.

Ее длинные черные ресницы опустились, и легкий румянец появился на щеках.

И хотя это молчание могло обернуться для него смертным приговором, Андрес, с беспокойством ожидавший ответа Милитоны, почувствовал, что его сердце наполнилось неизъяснимой радостью.

— Если ты не хочешь клясться, — продолжал Хуанчо, — скажи просто «нет». Я поверю тебе, ты никогда не лгала. Но ты молчишь, я убью его! — И он подошел к кровати с кинжалом в руке. — Ты его любишь!

— Да, люблю, — воскликнула девушка, глаза ее сверкали, голос дрожал от благородного гнева. — Если ему суждено умереть из-за меня, пусть знает, по крайней мере, что я люблю его; пусть унесет в могилу это слово, которое будет его наградой, а твоей мукой!

Одним прыжком Хуанчо очутился возле Милитоны и с силой схватил ее за руку.

— Не говори больше так, иначе я не отвечаю за себя! Я швырну тебя с навахой в груди на труп этого красавчика!

— Не все ли мне равно! — молвила мужественная девушка. — Неужели ты думаешь, что я останусь жить, если он умрет?

Андрес через силу попытался сесть. Он хотел крикнуть, но только розовая пена выступила у него на губах. Из раны хлынула кровь, и он без чувств упал на подушку.

— Если ты не уйдешь отсюда, — проговорила Милитона, видя Андреса без сознания, — я сочту тебя презренным, низким, бесчестным человеком; я поверю, что ты мог спасти Домингеса, когда бык поверг его на землю, и не спас его из мелкой ревности.

— Милитона! Милитона! Вы имеете право ненавидеть меня, хотя ни одна женщина не была любима так, как я люблю вас, но вы не должны меня презирать. Ничто не могло спасти Домингеса от гибели!

— Сейчас же убирайтесь отсюда, не то я сочту вас убийцей.

— Хорошо, я подожду, пока он поправится, — мрачно ответил Хуанчо. — Получше ухаживайте за ним!.. Я дал клятву, что, пока я жив, вы не будете принадлежать никому другому.

В продолжение этого разговора матушка Алдонса выскочила за дверь, подняла тревогу и вызвала на помощь людей.

Пять или шесть смельчаков набросились на Хуанчо, и он вышел из комнаты с гроздью висящих на нем парней; он стряхнул их с себя, разбросав во все стороны, как это делает бык, осаждаемый собаками, которые не могут ни укусить его, ни задержать.

Затем он спокойно углубился в лабиринт улочек, окружающих площадь Лавапиес.

Разыгравшаяся сцена ухудшила состояние здоровья Андреса, у него поднялась температура, и он пролежал в бреду остаток дня, всю ночь и весь следующий день.

Милитона ухаживала за ним с самой трогательной, нежной заботливостью.

Как мы уже говорили читателям, Аргамазилье и Ковачуело удалось установить, благодаря своей исключительной изобретательности, личность маноло, раненного на улице Дель-Повар, и местный алькад тотчас же сообщил дону Херонимо, что молодой человек, в котором он принимает участие, был найден у манолы в квартале Лавапиес: девушка подобрала его полуживого у своей двери, одетого неизвестно почему в платье махо.

При этом известии перед Фелисианой встал вопрос: может ли юная невеста посетить в сопровождении отца или какой-нибудь почтенной родственницы своего серьезно раненного жениха?

Вполне ли пристойно для благовоспитанной барышни раньше времени увидеть мужчину в постели? Не принадлежит ли это зрелище к тем, от которых должна стыдливо отказаться целомудренная девушка, несмотря на всю святость своего побуждения? Ну, а вдруг Андрес подумает, будто он брошен, забыт, и умрет от горя? Нет, это было бы слишком печально.