Отчий дом. Семейная хроника

— Вот ты говоришь, что весь грех на земле от женщины, а…

— Правду говорю, отец! Недаром пословица-то говорится: где черт не сможет, там ему баба поможет…

— Лучше бы нам, гордый человек, не поминать черта ибо пребываем мы в месте святом, под стенами Града Незримого…

— А посему нам и не следует черта бояться. А я так полагаю: раз Бог допустил черта на землю к людям, так от него никуда не спрячешься. Потому и сказано: где Бог, там и черт! [407]

— Не от него ли ты и разговариваешь, что женщину, тварь Божию, срамишь? — спросила богомолка обиженным голоском.

— Верно! — произнес похожий на Толстого. — Не Бог ли сотворил женщину? Выходит, что ты Бога осуждаешь?

— Неверно говоришь! Я Бога не задеваю… Он же и гадюку сотворил. Я только объясняю, что и черт, и баба у Бога на одной должности…

Обиженный бабий голосок вставил из-за спины волосатого старика:

— А кто твоя Праматерь? Прародительница? Ева же, поди?

— Ева.

— А ведь тоже баба была, как все мы, грешные…

— Вот что отвечу тебе, женщина: не равняй себя с Евой! Не греши!

— Да ведь баба же она, как все мы?

— Неверно говоришь. Два сапога, да не пара. У тебя, женщина, на брюхе — пуп, а Ева пупа не имела. Она — не рожденная, а сотворенная. А у вашего отродия завсегда на брюхе — пуп!

— Да ты что, видал Еву-то?

— Неразумная! Погляди, как Ева на образах пишется! Пишется без пупа, а у тебя — пуп, печать греха райского, смертного!

— Да сам-то ты без пупа, что ли?

— Верно: пуп имею. Только скажи, кто виноват этому? Я тоже рожден, а не сотворен. Это вы себя в гордости творением Божиим именуете, а я не называю: через Еву и я во грехе рожден. Значит, Ева, женщина, повинна в этом сраме…

— У них во всем баба виновата! Что же Адам-то махонький был? Не знал, что делал?

Вылезла вперед похожая на черную галку старуха:

— А про Матушку-Владычицу позабыл? Тоже рожденная, а не сотворенная, а в раю по правую сторону самого Христа восседает!

Постукала в землю батожком и погрозила костлявым пальцем:

— Она, хотя и женщина, а в раю пребывает, а мы с тобой неизвестно, куда попадем. Не попасть бы тебе, старик, на колени к Вельзевулу, рядком с Иудою… [408]

Похожий на Льва Толстого снова заговорил:

— Истину святую сказала старушка Божия. Если через женщину прегрешаем, так через нее же часто и спасаемся. Только твое маловерие и гордыня дозволяют тебе хулить женщину!

— Что мы, бабы, не люди, что ли?

— Помолчи, женщина! Дай сказать старцу праведному…

— Вспомни, маловерный, сколь женщин мученическую смерть за веру приняли и сколько их во святых пребывает! Не считано еще, кого больше в раю пребывает: мужеска или женска пола…

— Вот то-то, что не считано. Да и не видано. Я в раю не бывал, не считал. А вот что известно: когда праведник в пустынях спасался и дьявол ничем соблазнить его не мог, так он всегда бабу выставлял вроде как туза козырного. Возьми святого Антония! [409] Все искушения дьявол ему навязывал, не подействовало, а напоследок бабу подсунул, и тот в сомнение пришел. Вот и выходит по-моему: черт и баба — на одной должности!

— Лжешь! Вспомни про жития многих женщин, целомудрия ради смерть приявших, венцом святости украшенных и к лику святых сопричисленных! Про жену благоверную Иулианию слыхал? Во имя ее и сейчас собор в Торжке красуется [410]. Про мученицу Фомаиду слыхал? [411] Смерть прияла, защищая целомудрие свое, и на могиле ее чудеса совершалися: блудники, как мужеска, так и женска пола, исцеление получали, к праведной семейной жизни возвращались. А слыхал ли про преподобную деву Марию, в мужестем образе Марином именуемую? А ведь все они во святых пребывают, хотя пуп имели…

— По вашей вере столько святых выходит, что в раю и места не хватит. А кто у вас во святые производит? Бог? Нет! Производит правительствующий Синод да царь, сами себя благочестивейшими и святейшими нарекшие. С Анной-то Кашинской как вышло [412]? Сперва ко святым причислили, потом отчислили, а ныне снова во святые пожаловали. А по-нашему — все люди на земле обязаны праведно жить, и никакой заслуги и святости тут нет. Всяк живи праведно, вот рай на землю и снизойдет, и будет Воля Господня яко на небеси, тако и на земли, о чем в молитве просим…

— Как же ты можешь такое неподобное про наших святых говорить?

— А что? Урядника позовешь?

Лысый старик махнул рукой и, взвалив мешок на спину, пошел прочь, в лесные овраги. За ним стали расползаться и его единомышленники. Остались около волосатого старца бабы одни, и он начал им повествовать про преподобную Марию, иже в мужестем образе Марином именуется [413]:

— Жил некогда в Вифании муж праведный Евгений. Имел он супругу благоверную, зело Бога боявшуюся, и оба земно скорбели, что не дает им Господь детей. Особливо же скорбел о сем Евгений. И вот Бог дал им дите, Марию, но призвал к себе мать ее. Преставилась после родов дочерью. Идут года, а Евгений скорбит по утрате своей и не находит утешения. Вот и Мария уже отроковицею стала, а несть ему утоления печалей. И вознамерился Евгений оставить мирскую жизнь и уйти в монастырь. И рече:

— Возлюбленная дочь моя, Мария! Все достояние свое отдаю в руци твоя, сам же ухожу в пустыню ради спасения души своей. Несть бо мне радости другой в жизни, как послужить Господу…

И глаголаша ему отроковица мудрая:

— Отче! Почто сам хощеши спастися, меня же погубити в богатстве твоем? Возьми меня с собою послужить Господу!

— Како сие возможно, неразумная! Аз иду в мужеск монастырь, ты же еси женска пола. Не можешь со мною быти, ибо женским полом диавол брань на рабы Божие воздвигает.

Она же отвещает отцу своему:

— Не девою вниду в обитель, но остригоша на главе власы своя и облекошеся в мужския одеяния, никому же ведующу, что женска пола есмь…

Тако и свершили. Евгений роздал все достояние свое бедным, и пошли они в обитель. И содеялась Мария отроком Марином. Егда Марин подрос, великое смущение вселилось в сердца братии: почто у отрока Марина не являхуся власы на устах и браде. Но мниша, по раздумий, что от подвига то тяжелого, от плоти изнуренной, не растут власы, и голос инока тонок, яко у женщины. Егда Евгений скончался, инок принял постриг и пребывал в великом почтении у игумена и всей братии за свою чистоту, смирение и братолюбие. И вот случилось единожды пойти иноку Марину с тремя братиями на поля монастырские потрудиться над сбором урожая. От восхода до захода солнечного иноки трудились на полях, ночевать же приходили в гостиницу, хозяин которой имел дочь, деву лет возрастных, грехом плотским обуреваемую. И возгорелась та дева грехом блудным ко иноку Марину, зело бо с лица был прекрасен, и, яко жена Пентефрия — Иосифа, стала склонять ко греху Марина прекрасного. Марин же, не открывая ей тайны естества своего, оставался к ней хладен и не внимал к соблазнам ее. И вот, желая попалить Марина ревностию и завистью, блудная дева предалась плотию другому иноку. Когда же зачала во чреве своем, то возвела клевету на инока Марина. Побив плетию дочь свою, гостинник прийде и поведаша игумену о блудодействии инока Марина. Разгневался игумен на гостинника, ибо неподобное сказаша на чистого духом и плотию возлюбленного инока. Призваша инока и вопроша:

— Правда ли?

Инок же Марин, пожелав приять страдание за брата своего и злословие блудницы, яко новый подвиг, отвещав игумену:

— Тако, отче. Аз, грешный, подлинно свершил мерзость сию!

Зело разгневался игумен и вся братия с ним:

— Изыйди, нечистый блудник, из стен обители, недостоин бо слуга диавола пребывать среди слуг Божиих!

И вот изгнан бе Марин за врата монастырские со срамом велием и нача жити, яко нищий, у стен обители. Истинный же виновник, мучимый совестью своей, тайно питал Марина остатками трапезы. Яко зверь дикий, жил Марин в пещере, на молитву же приходил к вратам и стоял здесь в коленопреклонении часы многие. Егда дева блудная родила младенца, гостинник принес его к монастырю и, поймав инока Марина, сказал:

— Возьми плод блудодействия твоего!

Так преподобная дева Мария стала и матерью, и отцом младенцу и возлюбиша чадо чужое вдвойне: яко мать и отец. И дивились иноки великой любви той, и, воспылав жалостию, стали просить игумена да простить Марина.

И устыдися злобе своей игумен и прияша Марина с младенцем в обитель, яко привратника вратам монастырским. Егда младенец подрос, красотою подобен матери блудной своей, Марин отдал его обители и стал младенец тот отроком Виталием. Пребывши в трудах и великом подвиге до старости, Марин скончался и при омовении тела усопшего сокрушились все тайны и вся ложь и клевета человеческия, ибо Марин оказался женска пола. И сокрушились сердца всех клеветников и всех, иже с ними. И придоша к телу умершей Марии истинные блудники и с рыданием велиим покаишася пред всей братией… Немалый подвиг свершил и Виталий преподобный. Яко рожденный от блудницы, великою жалостию воспылал он ко всем блудницам. Жил он в Александрии в великом труде и, скудно питаясь, отдавал заработок свой блудницам, с условием пребыть каждой едину ночь чистою от греха. Переписах всех блудниц во граде Александрии и ходяща по очереди к ним на ночлег, всю ночь молился, по утру же уходил на работу. И тоже великий позор и клеветы приял на главу свою.

Едина от блудниц воспылала грехом блудным к праведнику. Прияв его дар, в нощи помыслила соблазнить праведника, не успев же в сем, оклеветала Виталия, рекоша, что для блуда ходит он по блудницам. А егда преподобный скончался, истина раскрылась. Сошлися к телу усопшего все блудницы со града Александрии и с рыданием проводили его до могилы. Пришла и оклеветавшая и покаялась…

Вот и зрите, православные: подвиг во спасение нашед преподобный Виталий не токмо чрез женщину праведной жизни, а даже чрез блудницу! А еретик к бабьему пупку привязался!