Великий канцлер

С последним предположением гость согласился, обещая беспощадный поиск начать немедленно с рассветом. Тут же пытался добиться сведений о том, не были ли выплачены какие-либо деньга представителями духовной власти кому-либо, что облегчило бы нахождение следа. Но получил ответ, что никакие деньги никому не выплачивались. Взяв с собою пакет с вещественным доказательством, пакет, запечатанный двумя печатями – полиции храма и его собственной, гость прокуратора уехал в Антониеву башню, чтобы там дожидаться возвращения отряда, которому было поручено погребение тел трёх казнённых. Он знал, что ему предстоит бессонная и полная хлопот ночь в городе, где как светляки горели мириады светильников, где совершалось волнующее торжество праздничной трапезы.

Дворец Ирода не принимал участия в этом торжестве. Во второстепенных его покоях, обращённых на юг, где разместились офицеры римской когорты, пришедшей с прокуратором в Ершалаим, светились огни, было какое-то движение и жизнь, передняя же часть, парадная, где был единственный и невольный жилец – прокуратор, вся она со своими колоннадами как ослепла под ярчайшей луной.

В ней была тишина, мрак внутри и насторожившееся отчаяние.

Прокуратор бодрствовал до полуночи, всё ждал прихода Афрания, но того не было. Постель прокуратору приготовили на том же балконе, где он вёл допрос, где обедал, и он лёг, но сон не шёл. Луна висела оголённая слева и высоко в чистом небе, и прокуратор не сводил с неё глаз в течение нескольких часов.

Около полуночи сон сжалился над ним; он снял пояс с тяжёлым широким ножом, положил его в кресло у ложа, снял сандалии и вытянулся на ложе. Банга тотчас поднялся к нему на ложе и лёг рядом, голова к голове, и смежил наконец прокуратор глаза. Тогда заснул и пёс.

Ложе было в полутьме, но от ступеней крыльца к нему тянулась лунная дорога. И лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он тронулся по этой дороге и пошёл прямо вверх и к луне. Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того всё сложилось прекрасно и неповторимо на светящейся голубой дороге. Он шёл в сопровождении Банги, а рядом с ним шёл бродячий философ. Они спорили о чём-то сложном и важном, причём ни один из них не мог победить другого. Они ни в чём не сходились, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем. Конечно, сегодняшняя казнь оказалась чистым недоразумением – ведь вот же философ, выдумавший невероятно смешные вещи, вроде того что все люди добры, шёл рядом, значит, был жив. И конечно, совершенно ужасно было бы даже подумать, что такого человека можно казнить. Казни не было! Не было! Вот в чём прелесть этого путешествия по лестнице луны ввысь!

Времени свободного сколько угодно, а гроза будет только к вечеру и трусость один из самых страшных пороков. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок!

Ведь не трусил же ты в Долине Дев, когда германцы едва не загрызли Крысобоя-великана! Но помилуйте меня, философ! Неужели вы допускаете мысль, что из-за вас погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?

«Да, да, – стонал и всхлипывал во сне Пилат. – Конечно, погубит, на всё пойдёт, чтобы спасти от казни ни в чём, решительно ни в чём не виноватого безумного мечтателя и врача!»

«Мы теперь вместе всегда», – говорил ему во сне бродячий оборванный философ, неизвестно откуда взявшийся.

Раз я, то, значит, и ты! Помянут меня, помянут и тебя! Тебя, сына короля-звездочёта и дочери мельника красавицы Пилы!

«Помяни, помяни меня, сына короля-звездочёта», – просил во сне Пилат. И, заручившись кивком идущего рядом бедняка из Эн-Назиры, от радости плакал и смеялся.

Тем ужаснее, да, тем ужаснее было пробуждение прокуратора. Он услышал рычание Банги, и лунная дорога под ним провалилась. Он открыл глаза и сразу же вспомнил, что казнь была! Он больными глазами искал луну. Он нашёл её: она немного отошла в сторону и побледнела. Но резкий неприятный свет играл на балконе, жёг глаза прокуратора. В руках у Крысобоя-кентуриона пылал и коптил факел, кентурион со страхом косился на опасную собаку, не лежащую теперь, а приготовившуюся к прыжку.

– Не трогать, Банга, – сказал прокуратор и охрипшего голоса своего не узнал.

Он заслонился от пламени и сказал:

– И ночью, и при луне мне нет покоя. Плохая у вас должность, Марк. Солдат вы калечите…

Марк взглянул на прокуратора удивлённо, и тот опомнился. Чтобы загладить напрасные слова, произнесённые со сна, он добавил:

– Не обижайтесь, Марк, у меня ещё хуже… Что вам надо?

– К вам начальник тайной службы, – сказал Марк.

– Зовите, зовите, – хрипло сказал прокуратор, садясь.

На колоннах заиграло пламя, застучали калиги { 249} кентуриона по мозаике. Он вышел в сад.

– И при луне мне нет покоя, – скрипнув зубами, сказал сам себе прокуратор.

Тут на балконе появился Афраний.

– Банга, не трогать, – тихо молвил прокуратор и прочистил голос.

Афраний, прежде чем начать говорить, оглянулся по своему обыкновению и, убедившись, что, кроме Банги, которого прокуратор держал за ошейник, лишних нет, тихо сказал:

– Прошу отдать меня под суд, прокуратор. Вы оказались правы. Я не сумел уберечь Иуду из Кериафа. Его зарезали.

Четыре глаза в ночной полутьме глядели на Афрания, собачьи и волчьи.

– Как было? – жадно спросил Пилат.

Афраний вынул из-под хламиды заскорузлый от крови мешок с двумя печатями.

– Вот этот мешок с деньгами Иуды подбросили убийцы в дом первосвященника, – спокойно объяснял Афраний, – кровь на этом мешке Иуды.

– Сколько там? – спросил Пилат, наклоняясь к мешку.

– Тридцать денариев.

Прокуратор рассмеялся, потом спросил:

– А где убитый?

– Этого я не знаю, – ответил Афраний, – утром будем его искать.

Прокуратор вздрогнул, глянул на пришедшего.

– Но вы наверное знаете, что он убит?

На это прокуратор получил сухой ответ:

– Я, прокуратор, пятнадцать лет на работе в Иудее. Я начал службу ещё при Валерии Грате { 250}. И мне не обязательно видеть труп, чтобы сказать, что человек убит. Я официально вам докладываю, что человек, именуемый Иудой из города Кериафа, этою ночью убит.

– Прошу простить, Афраний, – отозвался вежливый Пилат, – я ещё не проснулся, оттого и говорю нелепости. И сплю я плохо и вижу лунную дорогу. Итак, я хотел бы знать ваши предположения по этому делу. Где вы собираетесь его искать? Садитесь, Афраний.

– Я собираюсь его искать у масличного жома в Гефсиманском саду.

– Почему именно там?

– Игемон, Иуда убит не в самом Ершалаиме и не далеко от него. Он убит под Ершалаимом.

– Вы замечательный человек. Почему?

– Если бы его убили в самом городе, мы уже знали бы об этом, и тело уже было бы обнаружено. Если бы его убили вдалеке от города, пакет с деньгами не мог быть подброшен так скоро. Он убит вблизи города. Его выманили за город.

– Каким образом?

– Это и есть самый трудный вопрос, прокуратор, – сказал Афраний, – и даже я не знаю, удастся ли его разрешить.

– Да, – сказал Пилат во тьме, ловя лицо Афрания, – это действительно загадочно. Человек в праздничный вечер уходит неизвестно зачем за город и там погибает. Чем, как и кто его выманил?

– Очень трудно, прокуратор…

– Не сделала ли это женщина? – вдруг сказал прокуратор и поверх головы Афрания послал взгляд на луну.

А Афраний послал взгляд прокуратору и сказал веско:

– Ни в каком случае, прокуратор. Это совершенно исключено. Более того скажу: такая версия может только сбить со следу, мешать следствию, путать меня.

– Так, так, так, – отозвался Пилат, – я ведь только высказал предположение…

– Это предположение, увы, ошибочно, прокуратор. Единственно, что в мире может выманить Иуду, это деньги…

– Ага… но какие же деньги, кто и зачем станет платить ночью за городом?

– Нет, прокуратор, не так. У меня есть другое предположение, и пожалуй, единственное. Он хотел спрятать свои деньги в укромном, одному ему известном месте.